Юля, морщась, потерла ноющее от боли место и посмотрела в его бездонные серые глаза.

Глаза без дна. Сколько всего в них скрывалось, потому и без дна… Или бездна? Бездна удовольствия, любви и… боли.

— Маньяк. — Наверняка то, что она намеревалась сказать дальше, мама бы не одобрила. Точно не одобрила, но Юля проживала свою жизнь, терпела свои мучения и страхи, и сама выделяла для себя ориентиры. — Я потерплю ее, — как-то слишком жарко сказала она, — а ты потерпишь мои выходки. И тогда у нас будет все по-честному.

Его молчание, верно, следовало расценить как согласие. Хотя его согласия Юля не ждала. Скорее, поставила в известность.

— Что прям на все три месяца? — Небрежно убрал ее волосы от лица, зачесав их пальцами к макушке.

Хорошо помнила, что между ними случилось в прошлый раз, когда они ему мешали.

— Убрать?.. — спросила она и после его кивка, собрала хвост на затылке. — На два — точно.

— Тогда давай прощаться.

Не представлял как вынесет эти два-три месяца без нее. Не видеть, но знать, что она где-то рядом, не сравнить с осознанием и пониманием того, что его девочка на расстоянии нескольких тысяч километров. Юля и так последние дни, мягко сказать, обделяла его вниманием. Тут еще это расставание на целое лето. В голове не укладывалось. Да и не уложится, пока снова ее не увидит.

Соскучился по ней сильно. Невыносимо. Потому с животным желанием прижал ее к себе, приникая к мягким податливым губам. По коже ее соскучился, по теплу, по горячему дыханию, по доверчивому телу и откровенным поцелуям. Юлька быстро училась, на лету схватывала его ощущения, чувствовала реакции, знала, что нравится. Целовала так, что не только сердце, все тело по швам трещало.

Следующая встреча с Юлей произошла намного раньше, чем предполагалось. И при таких обстоятельствах, которые едва ли способствовали пылкому выражению чувств, вызванных долгой разлукой. Ни тебе объятий, ни поцелуев, ни хотя бы ласкового «привет»…

В конце июня умерла Анна Анатольевна. Можно сказать, умерла внезапно. Но смерть другой не бывает. Смерть всегда неожиданна. Она разрывает внутренности, пуская по венам обреченность, и выбивает почву из-под ног, затягивая в пучину отчаяния.

Денис, зная страхи Юли, очень удивился, увидев ее на похоронах. Страшно предположить, чего ей это стоило. Каких невероятных душевных усилий. Не сказать, что вела она себя стойко. Какая уж там стойкость? — передвигалась неуверенной тенью, время от времени прикладывая к глазам платок, вероятно, уже насквозь промокший от слез. Щеки ее не высыхали, хотя старалась она не плакать навзрыд. Маленькая. Потерянная. Вмиг растерявшая свою взрослость. И это короткое черное платье без рукавов… Оно растворяло ее в себе, поглощало.

В день похорон стояла удушающая жара. Но такой она казалась из-за разлитого в воздухе горя. Оно вдыхалось в легкие и его невозможно было перебить ни сигаретным дымом, ни вкусом водки.

Лучше бы холодно… Смотрел на Юлю и думал: «Лучше бы холодно…» Тогда она оделась бы теплее, застегнулась на все пуговицы, занавесилась плащом, не была обнажена, не запутывалась в словах скорби и сожалений, как в липкой паутине. Но на улице стояла невыносимая жара, а лучше бы холодно…

Сам Денис к Юле не подходил: не хотелось проговаривать под чужими взглядами навязшие на зубах соболезнования-клише, наедине же остаться никак не удавалось. Да и не искал он такой возможности. Как-то среди всей траурной кутерьмы было совсем не до того. И все же старался не упускать девочку из виду. Не прилагал к этому особых усилий, все получалось само собой. Не мог не смотреть на нее, но приходилось контролировать даже взгляды. Сегодня эта необходимость особенно бесила.

Поскорее бы все закончилось. Но день тянулся мучительно долго. Бесконечная череда плачущих и стенающих старушек, каждая из которых старательно голосила, отдавая таким образом долг усопшей… Кладбище. Запах сырой земли, несущей обреченностью… Могила, заваленная цветными венками.

