А потом со стороны площади вдруг раздался странный гул. Я отвлеклась и подошла к перилам: любопытно же, что там? Гул всё нарастал. И достиг пика, когда улица справа выплюнула из себя поток людей, огромный и, кажется, радостный. Они несли что-то, что я сначала приняла за кресты, а потом разглядела: обувь на пиках. И судя по голосам (кричали они очень громко), это были обувщики. И они радовались, потому что…

Я ушам своим не поверила, а когда поверила и нашла взглядом, меня аж подбросило. Ну… Ну!

Один из них на закате нашёл кота. Рыжего, с разноцветными глазами. Всё как на плакате, в общем. Нашёл, стукнул шилом по темечку, сунул в сапог, рассказал соседям, тоже обувщикам, и сейчас они несли это чудо к мэру, а сами уже делили награду. Меня сначала поразило, что удачливый мужик собирается делиться, да ещё и с такой толпой (неужели все родственники?). А потом я увидела Вильгельма в сапоге…

Наверное, кот дорого продавал свою свободу — зачем же ещё привязывать его к сапогу и совать в пасть кляп? С моей крыши это выглядело как кокон из верёвок, внизу — голенище, сверху торчит кошачья голова, изо рта которой болтается белая ленточка. Тюкнутый по темечку кот сейчас ехал безропотно и, кажется, был без сознания. О, эта трогательно склонённая головушка, о, эти торчащие из верёвок пушистые лапки… Живодёры! Да, Вилька жутко неприятный кот, но не до такой же степени. И вообще! Это мне поручили за ним присмотреть! Не им!

— Госпожа? — вернулась служанка. — Извольте пройти… Госпожа?

Испустив боевой клич, я перепрыгнула через перила, приземлилась на лестницу и во весь дух понеслась вниз. Гринписа на них нет! Щас я им устрою! Буду знать, как моего кота ловить и издеваться!

То, что их раз так в тридцать больше, а я одна, меня нисколько не смущало. Что у них потенциально опасные пики, а обувь легко можно метнуть, не испугало тоже. Я видела Вильку, вспоминала, как таскалась полдня по этому чокнутому городу — и что же, получается, всё напрасно? Чтобы какой-то там… обувщик получил за этого пушистого награду? Щас, я его сама придушу!

Секунды замерли, а пространство, наоборот, слилось в настоящую радугу — так всё вокруг разноцветно сияло.

Не добегая до конца лестницы, я перемахнула через перила и с криком: «Кот мой! Мой кот!» бросилась на толпу.

И знаете, что? Они сначала замолчали, потом шарахнулись в разные стороны, а потом и вовсе побежали. Позже Стивен и та служанка, смотревшие с крыши, объяснили, в чём дело.

А всё просто: маску с меня снять так и не успели. Её бонусный иллюзорный эффект ещё действовал. И под моё настроение превратил меня в, по словам Стивен, такую страшную химеру, что он вряд ли этой ночью заснёт. И эта химера, вопя: «Отдайте кота-а-а-а!», напала на честных обувщиков. Напала и зверски всех испугала.

Думаю, сильнее всего я ужаснула того самого удачливого мужика, потому что он отгородился от меня Вилькой и взвизгнул:

— Пощадите!

Я схватила кота вместе с пикой, на которую был одет сапог, победно улюлюкнула и нырнула обратно в тень — на лестницу.

К крыше эффект иллюзии кончился, но и Стивен, и служанка всё равно смотрели на меня испуганно — им откупиться было нечем.

— Г-госпожа, м-масочку надо бы снять, — пробормотала служанка.

Я бросила связанного кота Стивену.

— Освободи его!

— Да, госпожа, — кивнул Стивен и понёс кота к двери.

— Тут освобождай, — подскочила я. Мне вдруг почудилось, что он Вильку обувщикам вернёт. Не знаю, зачем. Или награду себе заберёт.

— А это… — вмешалась служанка, тоже глядя на кота с алчностью.

— Мой фамильяр! Мой! Моя прелесть! Только троньте! — Ну правда, может, это ключ к моему возвращению? Почти наверняка.

Полчаса спустя, когда с меня сняли маску и завернули в халат, я успокоилась, а Стивен развязал кота. Обувь и пику мы отдали опомнившемуся обувщику: он пришёл в гостиницу требовать кота обратно.

— Щас! — сказала я ему. — Попробуйте отнять.

— Но госпожа ведьма…

— Не троньте моего фамильяра!

Это поставило точку в нашем споре. Обувщик даже извинился, пробормотал, что он-де не знал. Надо же, фамильяров здесь тоже уважают?

