— Разве возможно восстановиться после такого страшного испытания, какое довелось пережить Эдуардо?

— Он никогда не забудет, и мы не сможем вернуть ему то, что было отнято, но мы дадим ему дом на всю жизнь, будем за ним присматривать. Это ведь лучшее, что мы можем сделать, разве нет? Пойдемте, Бекки, у нас редко бывают гости, и дети хотят, чтобы вы расписались в их книгах автографов. Сядьте вот здесь, пожалуйста.

Бекки было решила, что он шутит, пока не увидела открытые книги и приготовленные для нее ручки. Она послушно села на потрепанный диван в большой комнате типа гостиной, с белыми стенами и плиточным полом. Дети создали бордюр в филиппинском стиле по всем стенам. Пока она так сидела и болтала с ребятишками, рассматривая их рисунки, Эдуардо подвигался все ближе и ближе, пока не оказался так близко, что почти касался ее. И он по-прежнему не отводил глаз от ее лица. Когда она встала, чтобы пройти за детьми по приюту, он вложил свою ручонку в ее ладонь.

Мэнн оставил их — пусть показывают все одной Бекки. Он сам бывал в приюте много раз.

— У вас тут есть Интернет, святой отец? — спросил он. — Я могу воспользоваться айфоном, но это безумно медленно.

— Разумеется, если не отключили электричество — на Филиппинах все еще с этим проблемы.

Мэнну повезло. Интернет здесь лишь чуть более скоростной, чем на его айфоне, но связь была. Он проверил свою почту и обработал все, кроме одного послания. Сначала он едва не уничтожил его, приняв за хлам — не узнал отправителя, — но потом все же решил открыть.

Мэнн нажал на слово «здесь». Вскоре появилась фотография. То была Эми Тан с петлей на шее.

Майя лежала неподвижно и слушала Рози.

— Делай, что тебе говорят, Майя. Не спорь с Кано. Сдайся. Но не здесь… — Она постучала себя пальцем по лбу. — Здесь пусть все останется как есть. Тогда ты снова увидишь маму. Делай, что они хотят, тогда будешь жить… — Она улыбнулась, обняла Майю и притянула к себе.

Глаза Майи были широко распахнуты, она смотрела, как рассвет пытается пробиться сквозь три узкие щели. Они были слишком маленькими и расположены чересчур высоко, чтобы можно было хоть что-то толком разглядеть. Эти щели лишь пропускали воздух в душную комнату. Рози снова закашлялась, причем так сильно, что даже оттолкнула Майю и выплюнула кровь на свое одеяло. Когда приступ кашля прошел, она улыбнулась Майе, видя ее встревоженное личико, и успокоила ее кивком. Девочка несколько минут отдыхала, восстанавливая дыхание, затем снова принялась шептать:

— Когда у видишь, что Кано идет к тебе с этой жужжащей палкой, быстро сунь что-нибудь в рот, прежде чем он ткнет тебя ею. Все, что подвернется, может, даже свою руку, потому что иначе ты прикусишь язык или сломаешь зубы. И вот еще что, Майя… представляй свою маму. Она будет тебя искать, Майя. Я знаю, она обязательно будет тебя искать.

— А твоя мама придет, Рози?

— Не думаю. Моя мама сама продала меня сюда. Да для меня уже слишком поздно. За мной некому прийти. Но твоя тебя ищет, я уверена. Никогда не теряй надежды, никогда.

Затем Рози заснула, одной рукой обняв Майю. Майя знала — ей нужно вернуться на свою постель, ведь скоро придет Кано. Но ей не хотелось будить Рози, не хотелось уходить. Услышав шаги Кано на лестнице, она затаилась, надеясь, что он ничего не заметит. Однако Кано видел все. Уже поздно было бежать на свою кровать. Теперь они обе заплатят за непослушание.

Среда не спала. Она лежала на куске картона, служившем постелью, и смотрела, как рассвет вяло пробивается сквозь щели ее ветхого жилища. Она слышала, как недалеко собираются в школу дети. Где-то рядом заплакал ребенок. В это время Майя обычно крепко спала рядом с ней. По утрам Среда тихонько вставала и кипятила для них чай и воду для риса. Теперь же ей надо было вставать только ради работы. Глаза жгло, дышать было больно, все тело ломило — дочери не было, и она физически страдала от этой страшной потери. Жизнь Среды теряла смысл. Она не знала другой любви, кроме любви к дочке. Она не помнила мать, которая продала ее Полковнику. Она не могла вспомнить, что была к кому-то привязана. Она выросла, сидя на коленях у Полковника или лежа в его постели. Она была для него вроде комнатной собачки. Однажды ночью он впал в ярость, и, когда Среда проснулась, все простыни были в ее крови, а живот дико болел. Он усыпил ее и изнасиловал. С того момента она перестала быть комнатной собачкой. Среду продали японцу, с ног до головы покрытому татуировками. Он относился к ней отвратительно — орал, бил и насиловал, пока она не научилась делать то, что от нее требовалось. Она должна была ползти к нему на четвереньках и говорить, что она его грязная маленькая филиппинка, что она его недостойна. Тогда он смягчался.

