Вдоль набережной по влажному асфальту мчались автомобили. Они настигали широко расставленными глазами фар, слепили и с шелестом уносились, мигая красными огнями. Набережная широким полукольцом охватывала залив. Сейчас, ночью, это было полукольцо живого, мчащегося, рычащего огня — белого и красного.

Ей надо было перебежать автомобильную магистраль. Она остановилась. Когда-то, нет, еще совсем недавно, город со стороны залива и даже далеко из океана казался полыхающим костром, рассыпающим в ночном небе разноцветные искры. Это было великолепно! А сейчас — только лучи фар, да вспыхивают и гаснут над домами, выходящими на набережную, неоновые огни. Над зданием, еще не сбросившим крылатое колесо рекламы «форда», загоралось красным: «Родина или смерть!» Гас этот лозунг, и на его месте белым вспыхивало: «Мы победим!» Дальше вдоль залива светились слова: «Куба — первая свободная территория Америки», «Куба — территория Америки, свободная от неграмотности»… Она сощурила глаза. Буквы расплылись и превратились В снопы искр. Но все равно это не было тем вызывавшим восторг костром, который она столько раз видела прежде, когда подплывала ночью к городу.

Она подождала и бросилась наперерез потоку машин. Заскрежетали тормоза, послышались ругательства. Она, не оборачиваясь, помахала рукой.

Теперь прямо от набережной вверх. Улочка обступила ее густой зеленью, неярко мерцающими сквозь листву окнами. Океан приглушенно грохотал внизу. А здесь воздух был недвижим, не солон, а сладковат, настоян на сложном букете, как дорогие духи.

Вот и нужный ей дом. Давно не стриженные шпалеры лавра разрослись, потеряли строгую квадратную форму. Суставчатые кактусы словно бы предостерегающе подняли пальцы. Дом стоит на бетонных сваях. Внизу — гараж. Белые асимметричные плиты ступеней ведут к двери.

Она остановилась, прижала руки к гулко бьющемуся сердцу. Потом позвонила. Тишина. Она подождала. Позвонила снова.

Дверь распахнулась рывком. Будто кто-то стоял за нею — ждал. В просвете появилось бледное лицо. «Застала!..»

— А, это ты, Бланка! Входи. Я так и думала, что ты придешь.

Бланка следом за женщиной прошла через прихожую и несколько других комнат в гардеробную. С удивлением огляделась:

— Поле битвы!

В гардеробной были распахнуты дверцы всех шкафов, выдвинуты ящики, по креслам, по столам разбросаны вещи.

— Ты так стучишь ботинками… Я решила: пришли. Впрочем, теперь все стучат ботинками. Чтобы заглушить страх.

Бланка смотрела на женщину, двигавшуюся среди этого нагромождения вещей, перебиравшую их, небрежно и даже как-то брезгливо бросавшую их в чемоданы. Мерильда. Давняя-давняя ее подруга. Сколько связано с ней! Все, что связывает с прошлым… Нет, и с будущим…

— Значит, уезжаешь?

— Наконец-то вырвала паспорт. Садись. Можешь сбросить это тряпье на пол.

Бланка присела на край стола. Бедро ныло. Брючина была еще влажной. Девушка закурила.

— Все-таки уезжаешь…

— С меня хватит. Хочешь баккарди? Кофе на кухне, А когда ты?

Бланка прислушалась. Даже сюда доносился через распахнутые окна шум океана. Защемило сердце: «Почему, почему я тоже должна вот так?..» Она глубоко затянулась, выпустила дым:

— Наверное, никогда.

Мерильда с насмешкой посмотрела на нее:

— Конечно: гамаки под соснами, палатки в горах! Каждый день показывают по телевизору.

Она вспомнила: тропа уходит вверх. Трудно дышать. Камни сыплются из-под ботинок. Камни нужно поймать, чтобы они не поранили кого-нибудь идущего сзади. Она ловит камни из-под ног тех, кто идет впереди. Ее камни ловит кто-то за ней.

— И как это выглядит со стороны?

— До зевоты скучно. Неужели ты тоже все это делала: вдалбливала в гуахиро азбуку, стирала, лазала на пик Туркино?

— Да.

