— Сейчас не угадаешь, — сказал кто-то из лежащих у стены.

Сестра спросила:

— Вы не уходите? Не уйдете? Вы же к Кеше, к Степанову?

У двери на ящике зазвонил телефон. Сестра вздрогнула; вытянув руку, как к огню, она пошла к ящику. Ложкин опередил ее, взял трубку.

— Санчасть слушает!

В микрофоне слышались удаляющийся гул самолета и тяжелое дыхание человека. Человек спросил:

— Где Тамара? — И не дожидаясь ответа: — Пусть немедленно идет на второе!

— Хорошо, мы сейчас придем.

— Кто это мы? Где Тамара? — Голос его понизился до шепота. — Что с ней?

— Она здесь очень занята. Мы из соседней части. Сейчас будем.

— Ну хорошо. Только побыстрее.

Сестра спросила:

— Что у них там? Лейтенант Степанов звонил? Он не ранен?

— Нет, кто-то другой. Дайте нам по паре пакетов.

— Он на вас не накричал? Он всегда сначала накричит… И я с вами…

— Нет, вы останетесь здесь.

Лейтенант приказал.

— Да?..

Из темного угла раненый наставительно сказал:

— Вы автоматы-то оставьте, из них «лапотника» не собьешь, мешать только будут. Да идите большим оврагом, сразу влево от двери по тропе, так она в него и приведет. Вот и повидаетесь с дружком.

Рассовав по карманам индивидуальные пакеты, оставив автоматы, Иванов и Ложкин вышли из пещеры.

От переправы по уходящему «юнкерсу» деловито били скорострельные пушки. Далеко за Доном, посреди пшеничного поля, поднимался столб черного, как тушь, дыма. Вверху за редкими белыми барашками облаков рокотали моторы.

По дну глубокого оврага пролегала проторенная дорога. Повстречалось двое раненых; один хромал, опираясь на винтовку; второй шел, держась за бок.

— Ну как там? — спросил Иванов.

Раненный в ногу махнул рукой.

— Разве устоишь, когда он с солнца падает и из пушек, из пулеметов и бомбами садит, и скорость у него, как у зайца. Да куда там зайцу!.. Так что была наша батарея — и нетути! Хана!

Раненный в бок сказал, с трудом шевеля пепельными губами:

— Трепло ты, Худерин! — Он сплюнул кровью.

— Помочь? — Иванов взял его под локоть.

— Сам… Там Федор Греков лежит… Эх, Худерин! — Он пошел, с трудом передвигая ноги.

Худерин шепнул, с уважением глядя вслед товарищу:

— Я ему говорю, обопрись об меня, дойдем как-нибудь, да где там — гордый! Но вы давай, ребята, волоките Грекова, да не задерживайтесь, сейчас еще заход будет, ишь, кружатся, паразиты, совещаются туды их в печень!.. А может, смену ждут. Боеприпас вышел, вот и ждут…

Второе орудие стояло, покосившись набок. Возле него одиноко лежал человек, накрытый плащ-палаткой.

Вверху за редкими облаками с подвывом ревели «юнкерсы».

Из-за кустов показался солдат без пилотки, с серым от пыли лицом. В расстегнутом вороте виднелась полосатая тельняшка.

— Это вы из соседней части? — спросил он и, не дожидаясь ответа, сказал: — Будем боеприпас подносить. Тут вот у них ящика три осталось. Ну, что уставились, мертвого не видели? — Он спустился в ровик недалеко от пушки. — Живо, ребята, «лапотники» ждать не будут!

Иванов и Ложкин подошли к ровику, помогли вытащить два открытых ящика с длинными снарядами. Солдат кивнул Ложкину.

— Ты берись со мной, а твой кореш и один унесет.

Дорогой к уцелевшему орудию он ронял короткие фразы:

— Двух ящиков хватит… Теперь на нашу пушку вся надежда. У нас еще ящик остался… Лейтенант Степанов теперь за комбата, и за комвзвода, и за первого номера. Без ПУАЗО садим. Давай вправо, здесь воронки… Ох и побросал я сегодня этих полешек, как дров в топку!.. Ну, вот и дома!..

Лейтенант без фуражки сидел на месте первого номера, глядя в прицельную трубку. Ветер ерошил его русые волосы. У него было спокойное лицо уверенного в себе человека. Большие руки крестьянина крепко держали штурвалы поворотного механизма.

— Так, так, ребята, — говорил он ровным голосом, — снаряды принесли… Молодцы… Так, так…

— Ну что уставились? — шепнул солдат в тельняшке. — Ты протирай, а ты мне будешь подбрасывать. Эх, ветоши нет! — Он сбросил рубаху. — Тяни!