После японца чередовались старые, молодые, черные, белые, азиаты — любые; главное, чтобы платили. Среда сбилась со счета, со сколькими мужчинами она переспала, и потеряла всякую надежду, пока однажды в дверь датчанина не постучал святой отец Финн и не вытащил ее из постели. До того дня Среда думала, что ее сердце умерло. Но когда святой отец Финн поднял ее и вышел из этого дома, неся ее на руках, ее жизнь навсегда изменилась. Он показал ей, что можно заботиться о другом человеке, рисковать собой ради другого и открыть этому другому свое сердце и любовь.

В первый вечер, когда сидела вместе с другими детьми в приюте, Среда поняла, что ее жизнь только начинается. Такой счастливой она не была никогда. Она научилась играть. Научилась смеяться. Святой отец Финн стал ее миром, ее героем. Он научил ее читать и писать. Он сказал ей, что она умная и может добиться всего, чего захочет. Святой отец всегда повторял: она может оставаться в приюте столько, сколько захочет, и она жила бы там, но выяснилось, что она беременна. Она не представляла, кто мог быть отцом ее ребенка. У нее только-только начались месячные, и она понятия не имела о необходимости предохраняться. Среда чувствовала, как растет и становится круглым ее живот, и ей было стыдно. От ребенка следовало избавиться. Она знала, что святой отец никогда не разрешит пойти на аборт. Она не сомневалась: он захочет, чтобы она родила. Но так она упустит свой последний шанс на жизнь. Она должна избавиться от ребенка. Среда убежала в Давао и обратилась к женщине в Баррио-Патай, про которую все знали, что она делает аборты. Но Среда сбежала зря. Когда она лежала на полу в комнате женщины, раздвинув ноги, и та уже запустила в нее пальцы, она вдруг почувствовала, как ребенок шевельнулся. Среда поняла, что слишком поздно делать аборт. Ребенок ее зовет. Он знал, что у него есть мама, и этой мамой была она, Среда. Она стала молиться, чтобы святой отец снова стал героем и спас ее ребенка.

Она села на край постели. Тут она услышала шум с улицы. Кто-то звал ее по имени. Маленький мальчик, которого она знала как Пепе, стоял на ее пороге.

— Что ты хочешь, Пепе? Принес грязное белье от своей мамы?

Он Отрицательно покачал головой:

— У меня для вас послание.

— От кого?

— Меня остановил человек, Кано. Сказал, я должен вам кое-что передать. — Пепе переминался с ноги на ногу. — Он велел сказать вам, что нужно ехать в Анджелес-Сити, вас ждет Полковник. Ваша дочка у него.

— Боже! — Среда прижала руки к груди. — Майя? Майя у него?

Пепе кивнул.

— Что он еще сказал? Ты должен попытаться и вспомнить все, Пепе, пожалуйста…

Мальчик поднял глаза вверх и попытался вспомнить все, что ему сказали, слово в слово.

— Он сказал, вы должны приехать одна — никаких священников. Если вы приведете священников, он перережет ей горло.

Майя откинула волосы, упавшие ей на глаза. Было утро, и она знала, что должна умыться и причесаться. Мамочка никогда не позволила бы ей выглядеть так, как она сейчас выглядела. Она могла видеть ванную комнату, но нужно было дождаться Кано, чтобы он отпер клетку. Тогда она аккуратно возьмет ведро, стоящее в углу, и выплеснет все из него в унитаз. Девочка снова откинула волосы и попыталась заправить их за уши, чтобы не мешали. Она скучала по Рози. Майя понимала: она сама виновата в том, что их поймали. Она слышала, что идет Кано, но не хотела уходить от Рози. И Кано увидел ее, избил и посадил в клетку. Клетка Майи стояла напротив спальни. Она была фута три длиной и примерно четыре шириной. По ней бегали тараканы. Кано появлялся дважды в день. Он приносил ей еду. Майе приходилось брать ее через прутья решетки. Кано нарочно оставлял пищу подальше, чтобы она могла только коснуться ее пальцами. Тянуться так далеко было больно. Он кричал на нее по-английски. Майя не понимала его. По-английски она знала всего несколько слов. Умела считать до десяти и петь песню, которая называлась «Лондонский мост». Еще могла сказать, что она с Филиппин и что зовут ее Майя. Каждый день огромный Кано заходил в ее клетку и тыкал в нее жужжащей палкой. Это было больнее, чем когда ее ужалила медуза во время купания с мамой. Потом у Майи болели зубы и ныли кости. Она дрожала. Но она вновь и вновь пыталась о чем-то думать. Когда Майя закрывала глаза, то видела свою маму. Она крепко их зажмуривала и старалась больше ни о чем не вспоминать.