— Он не даст результатов, — равнодушно сказал князь, — дурак, что ли, Камо, чтобы ехать до самого Тифлиса?

Офицер снисходительно пожал плечами и откланялся.

Когда завтрак был окончен, прокурор, пожимая руку Девдариани, сказал:

— Я хотел бы, князь, встречаться с вами, если только мое общество может доставить вам удовольствие. Вот моя карточка.

Князь улыбнулся.

— Конечно, мы еще с вами встретимся, господин прокурор… Непременно встретимся.

После ухода князя товарищ прокурора подозвал к себе жандармского унтер-офицера.

— Максимов, ты знаешь грузинский язык?

— Точно так, вашскродь.

Товарищ прокурора полез в портфель, достал карточку и подал ее унтер-офицеру:

— Переведи. Дал мне князь свою карточку, но написал по-грузински.

Рассматривая белый кусочек картона, унтер-офицер с удивлением переворачивал его и, по-видимому, ничего не понимал.

— Ну, какой его адрес?

— Никакого тут адреса, вашскродь, нету.

— Как нет?

— Так точно, нет.

— А что же там написано?

— Тут написано, вашскродь, если по-русски перевести: «Хоть ты и Иван, да болван».

— И больше ничего?

— Так точно, ничего.

— Подлец…

— Это кто, вашскродь?

— Не ты, не ты, — угрюмо проронил прокурор и, не сказав больше ни слова, быстро пошел к выходу.

Дело Камо, заведенное в тифлисском губернском жандармском управлении, оставалось без движения целый год после его побега из батумской тюрьмы. Оно лежало в шкафу под замком, в груде других синих папок. Папка была, но тот, кому посвящалось содержимое папки, — отсутствовал. Полиции известно было только одно: что Камо бежал из Батума в Тифлис. Дальше следы терялись. Поиски не дали никаких результатов.

И только в декабре 1905 года следователь по особо важным делам опять извлек «дело» из шкафа, чтобы пополнить его новыми данными. Революционная литература, рабочие собрания на Нахаловке, в депо, таинственная подпольная типография, какие-то контрабандные транспорты оружия, рабочая дружина, — все это опять тесно связывалось с именем Камо.

Наместник его императорского величества на Кавказе граф Илларион Иванович Воронцов-Дашков страдал бессонницей. Бывали периоды, когда старик целые ночи напролет ворочался с боку на бок, мучительно хотел заснуть и не мог. Тогда он поднимался, надевал свой шелковый халат и отправлялся в кабинет. Там он медленным, тяжелым движением опускался в кресло и принимался просматривать бумаги, приготовленные еще с вечера начальником канцелярии.

Один раз, когда бессонница особенно удручала его, он вспомнил, что у него в портфеле уже целую неделю лежит непросмотренный доклад особого отдела управления наместника на Кавказе. Он отыскал этот доклад и углубился в чтение.

В докладе сообщалось, что национальная вражда в Тифлисе грозит принять формы совершенно нежелательные для правительства и вылиться в анархию…

«Да, да, с этим пора покончить», — подумал он, отрывая от доклада тяжелую голову.

Граф Илларион Иванович остановился в этом месте и отложил доклад. Его грузное тело поднялось с кресла. Заложив руки назад и опустив голову, он принялся расхаживать по кабинету.

«Куда мчится этот бурный человеческий поток? Что ему надо? И знает ли он сам — куда льется?»

Мысль наместника работала медленно, тяжело. «Да, докладчик прав. Мы слишком увлеклись с этой политикой возбуждения одних наций против других. Надо кончать. Погромы необходимы для отвлечения масс от революций, но всему надо знать меру».

Он снова подошел к креслу, медленно, старческим движением опустился в него и принялся рассматривать документы, приложенные к докладу. Донесения жандармского управления, записки городской управы, доклад губернатора, все эти бумаги в один голос утверждали, что правительственной власти в Закавказье угрожает опасность. На почве межнациональных столкновений идут волнения среди рабочих. Рабочие требуют немедленно прекратить погромы.

«Рабочие, — подумал Илларион Иванович, — они, может быть, еще потребуют всеобщего избирательного права, выборного губернатора?.. Тоже нашли, на кого ссылаться… Рабочие!.. А нагаек они не хотят? Рабочие…»

Наместник на Кавказе не принял никакого решения до самого утра. Перед рассветом он прилег. Удалось заснуть на несколько часов, а днем он потребовал начальника особого отдела своей канцелярии и велел сделать доклад о погромах.

— Вашему сиятельству, по-видимому, известно общее положение из моего письменного доклада…

Воронцов-Дашков сделал нетерпеливый жест. Он дал понять, что его интересует не «общее положение», а нечто другое.

— Что в данном случае надо предпринять? — спросил он устало.

Начальник особого отдела наклонил голову:

— Разрешите говорить искренно, ваше сиятельство?

— Да, да, пожалуйста.

— Надо вооружить рабочих.

— Что? Вооружить?.. Рабочих вооружить? Вы что, милейший?..

— Совершенно серьезно, ваше сиятельство, таково мнение всех высших чинов.

— Странно, я вас не понимаю, — угрюмо уронил наместник.

— Разрешите объяснить?

— Ну?

— Видите ли, ваше сиятельство, если мы водворим порядок собственными средствами, при помощи наших казаков и жандармов, то у широких масс населения, в том числе и у рабочих, возникнет естественный вопрос — почему же мы, в таком случае, не предприняли того же самого раньше? Почему мы все время заявляли, что правительственная власть не в состоянии подавить погромы?.. Теперь вы меня понимаете, ваше сиятельство?

Наместник улыбнулся. Он только теперь начинал понимать ловкость своих чиновников.

— Да, да, мне кажется, вы действительно правы. Вы хотите доказать обществу искренность наших заявлений. «Мы были бессильны вести борьбу с резней»… Мы-де и сейчас не в состоянии вести этой борьбы… Тем самым мы создаем для себя благоприятные настроения. Понятно… Это ловко. В то же время, выдав оружие рабочим, мы делаем демократический жест: власти, мол, думают точно так же, как и все общество.

— Совершенно правильно, ваше сиятельство. К тому же мы успокаиваем общественное мнение. Мы подчеркиваем, что власть идет в ногу с демократией и не только доверяет ей, но и чувствует в демократии опору, понимаете — опору! Тут три убитых зайца — поднятие престижа власти, успокоение общественного мнения и моральное разоружение рабочих…

Воронцов поднялся. Его лицо стало добродушным, спокойным. В отгоравших тусклых глазах мелькнул огонек удовлетворения.

— Я согласен. Выдайте рабочим винтовки…

— Простите, ваше сиятельство, — вежливо прервал его начальник отдела, — не винтовки, а только берданки… Винтовки, это немного опасно… Нужно всего только шестьсот берданок.

— Берданки так берданки. Мне все равно.

— Берданки мы выдаем рабочим под поручительство демократических лидеров, с той целью, чтобы мы знали тех людей, которые отвечают за сохранность и целость оружия…

— Пусть будут лидеры… Согласен.

Так выданы были шестьсот берданок рабочим, проживающим в предместье Тифлиса — Нахаловке.

Погромы закончились уже давно. Но нахаловские рабочие медлили со сдачей оружия. Жандармское управление трижды требовало от демократических лидеров сдать берданки по принадлежности, но безуспешно. Лидеры говорили о непрекратившейся еще резне, о какой-то опасности, о том, что погромы могут возникнуть снова, если рабочих лишить оружия.