- До круля нашэго! До нашэго цэсажа! - Его голос был громок и силен настолько, чтобы многие в округе услышали эти слова. За ним стали падать на колени и остальные судьи из троек. Арестованные. Оправданные. Далее и за оцеплением началось движение. И отовсюду шел речитатив: 'До круля нашэго! До нашэго цэсажа!' Спустя две минуты - даже солдаты преклонили колени. Было очевидно, что люди понимали правомерность казни не только этой женщины, но и вообще происходящего, однако, просили это прекратить, явив царскую милость.

Александр встал. Женщина мертвой хваткой повисла у него на ноге, не желая отцепляться. Так что Саше пришлось опустить руку на ее голову, слегка погладить, а потом по-доброму улыбнуться и чуть кивнуть, поднявшимся на него глазам, давая понять, что 'все хорошо'.

Подействовало. Ее руки ослабили хватку, и женщина рассеяно осела на землю. А цесаревич подошел к ближайшему столу и, воспользовавшись табуретом как ступенькой, без затруднений взобрался на эту импровизированную трибуну.

Вид у него был впечатляющий. Крупный, крепко сложенный мужчина был одет в черную военную форму с белой, кожаной портупеей. Его китель и армейские бриджи всемерно подчеркивали гармонично развитое и прекрасно прокачанное тело, усиливая эффект от цветового сочетания правильным силуэтом. Завершали образ аккуратная борода и до блеска выбритая голова, проглядывающая из-под папахи, покроя, который в нашей истории в 1881 году ввел в обиход русской армии Александр III под названием 'питерка'. Ее и наш вариант будущего императора очень ценил, предпочитая уже почти десять лет всем прочим головным уборам. Тем более что она прекрасно сочеталась с его излюбленной черной формой.

Так вот, взобравшись на ближайший стол, который скрипнул по его массой и немного ушел в землю, Александр оглядел народ, стоявший на коленях в ожидании.

- Жители Варшавы, правильно ли я вас понял? Вы называете меня своим царем? - В ответ послышался одобрительный гул. Дождавшись тишины, Саша продолжил. - Второй раз, за последние пять лет я приезжаю сюда и застаю вас за разбоем. Как мне вам верить? Кто вам вообще поверит после того, что вы год за годом творили? - Цесаревич сделал затяжную паузу. - Раз за разом вы пытаетесь достать из могилы давно почившую Речь Посполитую. Набиваете себе шишки, но ничего так толком не понимаете. То государство, о котором вы грезите, упокоено не людьми, но Господом нашим и нет ему возврата. И не потому, что кто-то будет бегать с оружием, да бить вас по рукам. Нет! Не силой вы потеряли свой общий дом. Не силой, но грехом! Вспомните о знаменитом шляхетском гоноре. Разве это честь? Нет! Это гордыня! Самый страшный смертный грех! Именно за него был низвергнут Дьявол в Преисподнюю. И именно за него была Божьим промыслом разрушена Речь Посполитая. И уже никогда не получится ее воскресить. Никогда! Посмотрите на себя. Люди! От вас отвернулись и земля, и небо! За ваши грехи! За ваш гонор, который ныне не только на шляхту перекинулся, как заразная болезнь, но и на простой люд, сжигая ваши души, словно чума сжигает тела. - Александр вновь взял паузу. - Что мне делать с вами? Вы прокляты небом. Вас ненавидят на земле. Зачем мне такие подданные? Вам даже дела никакого не доверишь, ибо предадите. - Александр вновь замолчал, потупился на землю и покачал головой. - Не нужны вы мне! Не желаю быть вашим царем. - После чего развернулся и наступил на табуретку, намереваясь, сойти со стола, но толпа буквально взревела, а потому он остановился и стал выжидать, наблюдая за происходящим.

Очень своевременная булла Папы Римского сделала свое дело, а потому слова Александра легли на благодатную почву. Агентура докладывала, что уже за день до публичного суда вся Варшава была в невероятно подавленном состоянии. Люди напивались до полного беспамятства. Ходили потерянными. Широкие массы простого народа очень тяжело переживали отречение от церкви, которое безмерно усиливало депрессивное состояние, вызванное поражением восстания и очередной безуспешной попыткой обрести независимость.

