— Что ж, вот мы и проверим, действительно ли у вас есть это заклинание, — улыбнулся Каламит. Жутко, уродливо — сейчас он свою половину скелета не прятал. — Принц проклят так, что его может спасти лишь это заклинание.

— Неужели? — холодно откликнулся Витька.

Каламит снова улыбнулся. Да, такой улыбочкой только детей пугать!

— Но при всём уважении, Витториус, вам принц своё изобретение отдать никак не мог. Ни вам, ни другому магу. — Витька подобрался, а Каламит посмотрел прямо на меня. — Однако вы пришли не один. Виктория, ты здесь?

Я не успела ответить: внесли Вильгельма. Не за руки и за ноги, конечно, но и не носилках, разве что они были невидимыми. Просто в кабинет вошли двое слуг, рыжих (значит, наверное, маги). А за ними по воздуху вплыл Вильгельм.

Каламит что-то тихо приказал, принца опустили прямо на пол, на ковёр у ног замершего Витьки — и слуги ушли.

Я вцепилась в спинку кресла, в ушах бухало, будто часы отсчитывали последние мгновения. Вильгельм умирал, это было совершенно очевидно, хоть никаких ран или других следов пыток видно не было. Зато он был ужасно бледен, почти сер, и дышал тяжело и хрипло.

Это оказалось пострашнее любого, даже самого смачного зрелища пыток, которые так любят показывать в исторических сериалах.

Я задыхалась вместе с ним.

— Если он умрёт, — резко произнёс Витька, — никакого договора не будет.

— Если он умрёт, — усмехнулся Каламит. На Вильгельма он смотрел спокойно, даже равнодушно, — значит, у вас нет того, что мне нужно. — И уже громче позвал: — Виктория, покажись. Осталось меньше минуты.

Я не знаю, сделал ли Витька меня видимой. Наверное, сделал — краем сознания я отметила, что они оба смотрели на меня — и Витька, и Каламит. Но это сейчас было совершенно неважно. Ничего не было важно, ничего не существовало, кроме задыхающегося Вильгельма, который не видел меня, не знал, что я здесь, совсем рядом, что я вернулась. За ним.

Это казалось мне чудовищно несправедливым. Очнись же, посмотри на меня! Скажи, как тебе помочь? Что мне сделать? Я не знаю, не знаю!

Я стояла перед ним на коленях, сжимала его руку, холодную, жёсткую, как будто уже окоченевшую. И пылала от ярости. Ужас и горе забились куда-то внутрь меня, подальше, и их место занял гнев. Просыпайся! Ну! Ты не можешь вот так взять и умереть! При мне. Я не позволю! Слышишь? Проснись и…

— Посмотри на меня, — это я приказала. Точнее, это само выплеснулось из меня вместе с чем-то ещё эфемерным, отчего закружилась голова, а перед глазами заплясали розовые и золотые мушки.

И Вильгельм действительно открыл глаза и посмотрел на меня. Осмысленно, даже что-то сказать попытался, но из открытого рта не вырвалось ни звука.

А я чувствовала себя, как кувшин, из которого льётся и льётся вода, и скоро совсем ничего не останется. Мы с Вильгельмом смотрели друг на друга, и всё вокруг нас сияло розовым и золотым.

— Надо же, — услышала я как будто издалека голос Каламита. — Он и правда отдал его тебе, Виктория. — Он рассмеялся, кажется, горько. Это было неважно, так неважно в тот момент. Я умирала вместе с Вильгельмом.

А Каламит продолжил:

— Только так его тоже не спасти.

— Что?! — воскликнул Витька.

Каламит улыбался. Я слышала эту улыбку в его голосе, и говорил он довольно:

— Я обманул вас, Витториус, да. Неужели вы думали, что я отдам вам такого мага, как этот принц? Что я позволю ему жить? Кто знает, что ещё он наколдует?

— Но… — потерянно прошептал Витька.

— Вы зря пришли ко мне, Витториус. Странно, что вы это не понимали. Вильгельм уже любит Викторию, поэтому его заклинание на него не подействует. А когда принц умрёт, Виктория достанется мне. Вы же не думаете, что сможете так легко отсюда уйти?

— У вас армия за порогом, — бросил Витька, но голос его дрожал. — И другие маги.

— С заклинанием любви, — Каламит усмехнулся, — мне ли их бояться?

Я вцепилась в руку Вильгельма и до крови закусила губу. Ну не может же всё так кончиться!

