Вольский знал об этих волнах, вероятно, больше, чем кто-либо другой на свете. Он не раз видел трагические их следы, и не только на фотографиях.

— Говорят, тут часто так, — сказал Басов, глядя на Вольского, — объявят тревогу, а потом отбой, даже людям надоело.

— В таком деле лучше перестараться, — сухо ответил тот.

Над кратером, где колыхались желто-белые полосы, стало совсем светло. Казалось, вот взлетит там, сверкая, лавовый раскаленный фонтан. Вскоре стало ясно, что источник света иной. Медленно и спокойно выплывала луна — огромная, ледяная, почти прозрачная. Было во всем этом что-то театральное, словно сидели они перед сценой, ожидая начала действия.

А диктор уже трижды повторил одно и то же. Но вот:

— Внимание! Сообщаем новые данные, — сказал он, — место землетрясения уточнено. Оно произошло четырнадцать минут назад в восточной части Алеутской впадины, вблизи острова Умнак.

Борис закрыл глаза. Морщась от напряжения, он пытался вспомнить, где расположена эта впадина. Сначала ничего не получалось, потом он ясно увидел свою, еще школьную, потрепанную карту и на ней от Аляски к Камчатке, на границе бледного Берингова моря и голубого океана, цепь коричневых островов и ярко-синюю полоску впадины и даже фиолетовую чернильную кляксу возле отметки глубины — 7260 метров.

— Координаты эпицентра землетрясения, — сказал диктор, — пятьдесят один градус двадцать минут северной широты и сто семьдесят градусов ровно западной долготы. Сила землетрясения несколько меньше двенадцати баллов. Гипоцентр расположен на девять километров ниже дна океана.

Напряженно слушая, Вольский подумал: «Молодцы!» Он увидел в это мгновение тех, кто на сейсмических станциях Петропавловска, Сахалина, Курильска и здесь, на Карашире, днем и ночью слушает пульс Земли. Почти всех он знал, многие были его учениками, и он сейчас гордился ими. За считанные минуты они сумели расшифровать показания приборов, вычислить все три составляющие колебаний Земли. Уж кто-кто, а он ясно представлял, что еще недавно такая скорость была недостижима.

— Наверно, обогнали соседей, — решил он, — иначе диктор указал бы, что определили американцы и японцы. На этот раз наши данные им помогут.

От этих мыслей ему стало как-то легче, теплей на душе.

— Наименьшее расстояние от эпицентра до наших берегов определено в две тысячи километров, — сообщил диктор, — поэтому приближение волн, если возникнут, следует ожидать через три часа. Повторяю сообщение…

Вольский повернул регулятор, уменьшив громкость. Надо было собраться с мыслями. Сутулясь, торопливо потирая руки, шагал он вокруг стола и дуба. Остальные сидели неподвижно, следя за ним глазами.

После третьего круга Вольский сказал:

— Что ж, сообщения утешительные. Все складывается пока не худшим образом!

— Когда двенадцать баллов, то все остальное как в том анекдоте: икал ли больной перед смертью или не икал? — сказал Маршан, злясь на себя, на весь мир. Ведь делать ему здесь первые дни все равно было нечего. Мог бы попросить остаться, сейчас был бы там. Он видел Катю в бетонном доте, знал, что сейчас она следит за вздрагивающими стрелками приборов и никуда от них не уйдет.

Вольский сделал еще круг, прежде чем ответил.

— Не совсем так, дорогой мой, разница есть. При подводных землетрясениях цунами возникают редко, примерно в одном случае из ста. Это происходит, когда очаг расположен вблизи дна океана и воду подбрасывает с особой силой. В других случаях Мощная толща пород смягчает удар и сильного волнения воды не бывает. Глубина гипоцентра — девять километров — позволяет надеяться, что цунами не возникнет. И еще кое-что следует учесть. За доступную изучению историю, примерно за полторы тысячи лет, известно около четырехсот цунами. Из них тридцать порождены взрывами вулканов, остальные — детища землетрясений. Конечно, учтены далеко не все, но это картины не меняет. В Атлантике известно около тридцати случаев цунами; в Индийском — десяток, а все остальные — проклятие Тихого океана! Здесь в среднем раз в четыре года жди, бойся.

