— Моя матушка, — сказал Борис, — была очень дружна с его преосвященством. — Он заметил, как мадемуазель Галкина тонко улыбнулась.

— А вы? — спросила Анна Семеновна.

— Что я? — спокойно спросил Борис.

— Вы были знакомы с епископом?

— О, конечно, хотя, как я вам уже говорил, в силу ряда обстоятельств я почти не жил в Ростове. Меня воспитывали родственники матушки…

Бахарев подержал портрет в руках, затем добавил:

— Он сейчас далеко. Вы, должно быть, знаете, что большевики сослали его в Архангельскую губернию? Мое самое сокровенное желание — связаться каким-нибудь образом с ним. — Борис в упор посмотрел на Филатова.

Тот молча постукивал пальцами по столу.

— Ну, пусть уж хоть сегодня, пока я здесь, этот портрет повисит на своем месте, — сказал Борис.

Он водворил черную раму на место невыгоревшего четырехугольника и едва не чертыхнулся. Пятно было намного больше рамы. Но гостям, захваченным своими мыслями, было, видимо, не до этого.

— Я понимаю ваше стремление, Борис Александрович, — сказал, наконец, Филатов. — Может быть, мне удастся что-нибудь для вас сделать.

В комнату вошла Вера. Она принесла самовар. Есаул замолчал. Вера расставила чашки и снова вышла.

— Ей вполне можно доверять, — тихо сказал Борис, — преданный человек.

— А мне больше нечего сказать, — ответил есаул, — мне надо посоветоваться. Во всяком случае, я думаю, что через месяц-два все изменится.

Гости засиделись до позднего вечера. Бахарев рассказывал им о себе, о своей матушке. Вера почти все время молчала. Только в ответ на благодарность гостей за чай она произнесла:

— Во славу божию!

Галкина нет-нет да и посматривала на бородатое лицо епископа. Глаза старика словно гипнотизировали ее, и она чувствовала себя опять как на спиритическом сеансе.

Наконец гости ушли.

Вера сняла черный платок и… сразу помолодела.

— Ну, — сказал Борис, — как будто все получается, все идет как надо, как ты считаешь?

— Трудно мне… — Она вздохнула.

— Ничего, получается у тебя. Ты мои письма передала?

— Это в Астрахань? — Вера лукаво улыбнулась. — Федор Михайлович сказал, что он постарается помочь, и еще, что ты — чудак.

— Почему это?

— А потому, что мог сообщить ему раньше и не переживать за свою Ларису.

— Это легко сказать. Ведь она даже не знает, где я и что со мной.

Вера молчала, задумчиво разглаживая рукой на колене черный монашеский платок.

— Смотрю я вот на тебя, Борис, — тихо сказала она, — и удивляюсь. Что ты за человек? Искренний ты или нет?

— Ты уж спроси чего-нибудь попроще.

— Очень уж сильно ты меняешься, когда говоришь с ними, и лицо у тебя становится другое. Вот я иной раз смотрю, и хоть знаю, что это ты, а хочется подойти и треснуть тебя чем-нибудь.

Борис засмеялся и пальцем пригладил свои тонкие лермонтовские усики.

— А ты возьми да тресни, — сказал он, — только не очень сильно.

— Сейчас ты свой, — улыбнулась Вера.

Через два дня под вечер к Борису пришел Филатов. Он был взволнован, но старался скрыть это.

— Поздравляю вас, Борис Александрович! — торжественно начал он. — Мои старания не прошли даром. Вы имеете честь получить первое задание от нашей организации.

— Какой организации? — спросил Борис. — Присядьте, Иван Егорович, — он указал гостю на кресло.

— Я не имею права пока сообщать вам подробности, — сказал есаул. — Ну, словом, есть организация, которая ставит перед собой цели, созвучные вашим убеждениям. Поверьте, подробнее пока не могу…

— А с чего вы взяли, уважаемый Иван Егорович, что я собираюсь выполнять задания какой-то организации? То, что я помог вам, не дает вам права… Я сделал это из чувства товарищества.

— Но ваши убеждения…

— Мои убеждения — это мое личное дело. Я не хотел бы, чтобы их касались…

Наступила пауза. Филатов, явно не ожидавший такого оборота разговора, не знал, что сказать.