Александр, стоя одной ногой на столе, второй на табуретке, смотрел с минуту на 'шум толпы', а потом обратил свой взор на ту самую женщину, из-за которой весь этот сыр-бор и начался. Она стояла на коленях там же, где он ее и оставил, и смотрела на него теми же самыми глазами. Женщина молчала, понимая бессмысленность слов, а ее руки были сложены словно для молитвы. Саша хмыкнул, поднял руку, давая понять, чтобы толпа утихла, и вернулся на стол.

- Я вас понимаю, но и вы поймите меня - мне не нужны поляки. Я чту Бога и не желаю связываться с проклятыми людьми. Зачем мне нести заразу в свой дом? - Он выдержал паузу в полной тишине. - Я готов вас принять, но не как царь Польши, а как Великий князь Московский, как цесаревич Российской империи, как будущий Император, в конце концов. И не поляками, а русскими. Переступите через свой гонор - и я приму вас, видя, что вы совладали с тем смертным грехом, что вызвал все эти беды. Видя, что вас можно простить и помиловать. Видя, что вас можно взять в единую семью моего Отечества. Я готов вас принять, но лишь русскими и лишь в Россию. - На поле наступила гробовая тишина. Лишь Юзеф Гауке, стоявший рядом, хриплым и изумленным голосом спросил:

- Но как?

- Как? - Александр уже обращался не только к нему, но и к остальным. - Действительно, ничего быстро не сделать. Первый шаг можно совершить уже сейчас, упразднив и похоронив само понятие польского царства, упразднив его и включив все эти земли, - Саша сделал широкий жест рукой, охватывающий округу, - как равноправные губернии в состав Империи. А дальше дело за вами. Конечно, я пришлю вам не отлученных от церкви священников, дабы вы вновь смогли войти в лоно христианской церкви, но без вашего желания - подобное станет совершенно невозможным. Вы должны будете перестроиться вот тут, - Александр уперся пальцем в голову. - И осознать себя единородной и неотъемлемой частью одного большого народа. У каждого из вас для этого будет свой путь и в этом я вам не помощник. Но только при условии, что вы готовы по нему пойти, я готов взять вас под свое начало. Решайте сами, как вам быть. - Саша сделал большую паузу, обводя всю толпу глазами. - А вы, - он обратился к арестованным, что ожидали своей участи, - благодарите Бога, что он послал вам эту женщину с ее искренним раскаянием в столь грозный час. Впрочем, я не царь Польши и оправдать вас не могу. Поэтому, у вашей судьбы только две дороги, или принять мою волю, или ... - Александр усмехнулся, - вы сами избрали себе судей. - Цесаревич выдержал небольшую паузу, развернулся, спустился со стола, распорядился дать оправданным лопаты, дабы они закопали расстрельный ров, и удалился с поля, прекратив это шоу. Теперь оставалось только ждать, пока заложенная Александром бомба разорвет всю Польшу в клочья.

Кабинет Шувалова Петра Андреевича, канцлера Российской империи. Вечер 3 октября 1867 года. Стук в дверь.

- Кто там? Входите! - уставший Шувалов с командиром британского экспедиционного корпуса Генри Пэджэтом обсуждали вопросы о подготовке города к обороне. Уже который час кряду ими рассматривались весьма разрозненные донесения, а потому они сильно утомились и нуждались в отдыхе. Хотя бы и просто в форме отвлечения от дел.

В кабинет вошел адъютант и, взяв под козырек, сообщил, что пришла важная дипломатическая почта, положил ее на стол и вышел за дверь. Он догадывался о том, что в этом конверте не было ничего позитивного, поэтому не желал присутствовать при его вскрытии. Петр Андреевич повертел в руках этот пакет, который ничем не отличался от прочих, и вскрыл. Внутри имелась небольшая записка на английском языке, написанная рукой Джона Рассела. Он хоть и ушел с поста министра иностранных дел Великобритании, но продолжал курировать этот государственный переворот, играя роль менеджера проекта.