Кажется, она слышала его. И даже следила за мыслью. Это, по крайней мере, обнадеживало. Но сказать ничего не сказала. Он подождал, потом заговорил снова — непринужденно и без нажима:

— Я сам во многом такой же. Я приехал сюда на пенсию; хотел открыть магазин пластинок в тихом городке, где никогда ничего не меняется. Мне как нельзя лучше подходит именно эта сонная атмосфера; я могу начинать работу, когда захочу, и болтать с покупателями, не думая о времени. Здесь особо нечего делать, да и смотреть не на что. Если бы я хотел что–нибудь увидеть, мне стоило бы поехать куда–то еще.

— Куда, например? — спросила Мэри Энн.

— Сложно сказать.

Он старательно задумался, как бы перебирая в уме города, места и штаты.

— Наверное, в Нью–Йорк или Сан–Франциско. В Лос–Анджелес я бы не поехал. Несмотря на свои размеры, по сути это небольшой городок. Там, конечно, очень неформальная атмосфера; люди ходят по улице в шортах.

— Я слышала, — отозвалась она.

— И климат там хороший. Все эти разговоры про смог — по большей части пропаганда. Там тепло и просторно, зато городской транспорт работает ужасно. Если бы ты переехала туда, тебе пришлось бы купить машину. — Он глотнул кофе. — Ты никогда об этом не думала?

— Нет, — сказала она.

— Ты умеешь водить?

— Нет, даже не задумывалась об этом.

— Кто–то мне говорил, что машины там на двести — триста долларов дешевле. У нас на них очень большой спрос.

Она вроде бы чуть–чуть ожила.

— А за сколько можно научиться водить?

Шиллинг стал считать.

— Зависит от человека. На твоем месте я бы пошел в обычную автошколу. Две–три недели. Получишь права, а дальше можно практиковаться самостоятельно. В том, чтобы иметь свою машину, есть масса плюсов. Ты ни от кого не зависишь; можешь взять и поехать, куда и когда тебе захочется. Поздно ночью… по пустым улицам. Когда у меня бессонница, я иногда иду и сажусь за руль. А если ты еще и водишь хорошо — это настоящее удовольствие. Это такой же навык, как и все прочие; если уж научишься, то навсегда.

— Машины дорого стоят, разве нет?

— Некоторые — да. Тебе имеет смысл — если надумаешь — смотреть на легкие машины, типа купе. Скажем, «Форд» или «Шевроле» пятьдесят первого или пятьдесят третьего года. Небольшой двухдверный «Олдсмобиль» тоже пойдет; можно было бы взять с автоматической коробкой. Вот уж с ней можно повеселиться.

— Мне бы пришлось откладывать, — подумав, ответила она.

— Вот что ты можешь предпринять, — сказал Шиллинг и перестал есть. Она тоже отложила прибор. — Самое главное — решить, чего ты хочешь: выйти замуж и заниматься семьей или выбрать профессию, в которой ты могла бы проявить свои способности — например, медицину, юриспруденцию; может быть, какое–то из коммерческих искусств — рекламу, моду или даже телевидение.

— Ненавижу тряпки, — сказала она, — даже на выкройки смотреть не могу. — Потом добавила: — Я интересовалась медициной. В школе я училась на медсестру.

— А чем ты еще интересовалась?

— Я думала, что можно было бы… ты будешь смеяться.

— Не буду, — пообещал он.

— Какое–то время я думала стать монашенкой.

Он и не думал смеяться. Он был глубоко встревожен.

— Правда? А сейчас ты об этом думаешь?

— Иногда.

— Не стоит прятаться в тень, — начал он. — Тебе нужно быть активной; быть с людьми, что–то делать. Удалиться от мира и предаться созерцанию — это не твое.

Она кивнула.

— А как насчет искусства? Ты когда–нибудь проходила тест на способности?

— Да, в двенадцатом классе. У меня нашли способности к… — она стала загибать пальцы, — больше всего к ручному труду: машинописи, шитью, работе со всякими вещами.

— К манипуляции предметами, — уточнил он.