— Видите ли, — заговорил Борис, — я теперь привык во всем полагаться на самого себя. Иначе в наше жестокое время нельзя. Вам я верю… Но… Ведь здесь замешаны третьи лица. Согласитесь, я не могу лезть в компанию неизвестно к кому.

Филатов встал. Лицо его было торжественно.

— Даю вам честное слово русского офицера и дворянина, что речь идет о вашем участии в организации, призванной спасти нашу родину. Во главе ее стоит известный генерал, — есаул замолчал на минуту, — князь, имя которого вы, без сомнения, знаете… Борис Александрович, ради вас я нарушил клятву.

Борис сосредоточенно рассматривал половицу.

— У меня на этот счет свое мнение, — сказал Борис, — без помощи извне в настоящее время власть большевиков не может быть свергнута.

— У нас есть связь с бароном Врангелем в Софии, — ответил есаул. — Я клятвопреступник, но если я хоть бы на секунду верил вам меньше, чем себе…

Бахарев поднял глаза.

— Барон Врангель? Вы считаете его фигурой?

— Но за ним иностранцы.

— Ну, вот это другое дело. — Борис встал и сделал несколько шагов по комнате. — Да, конечно, я понимаю, что мои единоличные действия тщетны. Ну вот, я помог вам, может быть, мне удастся спасти Жоржа Попова, но Россия, Россия…

Филатов подошел к нему.

— У вас нет другого пути, поймите. Кроме того, я уже столько открыл вам, что…

— Пугаете? — Бахарев резко обернулся.

— Я знаю, что вы не из робкого десятка.

— Ну, хорошо, а в чем заключается задание?

Филатов облегченно вздохнул.

— Я уверен, что вы будете полезным человеком в нашей организации. Завтра нам нужно будет выехать в станицу Гниловскую для установления связи с отрядом хорунжего Говорухина. Лошадей нам обеспечат. Так вы согласны?

— А если там вас опять кто-нибудь узнает? — спросил Борис.

— Ну, это не Кубань, — криво усмехнулся есаул, — там у Говорухина полторы тысячи сабель… Итак?

— Ладно, — вздохнул Бахарев.

Довольный исходом своей миссии, Филатов вскоре ушел, а Борис принялся за письмо. Уже совсем поздно вечером Вера появилась около палатки Кости на базаре, а ночью у Николаева состоялось экстренное совещание.

— Князь? — задумчиво сказал Федор Михайлович. — А ведь я примерно что-то слышал.

Совещание затянулось надолго, шли горячие споры о том, что предпринять дальше, и только под конец Зявкин вспомнил:

— Семен Михайлович Буденный, вот кто говорил мне про князя! Он даже фамилию называл. Князь Ухтомский!

Из всех опасностей, как считал Борис, самая неприятная та, которую заранее ожидаешь. Кажется, чего бы лучше, обстоятельства дают тебе возможность взвесить все «за» и «против»… Но если при этом взвешивании оказывается, что почти все «против» и почти ничего «за», а вместе с тем назад пути нет, вот тут ждать становится трудно.

Однако и к этому человек может себя приучить.

Борис прекрасно понимал, что филатовское начальство неспроста поручает им поездку в станицу. В этом, без сомнения, кроется какая-то опасность. Там, под прикрытием банды, офицеры белогвардейского подполья — хозяева.

Глядя в темный переплет окна, Борис в эту ночь, накануне поездки, долго не мог уснуть.

Филатов и Бахарев приехали в станицу Гниловскую на парной пролетке, которую добыл где-то сам есаул. Около станицы, на дороге, их остановила группа казаков. Они были на конях и при оружии. Потребовали документы. Есаул охотно предъявил их и назвал пароль «Тридцать девять». «Тридцать четыре», — последовал ответ.

Старший разъезда, бородатый казак, мельком просмотрев бумаги, скомандовал:

— Выходьте, господа, из пролетки, дальше пешком дойдете.

— Приказываю доставить нас к хорунжему Говорухину, — сказал есаул.

— Куда надо — туда доставим, — сухо ответил казак.

По пустынной в этот утренний час станичной улице казаки провели их к большой хате, стоявшей несколько на отшибе. В сенях толпилось еще несколько человек; кто-то грубо подтолкнул приезжих к двери.