Бланка, прихрамывая, прошлась по комнате, остановилась у зеркальной створки шкафа, оглядела себя: высокие солдатские ботинки, широкие зеленые штаны с накладными карманами. Солдатский брезентовый пояс. Голубая блузка. Рыжие, коротко стриженные волосы. Чем не настоящий «бригадист», рабочая девчонка из Реглы? Только глаза выдают… Нет в них неистовости и решимости. Уж очень много в них грусти… Она попыталась улыбнуться: сощурила глаза, раздвинула губы. Но получилась гримаса: глаза все равно смотрели устало и грустно.

— Да, — отозвалась она. — И даже строила уборные в крестьянских домах.

— Восхитительно! — всплеснула руками Мерильда. — А разве у гуахиро их раньше не было? Как же они обходились?

Она тоже подошла к зеркалу, приложила к талии костюм джерси, тем же тоном спросила:

— Как ты думаешь, взять мне его?

Бланка резко обернулась:

— Не паясничай, Мери! У них часто не было и миски маланги. У детишек вот такие животы, набитые глистами.

— И тебя это растрогало до слез? Нет, не возьму.

— Представь себе, да.

— Конечно, ведь у тебя тонкая, поэтическая душа. А это платье?

Мерильда сбросила халат, начала примерять платье. «Как она хороша! — с привычной завистью подумала Бланка. — Чудо как хороша!» Бланка по сравнению с ней простушка, хотя на улице редко кто из мужчин не проводит ее взглядом, да и ее род не менее знатен, чем род Мерильды. Одного поля… А теперь все рушится, рвутся связи, и Мерильда, хотя пока еще она рядом, отдаляется от нее, словно бы Бланка смотрит на нее в перевернутый бинокль.

Мерильда продолжала, застегивая платье:

— Я ухлопала на него уйму денег. Поэтесса стирает солдатские кальсоны — как тут не родиться вдохновенью?

— Ты права.

— Уверена, ты сотворишь великолепную поэму. Каждая строка будет благоухать.

— Ты стала очень злой.

— О, что ты! Я ангел доброты. — Мерильда стала стягивать через голову платье. — Не лезет, старею… Да там уже и не модно. А какие женщины в горах? Какие у них купальники в новом сезоне?

— Неужели ты так ненавидишь?

— Бог с тобой! Я сама всю жизнь готова стирать подштанники этим гуахиро!

Она замолчала, подошла вплотную к Бланке, понизила голос:

— Но мне ты можешь не запудривать мозги: ты-то карабкалась в горы по заданию «Белой розы». Разве можешь ты быть не с ними?

— А ты?

— Я? — Она деланно рассмеялась. — Я не так глупа, как все вы. Ах, вот мой любимый!

Она увидела массивный браслет, застегнула его на запястье.

— Память. Мы купили его на аэродроме Орли в Париже во время свадебного путешествия с Луисом… — Она снова понизила голос. — Но мне не нужна твоя конспирация. Все равно кончится тем, что всех нас поставят к стенке, как моего Луиса. А меня такая перспектива почему-то не устраивает.

Бланка прислушалась к тембру ее голоса. Сколько в нем оттенков и глубины! Голос бывает умнее человека, которому он принадлежит.

— И ты тоже считаешь, что обязательно: или — или?

С улицы донеслись крики. Мальчишеский дискант нараспев провозглашал:

— Вечерний выпуск! «Нотисиас де Ой», «Революсьон», «Эль-Мундо»! Новые подробности нападения банды гусанос на дом крестьянина Вальдивиа! «Красные батальоны» идут на сафру! Мерилин Монро отравилась!

Голос приближался. Мерильда высунулась в окно.

— Хуанито! Хуанито! Дай газету.

— С удовольствием, сеньора!

В окне появилась наголо стриженная круглая голова. Смуглая кожа. Оттопыренные уши. Круглые веселые глаза.

— А где же Мерилин отравилась? — спросила Мерильда, просмотрев газеты.

— Разве нет? — притворно удивился Хуанито. — Значит, в другой раз.

«Обманул, негодник!» — догадалась Бланка и строго спросила:

— Зачем же ты тогда кричишь на весь город?

Мальчишка растянул в улыбке рот до ушей, обнажил щербатые зубы.

— Реклама, сеньорита. Кто на что клюнет. Гоните пятьдесят сентаво за доставку на дом.

— Лови! — Мерильда бросила ему монетку.

Он ловко поймал, заложил за щеку и одобрительно цокнул языком.

— Хочешь кофе? — спросила Бланка.

— Факт.

— Сейчас я тебе открою.

— Зачем утруждать себя, сеньорита? — ухмыльнулся он. — Але-гоп! — и ловко перемахнул через подоконник.