— Вот память, — наклонившись к Борису, несколько театрально прошептал Басов и сделал жест, смысл которого был ясен — записывай.

Маршан безучастно смотрел в даль, на огни поселка, крепко сжимая зубами погасший окурок.

— Путь многих цунами прослежен. Установлено, что для нас наиболее опасны волны, рожденные в Тускарорской впадине, — эти бьют без промаха. А заденут ли наши берега волны из Алеутской впадины, еще неизвестно. Да и три часа на подготовку — это подарок! — Вольский, пододвинув свой стул, сел рядом с Маршаном, добавил: — Таким образом, двенадцать баллов определяют еще не все!

Оптимистические предположения Вольского оказали влияние. Маршан наконец-то расстался с окурком, вытер губы. Басов с шумом выдохнул воздух, присмотрелся, еще раз выдохнул и заключил:

— Пар видно! То-то чувствую, похолодало. На такой высоте даже среди океана климат резко континентальный.

— Особенно когда кончается действие коньяка, — дополнил Маршан его наблюдения.

Басов принес из палатки куртки, Вольскому аккуратно накинул на плечи, затем оделся сам.

— А молодежь пусть сама о себе позаботится, — благодушно сказал он, — если есть нужда. Когда мне было столько, я всю зиму без пальто!

Он начал подробно рассказывать, какие были морозы, как хорошо его грела кровь, когда, заблудившись на охоте, ночь провел в снегу.

Такой пустяковый разговор был кстати. Все они устали от долгого, трудного дня и от этого ожидания возле приемника.

Закончив воспоминания, Басов проявил хозяйственность, выключил фонарик, экономя батареи.

Огромный, ледяной, полупрозрачный шар с тоненьким желтоватым ободком уже висел над долиной, и холодный, мерцающий свет заливал все. Далекие горы стали четкими, скалистыми. От них пролегли длинные тени. То, что днем выглядело ярко-зеленым, теперь стало черным, лакированным, мерцающим.

Минуты тащились еле-еле.

Долгий, трудный день сказывался: все очень устали. Временами чуть слышно доносилась музыка какой-то далекой станции.

Борис, зевая, подумал: «Скорей бы сбылся благоприятный прогноз Олега Сергеевича». Ему уже не хотелось никаких приключений. Залезть бы поскорее в спальный мешок, потянуться, заснуть!

Давила усталость.

Так хотелось услышать долгожданное: «Отбой!» — но диктор все повторял: «Ждите известий».

Голос его звучал тихо, словно он тоже устал.

— Переживания переживаниями, а все же надо подкрепить слабеющий дух материальной субстанцией. — Басов скользнул по всем взглядом, ожидая, что его остроумие получит должную оценку.

Оживление Бориса относилось не столько к форме, как к сущности предложения Басова. Есть ему уже хотелось, пожалуй, даже сильнее, чем спать.

— Может, Олег Сергеевич, по глоточку спирта, по такому, можно сказать, аварийному случаю? — предложил Басов.

Глядя на Вольского, подумал: «Вот ведь человек, другой бы в его годы да при его положении только по курортам да по заграницам».

— Спасибо, — ответил Вольский, — спирт нам еще пригодится, а вот чайку крепкого было бы хорошо.

Борис разжег паяльную лампу, поставил чайник и только отнял руку, тот подпрыгнул, словно его, как живого, обожгло пламя. Слетела крышка, плеснула вода. Этого Борис уже толком не заметил, потому что он сам закачался, будто в лодке. Земля дрогнула, застонала. Ветви дуба, кусты заколыхались почти как тогда, при ветре, порожденном вертолетом. И над вулканом стало совсем светло, стаей взлетели искры. Все произошло так быстро, что и испугаться-то по-настоящему времени не хватило.

Это пришло несколько позднее. Басов побледнел, вероятно, сильно, судя по тому, что и при мертвом лунном свете было заметно. На лбу у Маршана заблестел пот. Борис, невнятно ругаясь, водворил чайник на положенное место. Руки его дрожали.