— Да куда ж останавливаться, если мне сейчас сколько Анюте моей! Жги дальше, Виктор Алексаныч, пусть уж я в свои настоящие годы вернусь! Жги, не жалей моей жизни! — Евдокимовна обернулась к Славику, догадываясь, что Кубик только руководит «операцией», махнула ему рукой.

От ее взгляда и от слова «жги» у Славика опустились руки. В самом деле опустились — аппаратик оказался направленным в землю.

Евдокимовна, — а ее волосы уже посеребрились, — вздохнула:

— Ф-у-у-у! Это что случилось? Будто бежала я, бежала, да вдруг остановилась… Сколько мне сейчас? Как Павлику, должно быть. Ой, дай передохну…

Кубик посмотрел на Славика и все понял. Показал рукой: погоди, мол, когда будет нужно действовать, дам знать. Славик даже не кивнул в ответ, так ему не хотелось снова заниматься этим делом.

Евдокимовна на вид была уже женщиной лет сорока пяти.

— Соседей, и то стыдно было бы. Что скажут? Что подумают? — Она покачала головой.

— А что скажут? — поинтересовался художник.

— Что подумают, то и скажут, — знаю я их. Дура, мол, старая. Одной жизни дожить не успела, на вторую позарилась. Видно, сладко ей жилось, коли вдругорядь захотелось. Молодой-то мне прохода не дадут, застыдят.

— А что молодой до старух? — возразил Кубик. — Не все ли ей равно, о чем они ворчат?

— Не скажи, Алексаныч. Это, может, у вас в городе так, а у нас в деревне стариков уважают. Слушают. Правда, Нинка? Ты ведь бабушку свою слушаешь?

Нинка, не вынимая пальца изо рта, кивнула.

— Ну, отдохнула, стареючи, вроде, значит, в отпуске побывала. Первый раз в жизни. Теперь дальше ехать можно. Жги, Алексаныч, мне в бабушки пора, — повторила Евдокимовна. — Нинка моя меня, вижу, еще не признает. Да и дела по дому не сделаны…

Состарившись до прежнего своего возраста, Нинкина бабушка хотела было уже встать и уйти, но вдруг ойкнула, села и… попросила вернуть ей годика три-четыре.

— Колено у меня очень уж разболелось в последнее время. Кабы не оно, — объяснила, стыдясь своей просьбы, Евдокимовна, — то хоть до ста лет жить можно.

Кубик на этот раз сам взял аппарат мол-стар — дело требовало осторожности. Спросил у Славика, где нажимать, опробовал кнопки, направив аппаратик в землю, и проделал над соседкой нужную операцию.

Евдокимовна сначала проверила колено рукой, потом встала, прошлась.

— Как новое! — обрадовалась она. — Теперь можно идти работать. А эти малые годики, что ты мне вернул, Алексаныч, кто их на старухе сосчитает… Главное, чтобы Анюта ничего не заметила, да еще Андреевна.

— Ты, баб, как раньше, — сказала Нинка, — только улыбистей стала.

— Вот так словечко! — воскликнул Кубик. — Ну, Нинка, ну, умница!

На этом приключение закончилось, и Кубик собрался уже к себе, но Нинка его остановила.

— Дай-ка картину-то сюда. — И забрала у художника холст.

— Ты что, Нинон? — растерялся Кубик. — Я ведь над ней еще поработать должен!

— Поработать! Замажешь мне бабушку так, что никто не узнает. Не дам! Знаю я тебя!

— Евдокимовна! — взмолился художник. — Да что же это такое? Пусть она отдаст холстину!

Но Евдокимовна, поднимаясь на крыльцо, только махнула рукой.

— Отдай, Ниночка, — попросил Кубик, впервые называя Нинку так, — это же полработы…

Нинка глянула на портрет.

— Видела я все твои замазюки. Будто сам черт на картинах плясал. Сперва еще что-то понятно, а потом ничего. Не дам. Это не твое, это бабушки. — И спрятала холст за спину.

Художник оглянулся на Славика, будто прося помощи у него.

— Вишь, какую критику твоя подружка на меня наводит! Заступись!

Славик отвел глаза. Ему тоже нравился портрет.

Кубик снова обратился к Нинке:

— А, Нинон? Отдай хоть на полдня, я за это и тебя нарисую.

— Меня нечего рисовать! Я еще маленькая. Вот когда семнадцать стукнет, тогда приезжай и рисуй. Может, к тому времени чему-нибудь научишься.

