Буденный и Зявкин вошли в самую гущу толпы.

— Ну, что, станичники, — сказал, улыбаясь, командарм, — мы ведь в гости к вам приехали. Забыли вы в своих камышах, как на Дону гостей встречают?

И впервые за все два дня дружным хохотом, от которого сходит с сердца тяжесть, ответила толпа этой немудреной шутке.

От самой переправы через Дон широкая уезженная дорога взмывала вверх на меловые кручи. Стонали машины, одолевая бесконечный подъем, надрывались лошади, попарно впряженные в брички. По обочине дороги поднималась цепочка солдат. Они шли на передовую не спеша, часто останавливались, курили, глядели на придонскую равнину. С горы верхом на маленьком пегом коньке спускался толстый солдат с большой кожаной сумкой на боку. Он откинулся назад, туго натянул поводья и смотрел, как все кавалеристы и шоферы, с легким презрением на пехотинцев и на весь мир.

Иванов помахал рукой.

— Здорово, Кульков! За почтой?

Кульков молча кивнул, но, проехав несколько шагов, обернулся и крикнул тенорком:

— Эй, старшой! Твой Степанов в зенитной батарее комвзвода. Вон там, на пригорке возле леса!

— Спасибо, браток!

Почтальон звонко шлепнул лошаденку по крупу и заорал неестественно свирепым голосом:

— Куда несет тебя, тварь нерусская!

Кто-то из солдат сказал:

— Этого коня он, ребята, у венгерского генерала отбил! Чистых кровей скотинка.

Солдаты грохнули.

Ложкин улыбнулся, спросил:

— Нашел своего Кешку?

— Как будто. Зайдем. Посмотришь на моего дружка. Спасибо Кулькову! С виду воображает, а видно, парень душевный.

— Давай заглянем, — согласился Ложкин. — До вечера далеко, к тому же сибиряки народ гостеприимный.

— Встретит как надо! Чай сорганизует. — Иванов покрутил головой, усмехнулся. — Чудно у нас с ним получилось, с этим Кешкой. Он из Черепановки, это в десяти верстах от наших Елагиных заимок. Знали мы с ним друг друга давно, еще по школе, но чтоб дружить, так этого не было. Встретимся, поговорим, покурим — и до новой встречи. Словом, как говорят, шапочное знакомство. И тут, надо же случиться, влюбились разом в Соню Северьянову. Красавица, веселая… Сойдемся с Кешкой, в глазах темнеет, прямо хоть бери пистолеты и стреляйся из-за Сониных прекрасных глаз. Да скоро помирила нас, выскочила за механика МТС, ну и подружились мы с Иннокентием. На базе общего невезенья. Деревни наши не так чтоб уж рядом, а каждую неделю виделись, то он ко мне на мотоцикле примчится, то я к нему, рыбачили вместе, охотились. Было время! За два года перед войной он в военную школу ушел. Математик он замечательный! Для всего класса задачки решал. Ну и стрелок я тебе скажу… — Иванов стал рассказывать об охоте на перелетных гусей.

Они обогнали обоз. Ездовой, весь в белой, как мука, пыли, говорил солдату, который шел рядом с бричкой:

— Сейчас там, ниже по Дону, арбуз солят. Ох и арбуз!.. Только ножом ткнешь, а он хрясть — и расколется! Нутро у него, как в серебре, от сахара. Возьмешь его…

Ветер уносил с дороги белую пыль. Под горой рычали машины. Собеседник ездового испуганно сказал:

— «Рама», вот язва! И зудит и зудит!..

Снизу, из сосняка, застучали зенитки. «Рама» спикировала, спасаясь от разрывов, и ушла, за линию фронта.

Иванов спросил:

— Видал, как под самым брюхом врезали? Унесла ноги! Но они ее подсидят. Это еще Кешка со своей батареей не вступил, а то бы закувыркалась!

— В «раму» попасть трудно.

— Это почему?

— Она вовремя меняет курс.

— Доменяется! Ты Кешку не знаешь. Он белку в глаз бьет!

— Тут, видишь ли, другие принципы стрельбы.

— Он ей покажет принципы!..

— Ну хорошо…

— Нет, совсем не хорошо! Какие, к дьяволу, принципы для фашистов? Бей — и все!

— А вот это уже и есть принцип.