Иванов рванул за рукав.

— Колесов! — сказал командир орудия.

Солдат в тельняшке схватил снаряд, подскочил к пушке и остановился, немного согнувшись, держа снаряд на весу. Ложкин тоже взял снаряд и, во всем подражая солдату, стал с ним рядом.

— Чуток подайся, — сказал солдат и озорно подморгнул. — Вот и вам дело нашлось!

К ровному воющему реву моторов в высоте примешался свистящий, надрывный звук.

Лейтенант махнул рукой, не отрываясь от прицела. Орудие с грохотом присело и выбросило дымящуюся гильзу. Солдат в тельняшке ловко сунул снаряд в зарядную камеру. Затвор закрылся, и пушка опять присела, с грохотом полыхнув в небо.

Ложкин посмотрел вверх, увидел две полоски, перламутровый круг посредине и невольно вдавил голову в плечи: пикировщик падал на пушку.

Солдат в тельняшке вырвал из рук Ложкина снаряд и крикнул что-то озорное и обидное. Ложкин схватил новый снаряд с плащ-палатки и встал так, чтобы быстрей, сноровистей передать его солдату в тельняшке. Больше он не смотрел в небо, поняв, что этого делать не полагается никому из расчета, кроме наводчиков. Его охватил захватывающий все существо боевой азарт солдата, идущего в атаку. Теперь могли пикировать на их единственную пушку все гитлеровские самолеты, а он так же бы подавал и подавал солдату в тельняшке снаряды и ждал, когда лопнет над головой «юнкерс».

Иванов, сидя на корточках, протирал обрывком рубахи снаряд и смотрел вверх, кусая губы. Он крикнул и ударил кулаком по колену, когда падающий на них «юнкерс» словно растаял в воздухе.

Вторая машина успела сбросить бомбы, но сделала это на большой высоте и тут же загорелась и упала в лесу.

Солдат в тельняшке выронил снаряд и, ругаясь, схватился за плечо. Ложкин подбежал со снарядом к открытому затвору, и неожиданно для себя ловко послал его в казенник, и отскочил, как это делал до него солдат в тельняшке.

Бомбы упали далеко от орудия, и на их разрывы никто не обернулся. Третий «юнкерс» с высоты пятисот метров открыл огонь из пулеметов, с четырехсот сбросил бомбы. Они взорвались под кручей. «Юнкерс» ушел в сторону и стал набирать высоту.

— Один остался! — закричал солдат в тельняшке и вырвал из плеча длинный, тонкий, зазубренный, как пила, осколок. Зажав на плече рану, он теперь с полным правом смотрел в небо. — Этот лихо идет, ох и хорошо! Эх, мимо!.. — Солдат в тельняшке заскрипел зубами от бессильной ярости, от сознания, что он ничего не может сделать этой крылатой смерти. С каким упоением он помчался бы сейчас ей навстречу и ударился грудью об нее, чтобы защитить, спасти товарищей!

Иванов тщательнейшим образом протирал снаряд. Он знал, что сейчас, через какой-то миг, раздастся последний выстрел и больше снарядов не понадобится: или Кешка собьет «лапотника», или «лапотник» накроет бомбами их, и все же он старался ни одной соринки не оставить на гладком прогонистом теле снаряда. Недалеко виднелась щель, узкая и глубокая. Иванов не глядел на нее, а тер и тер снаряд. Это было все, что он мог сделать сейчас для того, чтобы свою уверенность, силу передать другу и хоть чем-то помочь ему в эту страшную минуту. Пусть Кешка Степанов не видит его, занятый своим делом, но Кешка не может не почувствовать, что друг рядом, что он спокоен и готов разделить с ним его судьбу.

Последний, четвертый «юнкерс» вел знаменитый фашистский летчик. На его счету было немало снесенных переправ, взорванных эшелонов, разбитых батарей. Остзейский барон, потомок крестоносцев и рыцарь Железного креста с дубовыми листьями. Воинское счастье еще ни разу не изменяло ему. С тупоумной искренностью он считал себя сверхчеловеком, его уверенность в недосягаемом превосходстве над «низшими расами» и особенно хорошая машина до сего времени спасали его. Ко всему этот краснолицый рыжеусый пруссак был хитрым убийцей. Он нашел угол пикирования, при котором, по его расчетам, в него нельзя было попасть людям, деморализованным его ревущей, отвесно падающей на них машиной.