— Еще там было написано, что у меня способности к делопроизводству — ну, к тому, чтоб заполнять и оформлять бумаги, управляться со всякими офисными приборами. Никаких особых творческих талантов — ни в живописи, ни в рисунке, ни в литературе. А вот тест на интеллект я прошла совсем неплохо. На социологии нам задали написать сочинение о том, кем мы хотим стать. Я выбрала профессию социального работника. Я много читала об этом в библиотеке. Я хотела бы помогать людям… Знаешь, трущобы, алкоголизм, преступность… А еще расизм — на школьном собрании я делала доклад о расовых проблемах. И у меня получилось.

— В большом городе, — сказал Шиллинг, — ты могла бы пойти учиться. Здесь с этим хуже. Местный колледж — это не то. Стэнфорд в Пало–Альто — совсем другое дело. Или даже городской колледж Сан–Франциско. Или университет в Беркли.

— Стэнфорд дорогой. Я как–то узнавала, уже когда заканчивала школу. Но… — голос ее затуманился и затих, — из школы я мало что вынесла.

— А тебе и не нужна школа, — сказал он. — Тебе нужно выучиться какой–то профессии. Это будут практические навыки, а не просто факты и теории. То, что станет твоей работой, занятием на всю жизнь.

— А на что я буду жить?

— Можно работать по вечерам. Или по вечерам учиться, а работать днем. В таком городе, как Сан–Франциско, ты сможешь выбирать. Или вот еще что. Может, ты могла бы получить стипендию. Какие оценки у тебя были в школе?

— В основном четверки.

Шиллинг достал из кармана черный кожаный блокнот и авторучку и принялся расчерчивать лист четкими, крупными штрихами.

— Давай по порядку. Первое, — он сделал запись, — тебе нужно уехать из этого города.

— Да, — согласилась она, глядя на ручку.

Подавшись вперед, она следила за тем, как на бумаге появляются черные линии. Ее лицо оставалось застывшим и бесстрастным, и он не мог угадать, что она чувствует. Напряжение не уходило; она так и не расслабилась. Возможно, подумал он, она не расслабится никогда.

— Тебе надо будет где–то жить. Можно снять квартиру с несколькими девушками или с одной соседкой, поселиться в общежитии Ассоциации молодых христианок или найти пансион. Но мне кажется, что тебе лучше жить одной, чтобы дома ты могла оставаться наедине с собой. Тебе нужно какое–то убежище; место, где можно спрятаться.

Он положил ручку.

— Тебе это необходимо. Возможность вырваться. Верно?

— Да, — сказала она.

Он стал писать дальше.

— Можно поискать квартиру на Норт–Бич или в районе Телеграф–Хилл. Или где–нибудь ближе к округу Марин. Или даже в Филморе. Это район цветных; бары и магазины, шум и гам. Или, если хватит денег, можно снять шикарную квартиру в одном из новых пригородов — например, в Стоун–Тауне. Я сам не был, но, говорят, это прямо город будущего.

— Я видела его, — сказала она. — Весь этот город построила какая–то страховая компания. Он стоит на берегу океана.

— Теперь работа, — он глотнул кофе, — я много думал об этом. На мой взгляд, у тебя есть два варианта. Где ты работала раньше? Напомни, пожалуйста.

Мэри Энн повторила:

— Секретарем в приемной кредитного общества. А потом на мебельной фабрике.

— Кем?

— Стенографисткой и машинисткой. Я ненавидела эту работу.

— А потом в телефонной компании?

— Да, — сказала она, — а потом у тебя.

— Не соглашайся на маленькие конторы. Такие, где протирают штаны еще шесть девочек да посыльный. У тебя два пути. Первый: устроиться на службу к профессионалу с частной практикой — доктору, юристу или архитектору, — в современный офис, где ты сидела бы одна и была бы сама себе хозяйкой. Словом, в одну из этих новомодных приемных со встроенными светильниками и отделкой из стекла и кирпича, чистую и светлую.

— А второй?

— Пойти в большую корпорацию — «Шелл» или Фонд Кайзера[138]. Или даже в Банк Америки. Словом, в крупную фирму, где можно затеряться, но в то же время есть куда расти. Где работают люди разных профессий. Такую большую, что…

Мэри Энн перебила его:

— Может, я смогу устроиться в музыкальный магазин в Сан–Франциско. В «Шерман Клэй», например.

— Да, возможно, — теперь он чувствовал, что чего–то достиг; что, может быть, в итоге ему удастся помочь ей удержаться на поверхности.