— Ну ладно, с тобой не сговоришь. Ты в споре, как репей: его с рукава сбросишь, а он за штанину цепляется. Ну да ладно, я же знаю, к чему ты клонишь. Самолет, конечно, не белка, да и пушка эта не мелкокалиберная винтовка.

Они поднялись на меловую кручу. Дорога уходила в низкий густой лес, зеленой овчиной укрывавший нагорье. Зенитная батарея вытянулась в линию на опушке, в редком кустарнике. У орудий стояли расчеты, доносились слова команд.

— Кажется, не вовремя, — сказал Иванов, щурясь на солнце: туда были направлены стволы орудий. — Да ничего, подождем, пока отстреляются. Интересно посмотреть со стороны, как другие воюют. Летят! Слышишь?

Ложкин лег на траву и стал смотреть в бледно-голубое жаркое небо. Оно еле слышно гудело.

— Идут на переправу, — сказал Иванов. — Солнцем прикрываются.

Ложкин закрыл глаза, спину покалывали сухие травинки. Глаза у него слипались. Сегодня они с Ивановым вскочили на рассвете, когда лейтенант Бычков с тремя разведчиками привел «языка».

— Сержант Ложкин, принимайте продукцию! — громко сказал лейтенант, входя в комнату.

Бычков был весел, возбужден и, как всегда, свежий и чистый, только сапоги запылились. Немецкий майор, высокий, гладкий, весь в желтой глине, жалко улыбался, стоя между Свойским и Четвериковым.

— Ну и боров! — сказал Свойский, вешая на стенку автомат. — Не хотел, паразит, идти, полдороги тащили волоком.

— Пудов восемь, — заметил Четвериков.

Ложкин спросил пленного, не хочет ли он напиться после столь утомительного пути.

Майор выпил двухлитровый котелок воды и, захлебываясь, стал рассказывать, как его взяли в плен из-за нерадивого денщика Шульца.

— Что он там оправдывается? — спроси Свойский.

— Говорит, что попал в плен из-за растяпы денщика, который не вычистил его пистолет, и «вальтер» дал осечку.

— Это мы сейчас проверим. — Свойский вытащил новенький «вальтер», отвел предохранитель и поднял пистолет к потолку.

Сон перемежался с явью. Ложкин слышал и стрекот кузнечиков и уже совсем близкий гул самолетов, улавливал замечания Иванова и, заснув на миг, услышал смех разведчиков и приказание лейтенанта Бычкова отвести «языка» в штаб дивизии, увидел Свойского с пистолетом в руке и жалкое, растерянное лицо пленного.

«Что же он не стреляет?» — подумал Ложкин и тут же увидел, как дрогнула рука Свойского, почувствовал, как в уши что-то больно ударило, и проснулся. Сел. Зенитки вели частый огонь.

— «Лапотники» летят! — сказал Иванов. — Разбудили?

— Да, я немного вздремнул, — ответил Ложкин, глядя на самолеты с торчащими шасси, за что они и были прозваны «лапотниками».

— Карусель завели, сейчас пойдут. Переправу хотят раздолбать. А наши мажут!

Пикирующих бомбардировщиков было десять, они медленно дружились на километровой высоте, образовав кольцо. Белые разрывы появлялись возле них и висели, как детские воздушные шарики. Самолеты казались неуязвимыми и хвастались своей зловещей силой. Один внезапно накренился на крыло и с надрывным воем стал почти отвесно падать на узенький мост через Дон. На мосту застряла санитарная машина, а за ней растянулся длинный хвост подвод и грузовиков.

За первым самолетом стал пикировать второй, третий… «Лапотники» падали на переправу, окруженные облачками разрывов. Первый пикировщик пустил черное облако дыма; донесся глухой гул.

— Видал? — закричал Иванов. — Прямое попадание!

Две машины прошли сквозь заградительный огонь и с воем продолжали пике. Снизу, из лозняка, по ним вела огонь скорострельная зенитная батарея. Шесть «юнкерсов» продолжали кружиться на той же высоте.

На мосту оставались люди, бежали к берегу санитары с носилками: уносили раненых из машины. Человек двадцать, навалившись на борт санитарного фургона, силились сбросить его с моста. Они будто не замечали падающую на них смерть.

Медленно поднялись толстые водяные снопы, закрыв собой переправу. Два бомбардировщика вышли из пике и на бреющем полете пронеслись над рекой.