А Стивена я послала за краской — «самой стойкой, какую найдёшь». Он быстро вернулся, мы позаимствовали у слуг тазик, развели там пузырёк — вода тут же почернела. И сунули туда всё ещё бессознательного Вильку.

Кот окрасился мигом, и вытащили мы его уже чёрным, как уголь.

— Эх, госпожа, у вас-то поди дракон есть, — вздохнул Стивен, глядя на Вильгельма.

— Нету.

Стивен недоверчиво поднял брови.

— Так, может, зря мы его покрасили, госпожа?

— Это мой фамильяр, — уже привычно бросила я. — Ни на какого дракона я его не променяю. — Тем более на дракона, которого я в глаза не видела. Вилька хоть привычный, свой. И вдруг нормально вернусь — что я Витьке скажу? Вот тебе дракон? Со стыда ж сгорю.

— Как скажете, госпожа, — грустно вздохнул Стивен и ушёл в свою комнату спать.

Вильку я положила рядом на подушку — во сне кот снова тарахтел, но спал как младенец. Когда я утром вставала, он только лапой дрыгнул да на другой бок перевернулся.

Но к завтраку, конечно, пришёл. Точнее, примчался. Мы со Стивеном снова сидели на берегу моря, угощались ягодами в сливках и следили за почти настоящими волнами, пока те вздыхали. Откуда-то тянуло приятным тёплым бризом… А потом провыло благим матом: «Мья-а-а-а-ау!» И к нам присоединился Вилька.

Галопом. Он сшиб пару стульев, пронёсся по комнате — песчаному берегу — нашёл зеркало и уставился на своё отражение, чёрное, как ночь.

Мы замерли.

Выпучив глаза, кот широко открыл рот и заорал. Вот так: «А-а-а-а-а!» У Стивена в руке лопнул бокал, у меня заложило уши, с моря пришёл шторм, а кот всё пялился на своё отражение и ревел, жутко расстроенный.

Пока я не вылила на него кувшин воды.

В звенящей тишине шумно выдохнул Стивен. А я поставила кувшин на место и объяснила: — Это нормально, он так выключается.

— Мьяу-яу-яу! — снова подал голос кот и бросился мне на грудь.

— Стивен, тащи полотенце!

Парень успел до такого, как меня исцарапали. Замотанному коту вставили вчерашний кляп, обвязали ленточкой, и стал Вильгельм больше похож на младенца в пелёнках. Даже урчал похоже.

— Какой он нервный у вас, госпожа.

— И не говори, Стивен. И не говори…

Кот ненавидяще смотрел на нас и явно мысленно обещал все кары небесные или что похуже. Я отправила Стивена найти успокоительное, а сама ткнула кота носом в ближайший плакат «Разыскивается» тут же, на стене среди волн, вместо картины. Потом повернула к себе, посмотрела в прекрасные разноцветные глаза и ласково спросила:

— А теперь Твоя Светлость ещё и возмущается? Может, объяснишь, где я и что тут делаю?

Кот сразу заткнулся. Ненависть так и не выключил, но не тяпнул, когда я кляп вытащила.

— Ну, Виля, и что же нам делать?

К возвращению Стивена мы с Вильгельмом уже объяснились — как только могут объясниться кот и человек. То есть я вдоволь наговорилась: рассказала Вильгельму, что думаю о нём, этом странном мире, как сомневаюсь, не умерла ли я, и не бред ли всё вокруг, а закончила неожиданным решением, что не плохо было бы пожить в этом милом разноцветном городе, где так уважают рыжих, ещё месяцок — до начала учебного года. Родители с братом, конечно, с ума сойдут от волнения, поэтому было бы очень и очень здорово послать им весточку. И понять, как через месяц отсюда выбраться. Надо разобраться, в общем.

А кот вдоволь намяукался.

Вот и поговорили: я рассуждала, кот в унисон орал всё пронзительнее и пронзительнее, но потом стих и просто слушал. Правильно, незачем меня перебивать. Какой-то кот решил перекричать женщину, да ещё в новом мире, после вечера косметологии и дня покупок? Ну-ну, удачи.

Так что к возвращению Стивена мы угомонились, я развязала Вильгельма — он смотрел на меня обречённо и не сопротивлялся, — напоила молоком (правда, остывшим, но кот не привередничал) и привела себя в порядок. Этот мир и город явно мне шли — такой свежей я себя даже после СПА никогда не видела. Местная косметология точно даст нашей фору: моё лицо было чистым-пречистым, кожа ровной, бархатистой, ну точно персик; а волос словно стало втрое больше, я даже кое-как такой объём собрала и уложила.