Как ни старался отстраниться, до конца не получалось. Невольно проникался траурной атмосферой до ломоты в висках. Сочувствовал семье. Анна Анатольевна при жизни производила впечатление доброго и светлого человека, потому, наверное, и умерла вот так — тихо. Заснула и не проснулась. И в гробу лежала с как будто умиротворенным выражением на лице, словно спала.

Не ожидал никто ее скорой смерти, несмотря на то, что гибель младшего сына женщину подкосила основательно. Но, по словам домработницы Лиды, не жаловалась та на здоровье особо. Бывало, голова болела; то желудок прихватит, то сердце. А у кого не прихватывало… Но чтобы заснуть и не проснуться…

Монахов очень остро переживал смерть матери. Выбеленное горем, будто гипсовое лицо, не выражало ничего кроме бесконечной усталости. Но не усталости, которая с ног валит в крепкий сон, притормаживая нервную деятельность. А такой, которая граничит с истерикой, срывом, взрывом. Тяжело видеть такого человека, как Монахов, всегда держащего все под контролем, на грани эмоций. Страшно…

Сергей Владимирович держался до определенного времени, а к вечеру, когда народ почти разошелся, взял бутылку водки и скрылся в одной из комнат. Ничего никому не сказал, ни слова. Наталья пошла следом, но уже через минуту вышла оттуда, залившись краской. В ответ на внимательный взгляд Дениса женщина лишь махнула рукой. Что ж, прелестно. Теперь вообще непонятно, когда можно будет свалить из этой деревни.

При мысли, что придется задержаться, Шаурина начинало мутить. Совсем не хотелось оставаться на ночь в доме, каждый уголок которого дышал одиночеством и смертью. Наверное, Юлька подумала о том же. Надеялась, что уедет после поминок, но Монахов, решив впасть в алкогольное беспамятство, лишил ее этой надежды. Вот поэтому, когда девушка увидела вольный жест матери, побледнела еще больше и приложила ладонь к горлу, пытаясь сдержать накатывающий приступ рвоты. До этого несколько раз удавалось. Но, как видно, в этот раз не получится. Рот обильно наполнился слюной, в глубине желудка зародились спазмы…

Ее тошнило весь день: до похорон, на кладбище, за столом, где, к слову, она почти ничего не ела. Не укрылось от Дениса, как она то и дело подносила руку к горлу, пытаясь справиться с очередным приступом. Неужели никто не заметил? Да, Наталья посматривала, но, как Шаурину казалось, делала не то, что должна была. Вот и сейчас, когда девочка вылетела из дома, прижимая ладонь к обескровленным губам, женщина не рванула за дочерью, а лишь посмотрела вслед, разговаривая при этом с женой Юрия. Он тоже инициативы вернуться в город не проявлял — уже долгое время сидел на крыльце, ссутулившись и уставившись в одну точку.

Денис бросился за Юлькой, не раздумывая: а стоит ли?

Стоит и пошли все к черту!

Нашел ее в бане. Она умывалась и плакала. Это и на плач было не похоже. Скорее, на громкие сухие всхлипы. Отчаянные, но без слез.

— Вырвало? — спросил глухо и тревожно. Что-то оборвалось в нем при виде ее измученного лица и дрожащих рук. И у самого внутри тошнотворная волна поднялась, и к горлу ком подступил, перекрывая дыхание.

— Да, — прошептала она, и Денис сдернул с крючка большое полотенце.

— Легче?

— Нет, — покачала головой и прижала к лицу махровую ткань, уткнулась в нее, как будто прячась, и обессилено опустилась на деревянную лавку. Пожалела, что не заперлась, позволив застать себя в таком нелицеприятном виде. Потом вскинула глаза, в которых заплескался ужас. — Я не хочу здесь ночевать! Я не смогу! — запальчиво проговорила. Бесцветный до этого голос окрасился явно паническими нотками.

— Тихо, — Денис крепко сжал ее руки. И сам вздрогнул от того, какие они ледяные. — Разберемся… — Понимал, что прозвучало это скупо и безлико, а никак не ободряюще. Однако что-то большее сказать не мог, пообещать тоже. Откуда же взять эту бодрость? Не время, не место. Но «разберемся» — это единственное, что пришло в голову. Слов не хватало. Не находились они никак. Да и не говорить бы сейчас, а обнять, крепко прижать ее к себе. Утешить без сотрясений воздуха.