— Ну, Нин, так-то нельзя — так вот, как ты сейчас говоришь, — обиделся Кубик.

— А ничего с тобой не будет, — жестко ответила Нинка и пошла с портретом к себе.

Славик ни разу не видел художника таким. Он растерялся и моргал, и губы у него кривились, как у третьеклашки, которого послали домой за родителями, и борода казалась из-за этого приклеенной.

И Славик впервые, кажется, подумал, что взрослые не так уж прочно защищены от обиды. И еще он подумал, что Нинка не такая уж безвредная.

Евдокимовна снова вышла на крыльцо.

— Ба, — сказала Нинка и выставила перед собой холст, — это тебе подарок на день рождения. От нас от всех.

— Ох! — Евдокимовна всплеснула руками. Мне ж нынче семьде… Ой! А сколько ж мне после сегодняшнего исполнилось-то? Кажись, годка на три-четыре меньше. А? Вот так день рождения — меньше стало!

— Ну и на здоровье! — за всех ответил Кубик. Он, как видно, справился с обидой.

— Вот уж не думал, что в деревне переживу такие страсти, — сказал Кубик, когда старая Евдокимовна с внучкой Нинкой скрылись в доме. — Ты что обо всем этом думаешь, Славик?

Они сели на крыльцо.

— Я? — по привычке, чтобы было время обдумать ответ, переспросил Славик. — А что об этом еще думать? Тут, по-моему, все ясно. Сначала помолодела, потом захотела и состарилась. Я бы назад, в старость, ни за что не вернулся.

— В старость — это вперед, — машинально поправил его художник. — Ты мне вот что скажи: откуда у тебя этот чудесный аппарат?

— Мол-стар…

— Так он зовется? Можешь мне о нем рассказать? В смысле, имеешь право?

И Славик — куда теперь денешься? — рассказал о пришельцах все.

Кубик по ходу рассказа то и дело кивал. Потом высказался:

— Жуткое мальчишеское, беспросветное и беспардонное вранье! Жуткое и прекрасное! Вот что бы я тебе сказал на это, если бы… если бы не было мол-стара. Вещественное доказательство! Тут даже наши суровые ученые, так не любящие пришельцев и веру в них, ничего бы не поделали. Впрочем… Может, наши уже выпускают такие штуки? Или японцы? Ну-ка дай, я взгляну.

Кубик долго и осторожно рассматривал аппаратик, вертел, гладил, колупал…

— Ну-ну, — сказал он, не без сожаления возвращая Славику мол-стар. — Отдай его хозяевам и больше не бери. Значит, говоришь, бабушка твоя отказалась от молодости?

— Вы ведь тоже!

— Я! Я — другое дело. Я молод. Да-а… — художник покачал головой. — Очень серьезная новость, такую не сразу обмозгуешь… А ты мне этих ребят покажешь?

— Я спрошу у них.

— Ну, договорились.

В дни, когда Славику предстояла драка и когда ему доверили мол-стар, пришельцы, конечно, не трогались с места, то есть с огорода Полины Андреевны. Они, пока суд да дело, занимались изучением овощей. Им очень понравились морковь, картошка и сладкие перцы.

Изучали космонавты и луг с его живностью — ящерками, кузнечиками, жуками, мухами, мушками и муравьями.

Дошли они и до речки. Сколько в ней было интересного! И лягушки, что прыгали при приближении пришельцев в воду, и водомерки-конькобежцы, и быстрые рыбы, и стрекозы-синекрылки над водой, и уж на берегу — этот зашипел на них, увидев, что незнакомцев целая группа, скользнул в воду и поплыл. Гости Земли ужаснулись и застыли при виде этой огромной (для них) змеи, ужаснулись, как тогда, когда на них летела рогатая и бородатая коза…

В походы на луг и на речку отправлялись не все космонавты. Один всегда оставался возле корабля, а другой, забравшись на самую высокую кукурузину, следил за Славиком. А иногда он отправлялся вслед за ним и, прячась, не оставлял одного. Эти малыши его охраняли! В любую минуту они могли прийти ему на помощь.

Роль второго, — а вернее сказать, пост, — была очень опасной. Ведь ему грозили и крысы, и кошки, и собаки, поэтому сопровождающий Славика каждый раз вооружался снолучом.

И вот самые первые приключения закончились. Славик пришел с мол-старом и честно рассказал, как все было. Как отказались от молодости его бабушка и художник, как они с Нинкой решили подарить Евдокимовне на день рождения пять или десять лет жизни и что из этого вышло.