— И какое теперь для вас общее понятное слово?

— «Пожар», — сказал Славик. — И «свинец». Мы лишь услышим эти слова, сразу же переглянемся.

— Ну вот, — удовлетворенно произнес Кубик, — а у нас с другом таких слов, как «пожар» и «свинец», — десятки. Потому что мы и учились вместе, и в армии служили, и много чего еще вместе пережили… Понял теперь, что это за язык?

— Понял.

— А ты хотел меня омолодить. Твой мол-стар «вымыл» бы из большинства моих слов содержимое. Они бы опустели, осталась бы от слов одна оболочка — как стручок без гороха, как скорлупа без ореха, как улитка без моллюска. Стали бы мои слова не слова, а фактики. И мы бы с другом разговаривали, как незнакомые люди… Не дай бог! Что ты, что ты, Славик! На кой ляд мне моя молодость! Ведь жизни не повторишь, а я в своей успел повидать несколько вещей, от которых мне не проговорил Кубик, глядя в глаза Славику, — что если мы встретимся с тобой здесь и в следующем году, то некоторые слова уже будут звучать для нас иначе? Как ты думаешь — какие?

Славик думал совсем немного.

— Закат, — сказал он, — пришельцы и коза.

— Молоток! — рявкнул художник. — Награждаю тебя золотой медалью! — И хотел уже мазнуть желтой краской Славикин нос, но палец его остановился на полдороге. — Послушай, как ты можешь ходить в такой жуткой майке? — спросил он возмущенно.

— А что? — Славик покосился на свою желтую майку, на которой был изображен остров с зеленой пальмой.

— Здесь же явно не хватает третьего цвета! Куда смотрели на фабрике! — И Кубик, не спрашивая, поднес к майке палец, вымазанный красной краской, и нарисовал за пальмой заходящее солнце…

Все бы хорошо, да бабушка углядела свежее красное солнце на новой майке и напустилась на внука, а больше — на Кубика.

— С бородой, — честила она художника, — а все как мальчишка! Чему учит малого — непонятно! Разве можно к вещам так относиться!..

Полина Андреевна говорила и говорила. Славик пытался ее перебить, но без толку.

— Много ты понимаешь! — крикнул он неожиданно грубо. — Мне это солнце нравится!

Бабушка осеклась.

— Это ты мне такое сказал? Мне, бабушке твоей?

Славик увидел, что она готова заплакать. Он дернулся, словно бабушка его держала за руку, скрылся в доме, там схватил книжку «Семь подземных королей» и брякнулся на кровать. Загородился книжкой от всего мира. Читал, шевеля губами, как первоклашка, потому что строчки в голову не шли. Не проникали. Но постепенно смысл их стал доходить до него… И как раз в это время в комнате появилась бабушка.

— Ты совесть-то книгой не забивай! Дай совести слово сказать. Она ведь есть у тебя, я знаю, а «короли» твои на волю ее не выпустят…

Славик продолжал закрываться книгой.

— Не хочешь бабушку послушать? Ну, читай, читай… Читай, да знай: чуть совесть в ком заговорила — он поскорей телевизор включает или за книгу хватается. А совести ведь, как всему, тоже нужно время дать…

Бабушка вышла, и только тогда внук отложил книгу. Строчки ее снова были как на другом языке, он не понимал ни слова.

Это случилось на следующий день. Славик вышел утром на крыльцо и увидел за забором Нинку. Та в глубокой задумчивости ходила по двору туда-сюда с пальцем во рту.

— Ты потеряла что? — поинтересовался Славик.

— Разуй глаза-то, — ответила Нинка, — я, вишь, думаю!

— О чем?

— У бабушки день рождения — вот я и ломаю голову, что ей подарить. Деньги я копила, копила, да вдруг и потратила целых два рубля и двадцать четыре копейки! Чесалку купила, как у Наташки, и еще кое-что. Ну и дуреха! — Нинка дернула себя за желтую прядь волос. — Не умею думать наперед, хоть меня убей. Через неделю бабкин день рождения, а она себе чесалку покупает! — И еще раз дернула себя за желтую прядь.

Славик тоже задумался. Ему захотелось соседке помочь, и он перешел в ее двор.

— Бабушка спит, а я хоть пропади. Кручу, верчу мозгами, а ничего в голову не идет. Нечего дарить! — Нинка повела глазами по сторонам. Огляделся и Славик.

