И вот уже Тянь Чэнь-цзы, неся пропуск, стал сопровождать Чии Цзы-пи. И когда они достигли постоялого двора, хозяин встретил их с великим почтением и поднес вина и мяса.

Рассказывают и так.

Яньскому жителю[448] Ли Цзи полюбились дальние путешествия, жена же его вступила в связь с неким чиновным мужем. Когда внезапно прибыл Ли, муж этот был во внутренних покоях и жена пришла в отчаяние. Наложница, жившая в доме, сказала ей:

– Пусть молодой господин смело выходит в двери нагой и с распущенными волосами, а мы притворимся, будто никого не видим!

И вот молодой господин, последовав ее совету, словно обезумевший вылетел из дверей.

– Кто это?! – изумился Ли.

Домочадцы ответили:

– Никого здесь не было!

Ли спросил:

– Значит, мне привиделся дух?

Женщины ответили:

– Именно так!

– Как же мне теперь поступить?

– Взять мочу пяти видов жертвенных животных и омыться ею[449]! – был ответ.

Ли согласился с ними и омылся мочой.

Некоторые, правда, утверждают, что умывался он все же отваром лотоса.

Жил при дворе циского[450] царя рисовальщик. Циский царь задал ему вопрос:

– Что всего труднее рисовать?

– Собак и лошадей,– был ответ.

– А что всего легче?

– Бесов и души умерших,– был ответ.– Ведь собаки и лошади людям известны, с утра до вечера они перед глазами, поэтому здесь нельзя ошибиться, а значит, и рисовать их труднее. Бесы же и души умерших не имеют телесных форм, не доступны взору – поэтому и рисовать их легко.

Некий житель царства Чжэн[451] однажды пожелал купить туфли. Он заранее обмерил свои ноги и положил мерку рядом с собой. А отправившись на рынок, забыл ее. Вот уже взял туфли и вдруг говорит:

– Я забыл размер!

Пошел обратно домой. Когда возвратился, рынок уже закончился, туфель он не купил. Его спросили:

– Почему же ты не примерил их прямо на ноги?!

Он же сказал:

– Лучше я доверюсь мерке, чем понадеюсь на себя!

Во времена глубокой древности народ был малолюден, а дикие звери и птицы водились во множестве, и не мог народ одолеть птиц, зверей, насекомых и гадов. И тогда явился мудрец, который соорудил на дереве гнездо, чтобы упастись от тьмы несчастий, народ же, возликовав, сделал его государем Поднебесной и нарек именем Ючао ши, что значит: «Хозяин гнезда».

Люди питались дикими плодами и семенами трав, моллюсками и устрицами, дурной запах сырого мяса вредил их желудку и печени, люди тогда часто болели. Но вот явился мудрец, который, вращая деревянную палочку, добыл огонь, и мясо изменило свои запах. Народ же, возрадовавшись, сделал его государем Поднебесной и нарек именем Суйжэнь ши, что значит: «Добывающий огонь».

Во времена древности не столь отдаленной на Поднебесную обрушился потоп, но Гунь и Юй[452] отвели воды в каналы. Во времена ближней древности творили бесчинства Цзе и Чжоу[453], но Тан и У[454] их покарали. Однако, если бы во времена династии Ся кто-нибудь принялся строить жилище-гнездо на дереве или же добывать огонь трением палочки – Гунь и Юй наверняка посмеялись бы над ним. И если бы кто-нибудь стал осушать землю каналами при династиях Инь и Чжоу, наверняка Тан и У посмеялись бы над ним! Потому, разумеется, новым мудрецам смешны те, кто, восхищаясь ныне деяниями Яо, Гуня, Юя, Тана и У, применяют их к нынешнему же поколению! Ибо мудрец не стремится следовать древнему, не берет за образец неизменное, а обсуждая дела своего века, применяется к обстоятельствам...

Некий житель царства Сун[455] пахал поле, а среди поля стоял пень. Бежал откуда-то заяц, наскочил на пень, сломал себе шею и сдох. Увидев это, пахарь оставил соху и стал у пня в надежде заполучить еще одного зайца.

Второго зайца он, конечно, не заполучил, а сам сделался посмешищем всего Сунского царства.

Ныне те, кто желает мерами прежних государей управлять нынешним народом, подобны этому стерегущему у пня.

«Хань Фэй-цзы» – сочинение мыслителя Хань Фэя (?—234 г. до н. э.), представителя так называемой школы «законников» (логистов).

Когда по пути из Чэнь в Цай[456] бедствия обрушились на Конфуция, он не мог съесть даже и простой похлебки из лебеды, семь дней не держал во рту ни единого зернышка и среди бела дня спал от слабости.

Его ученик Янь Хуэй с трудом раздобыл рису и начал варить его. Когда рис был уже почти сварен, Конфуций открыл глаза и вдруг увидел, что Янь Хуэй выхватил что-то из котла и съел. Конфуций притворился, что ничего не видит.

Немного погодя рис был готов, и Янь Хуэй попросил Конфуция его отведать. Поднявшись на ноги, Конфуций сказал:

– Нынче видел во сне покойного отца, но принести жертву его душе можно, лишь если пища чиста.

– Увы, это невозможно! – ответил ему Янь Хуэй.– Только что в котел упал уголек, и ваш ученик достал и съел его, чтобы устранить недоброе предзнаменование!

И Конфуций, вздохнув, произнес:

– Мы доверяем своим глазам – но и им нельзя верить; мы полагаемся на свое сердце – но и на него не стоит полагаться. Запомните же, ученики: поистине нелегко познать человека!

Это случилось в царстве Сун. У семьи по фамилии Дин не было своего колодца. Когда наступало время полива, один из Динов то и дело уходил со двора. Наконец семья вырыла колодец, и Дины сказали людям:

– Вот выкопали, мы колодец – считайте, получили еще одного человека!

А те стали передавать другим:

– Слыхали, Дины выкопали колодец и получили оттуда еще одного человека.

Россказни эти пошли по всему царству и дошли наконец до сунского царя.

Царь отправил посланца, чтобы тот расспросил самих Динов. Те ответили ему так:

– Не человека из колодца мы получили, а добыли себе лишнего работника!

В царстве Ци жили некие двое похвалявшиеся своей храбростью, один жил у Восточной стены, другой – у Западной. Случайно они встретились на дороге и тут же решили: «Не выпить ли нам вместе?»

Пропустили по нескольку чарок, и вот один из них сказал:

– Не раздобыть ли нам мяса?

Другой ответил:

– Ты из мяса, и я из мяса, к чему же еще куда-то за ним ходить?! – И они купили только подливку.

Потом вынули ножи и стали поедать друг друга; лишь смерть остановила их...

Чем такая храбрость, не лучше ли и вовсе без нее?!

Конфуций как-то остановился в пути на отдых, а лошадь, освободившись от пут, ушла. Она потравила посевы одного селянина, и тот загнал ее к себе.

Цзы Гун[457] вызвался поговорить с ним. Он истощил свое красноречие, но селянин не желал ничего слушать.

С Конфуцием был еще человек – неотесанный, едва приступивший к учению. Он сказал: