Они сели в автомобиль. Она смотрела, как позади уходит вдаль ее дом. Они сделали остановку в банке, а потом в магазине мужской одежды на Маркет–стрит. После магазина Арт повел машину к скоростной дороге. Не обращая внимания на Пэт, он с увлечением крутил баранку.

— На юг? — спросила она. — Думаешь, на юг лучше?

Не ответив ей, он повернул налево, чтобы выехать на скоростную дорогу. Улицы и дома города были уже под ними. Какое все закопченное, подумала она. Запущенное, унылое.

— Арт, я хочу спросить тебя кое о чем, — обратилась она к нему. — Если бы ты не был семейным человеком, если бы у тебя не было жены и вы бы не ждали ребенка, и, скажем, ты был бы на пару лет старше, а мне было бы, ну, двадцать четыре, а не двадцать семь…

Она повернулась и теперь смотрела прямо ему в лицо. Но тут она поняла, что сказать не может.

— И что? — спросил он.

Она все–таки пересилила себя:

— Ты бы захотел на мне жениться?

— К–к–конечно, — ответил он, — я и сейчас хочу на тебе жениться.

— Арт, это невозможно. Даже и не думай.

— Но почему?

— Арт, ты только испортишь себе жизнь.

Она готова была расплакаться. Сделав над собой усилие, она продолжала:

— Ты не можешь бросить Рейчел. Она замечательная. Куда лучше, чем я. Я знаю.

— Это не так, — возразил он.

— Это правда. Если бы я хоть что–то собой представляла, меня бы сейчас тут с тобой не было. Я прекратила бы это после первой ночи. Но мне не хватает сил. Я очень слабая, Арт.

И ведь так и есть, подумала она, тут не поспоришь.

— Мы просто оттягиваем развязку. Рано или поздно нам нужно будет расстаться. Я все твержу себе: сейчас надо закончить, прямо сейчас. Я уже старая, а ты слишком молод. Но нам никак не остановиться. И мы за это поплатимся.

— Зачем расставаться? — возразил он.

— Через какое–то время мы сами захотим этого. Это нездоровые отношения, неправильные. Ничего хорошего в этом нет.

— Ну, не знаю, — сказал он.

Он слушал ее — и слышал. Но не был согласен. Повернувшись, он увидел, что ее губы — темные, полные — уже тянутся к его губам, она приподнималась к нему.

А может быть, Пэт права, подумал он.

Ее губы трепетно коснулись его губ. Рукой в перчатке она дотронулась до его лица, жадно сдавливая его пальцами. Ноздри ее раздувались. Уголком глаза он увидел, как под пудрой и помадой подрагивают ее подбородок и губы. От нее пряно, душисто и вязко пахло малиной. Вуаль она подняла, чтобы поцеловать его.

Он подумал про ее красивые длинные ноги. Ничто не вечно в этой жизни. Никакие чувства, даже самые яркие и значительные. Даже это. Она права. Вот ощущение от прикосновения к ним уже прошло, а однажды не будет и этого образа. Через несколько десятилетий и сами эти ноги, роскошное тело, руки, лицо, темные волосы, талия исчезнут, умрут, превратятся в прах, думал он. И он не будет помнить о них, потому его тоже не будет. Все эти сложные движущиеся части тела замрут, сочленения распадутся, жидкости высохнут — останется только пыль.

А раз это способно исчезнуть, то исчезнет и все остальное. Ничто нельзя сохранить. Ничто не выживет. Куда деваются все разговоры, музыка, веселье, машины, все окружающее? Уйдет и вот эта тончайшая чувствительность, уйдет сама цивилизация в своем синем костюме, с вуалью, на каблуках, с подобранными по цвету сумочкой и перчатками. На то, чтобы создать это, понадобились тысячелетия. Дома и города, идеи и книги, армии и корабли, целые государства — черт с ними, их есть кому оплакивать. Он же оплакивает вот это.

Я захотел получить это, как только увидел. И получил, оно у меня было, и все мои надежды оправдались до последней капельки, размышлял он.

Немного не доехав до Редвуд–Сити[82], Арт свернул со скоростной дороги и съехал на Эль–Камино–Реаль[83]. У Менло–Парка[84] на обочине шоссе стоял мотель.

Почему бы и не здесь, подумал он.

Пэт испуганно подняла голову и огляделась.

— Хочешь здесь остановиться?

— Похоже, это то, что нам нужно, — сказал он.

— Мотель. Мотель «Четыре туза», — прочла она вывеску.

— На вид вроде ничего.

— Никогда не ночевала в мотелях. Мы всегда снимали домик, когда куда–нибудь ездили. Мы далеко от Сан–Франциско?

— Миль двадцать будет.

Он выехал на усыпанную гравием обочину дороги и остановился. Она вышла и посмотрела в ту сторону, откуда они приехали.

На севере остался Сан–Франциско — его уже почти не было видно, но город был там. Она чувствовала его близость. Двухмерные очертания административных зданий были словно вырезаны из картона и наклеены на вечернюю дымку. Сухой воздух пах золой. Она вдохнула, втянула в себя дух грузовиков и легковых автомобилей, висевшую в небе фабричную гарь.

К Сан–Франциско вели бетонные эстакады, система автомагистралей, по которой приехали они. Дорожные развязки высились вдалеке над землей, парили над ней, по ним с шумом проносились машины, их поток разделялся, автомобили мчались в разных направлениях, проезжая под черными указательными знаками с буквами такого же размера, как сами машины. Это присутствие города, его близость тревожила и в то же время радовала ее. Быть здесь, на краю города, расположиться сразу за его чертой, не в нем, но около него, достаточно близко, чтобы вернуться, если захочется, и довольно далеко, чтобы чувствовать себя отдельной от него — она свободна, сама по себе, город не держит ее, не связывает.

Мимо с грохотом проезжали огромные дизельные грузовики. Земля дрожала у нее под ногами.

Она с наслаждением вдохнула воздух. Свобода, чувство движения, дорога, машины. Все куда–то стремится, перемещается, подумала она. Ничто здесь не стоит на месте, нет ничего неизменного. Можно быть кем угодно. Здесь проходит граница.

У тротуара остановился синий довоенный «Плимут», из него выскочил Ферд Хайнке и побежал по дорожке к ступенькам квартиры в подвальном этаже. Он спустился и постучал в дверь. Из–за шторы за окном гостиной пробивался свет — значит, Рейчел или Арт дома.

Дверь открылась, и его встретила Рейчел. У нее был изнуренный и безразличный вид.

— Здравствуй, Хайнке.

Как всегда, робея в ее присутствии, он пошаркал ногами и сказал:

— Привет. Арт дома?

— Нет, — ответила она.

— Я тут хотел макет забрать.

Она, по–видимому, не поняла, и он объяснил:

— Макет «Фантасмагории». Он где–то у вас лежит. Арт с ним работал.

— А, да, — вспомнила она. — Он просил меня ошибки проверить.

Рейчел открыла дверь, и Ферд Хайнке вошел.

— Я его заберу.

Он остался ждать ее. Чувствовал он себя не в своей тарелке. У квартиры был какой–то унылый, нежилой вид. Он не сразу заметил, что в углу сидит, вытянув ноги, взрослый мужчина в костюме. Сначала Ферду показалось, что гость спит, но потом он понял, что тот смотрит на него.

— Здравствуйте, — пробормотал Ферд.

— Здравствуй, Ферд, — сказал мужчина.

Узнав Джима Брискина, Ферд спросил:

— Как поживаете?

— Не очень хорошо, — коротко ответил Джим Брискин.

Пришла Рейчел с макетом.

— Вот, — сказала она, отдавая его Ферду.

Она произнесла это таким убитым тоном, что тот решил сразу же уйти. Взяв у нее макет своего научно–фантастического журнала, он поблагодарил ее и пошел вверх по ступенькам, на дорожку.

Рейчел закрыла за ним дверь. Он прошел по дорожке до калитки и вышел к машине. Сидевший за рулем Джо Мантила заметил:

— Что–то быстро ты.

— Его нету дома, — объяснил Ферд, залезая в машину.

Они остановились у все еще открытой печатной мастерской. Стоявший за прилавком толстяк в цветной рубашке с закатанными рукавами и штанах на подтяжках просмотрел макет. Он быстро перелистал страницы короткими пухлыми пальцами. Ферд Хайнке и Джо Мантила притихли чуть поодаль от него.