И вправду, вокруг не было ни одной вещи, которую можно было бы подарить Евдокимовне. Двор, сарай, Кубикова коза, грабли и лопата, прислоненные к сараю, колода, козлы для пилки дров, забор, чурбак, на которой Нинка вставала, чтобы заглянуть через забор, дорожка к сараю с кудрявой травой по бокам, куры, как всегда, занятые делом…

— Я и дом весь перерыла, — продолжала плакаться Нинка, — и там ничего. Букварь мой бабушке не подаришь, чесалка моя — честное слово, отдала бы! — ей не нужна…

— А сколько бабушке исполняется?

— Не знаю, — честно призналась Нинка, — много. Старая она уже, пора, говорит, к богу в рай-.

Они шли по двору, одинаково наклонив головы.

— Она проснется, — представляла Нинка, — а я хоть прячься…

— Может, пойдем цветов нарвем? — предложил Славик.

— Где? Луг-то когда еще скошен! Да и в августе одни петровы батоги цветут да тысячелистник. Разве это цветы? Одни вянут тут же, другие не пахнут.

— А в палисаднике?

— Придумал тоже! Бабка скажет: хорош подарок! Ты бы с меня кофту сняла, да мне же и подарила! Вот если бы твоя бабка цветы сажала, было бы другое дело.

— Моя не сажает… А что если… — начал Славик и остановился.

— Что? — остановилась и Нинка.

— А что если, — идея в Славике рвалась наружу — хоть кричи, он еле себя сдержал, — что если подарить ей еще пять, а то и десять лет жизни?

— Это как? — Нинка вытаращила на Славика сразу поголубевшие глаза. — Лекарство такое в городе есть?

— Есть.

Славик в эту секунду успел подумать, что можно настоящего секрета мол-стара не открывать, а в самом деле назвать его облучение лечением. — Мне его дома для бабушки дали, а она не хочет. Давай твоей предложим. Чем не подарок — пять лет жизни!

— Я бы и сама не отказалась, — задумчиво прикинула Нинка, — да ведь мне молодеть-то еще рано. Потом, когда станем взрослыми, дашь мне пару этих таблеток?

— Это не таблетки. Это тот аппарат, которым я тебя будто бы фотографировал.

— Как это? — заморгала Нинка. — Так ты меня омолодить хотел?

— Я на кнопку невзаправду нажимал. Только делал вид. Пошли, чего стала?

— Обманщики вы все, городские, — сказала, не трогаясь с места, Нинка. — А я-то ему говорю: сфотографируй, мол. Такую ляпость глупнула! — Нинка оговорилась, но этого не заметила. Но, может, и не оговорилась. — Сейчас бы в пеленках лежала!

— Да на, смотри, — Славик вытащил мол-стар, — вот они, кнопки. Я их не нажимал.

Нинка потрогала мол-стар пальчиком.

— Вроде фонарика…

— Пошли, пошли, а то меня скоро на обед позовут. Я бабушке твоей предлагал уже помолодеть, сказал, что от болезней избавится, а она не согласилась. Еще обиделась. Думаешь, говорит, я хуже твоей бабушки выгляжу?

— Она ни врачей, ни лекарств не признает, — сказала Нинка. — Мы тогда ее будить не станем, а омолодим во сне. Разбудим — а ей на десять лет меньше. И ноги не болят, и спина не болит — вот это подарок так подарок!

Они зашли в дом. Евдокимовна спала. Дарители приблизились к кровати на цыпочках и немного постояли, глядя на нее.

— Совсем старенькая, — пожалела бабушку Нинка, будто впервые ее разглядев. — Включай свой фонарик.

Славик нажал на зеленую кнопку. Экранчик засветился. Спящая ойкнула, пожевала губами и что-то пробормотала.

— Только бы не проснулась, — прошептала Нинка, — А то еще закричит, что мы ее со свету хотим сжить!

Прошло минуты три — Евдокимовна ни капельки не изменилась. У Славика онемели руки, хоть аппаратик был легонький. Может, оттого, что он держал его напрягшись.

Нинка это заметила и предложила подержать аппаратик.

— Я его лучше на табуретку поставлю, пододвинь-ка ее, — сказал Славик.

Мол-стар прислонили к Нинкиному новому букварю и направили на Евдокимовну. Старушка во сне почмокала, будто ела малину, но не проснулась и не изменилась.

— Не берет бабку твой аппарат. — Нинка махнула на него рукой — безнадежно, как умела. — Больно она, наверно, старая. Фонарик твой маленький. Ей знаешь какой нужен? Как телевизор. Пошли погуляем капельку, пока она молодеет. — И Нинка первой вышла из комнаты.