И, не отпуская взгляд принца, я наклонилась к нему и прошептала:

— Да, ты несносный, презрительный эгоист, но живи, пожалуйста, слышишь! Живи! Я…

“Люблю тебя"

Это не было сказано (я сама в это не верила, но какая-то часть меня, надрываясь, кричала эти слова) — я просто наклонилась и (по наитию, и потому, что иначе было неправильно, даже невозможно) поцеловала его.

Его губы, сначала жёсткие, потрескавшиеся, холодные, не отвечали. А потом звон у меня в голове достиг наивысшей точки и… что-то сломалось. Треснуло прямо у меня в голове. Перед глазами заплясали разноцветные искры, я вздрогнула, дёрнулась — и тёплые руки обхватили меня, не дали отстраниться, а горячие и теперь такие податливые губы ответили.

— Я же говорил, что ты меня полюбишь, — еле слышно прошептал Вильгельм, когда всё-таки отпустил меня.

Я изумлённо смотрела на него. Помню, по лицу словно сами собой текли слёзы, а губы дрожали — как и вся я.

— Что? — поражённо выдохнул Каламит.

— Неужели вы думали, что я отдам вам такое могущественное заклинание, — передразнивая Каламита, откликнулся Витька. — Эти двое любят друг друга, а настоящее всегда сильнее наколдованного. Магии здесь не место — заклинание разрушено, — голос его звучал устало.

А! Так вот что треснуло? Надеюсь, это правда, а не мой бред.

— Разрушено? — повторил Каламит, и я поняла: сейчас что-то будет. Скорее всего, буря.

Вильгельм сжал мои руки, повернулся к магам… И, закатив глаза, снова опустился на пол. У меня же опять зазвенело в ушах, а перед глазами неожиданно потемнело. Я ещё видела движущиеся силуэты, кажется, Витьки и Каламита, и мне казалось, будто они исполняют странный танец — теней среди ало-чёрного, яркого, нестерпимо. Бросаются друг на друга, сплетаются и отстраняются, а потом сходятся снова.

Наконец звон слился в один долгий звук, и перед глазами окончательно потемнело. Последним исчезло разочарование: “Что? И всё? Но мы же победили?”

Не до того вдруг стало.

Конечно, не до того: я очнулась в тёмной комнатушке, похожей на камеру а-ля классик: каменный пол с гниющей соломой, узенькое окошко под потолком, массивная дверь, естественно, закрытая. И густой, мрачный сумрак, в котором я с трудом различала свои руки. И кто-то шубуршился в гулкой тишине, не то крысы, не то насекомые. Ни с теми, ни другими знакомиться не хотелось — я дёрнулась, попыталась поджать под себя ноги, но они оказались связаны. По ощущениям, от колен. Да что там, я и руками пошевелить не могла, а когда попыталась, шубуршение прервало лязганье железа. Цепи, прекрасно!

Ну… ну, блин! К гадалке не ходи, Витька продул Каламиту, Вильгельм снова в беде, а заодно и я. Без заклинания фиг я кому нужна, значит, Каламит меня точно убьёт. Чудесно!

Ладно, за что боролась, на то и напоролась. Вик, ты же знала, что так почти наверняка и случится. Чему ты удивляешься?

Страшно, однако, не было, зато досадно — ужас! Знала, да, но я так старалась, чтобы выручить этого несносного кота, чтобы всё было хорошо, и… это результат? Цепи и темница?

Но так же не бывает! Несправедливо! Ведь Каламит — злодей, и добро должно его победить. В лице меня, конечно. Ну ладно, можно Витьки. Хотя какое из Витьки добро?

Из меня, впрочем, тоже. Посмотри, Вик правде в глаза: добро у каждого своё получилось. Вряд ли Каламит от хорошей ли жизни всем этим занимается. Не казался он мне человеком, который наслаждается жестокостью и убийствами. Или я просто плохо его знала? Как Стивен он был мне знаком, но где заканчивалась игра, и начинался он настоящий?

Те же вопросы были у меня и к Витьке — когда он говорит правду, а когда играет? Уговаривал остаться в Валенсии, а сам, оказывается, знал, что заклинание Вильгельма «сломается». О чём бы он с Каламитом без меня договаривался? И что бы делал, реши я и правда отсидеться? Но нет, он же хорошо меня знает, наверняка просчитал, что я отправлюсь на переговоры вместе с ним. Значит, всё это был просто спектакль, а я кукла? От наставника, Кукловода манипуляции научился, или он таким всегда был, просто я не замечала? И Вильгельма Витька мне отдал, а потом забыл — не специально ли? А когда неприятности начались, вернулся и разыграл целое представление с тем порталом, дескать, он ничего не знал. А правда ли не знал?