— Да, особенно я — в основном, характером, — усмехнулся.

— Похож, — уверенно сказала сестра. — Много мелочей есть. Фигурой точно, только ты повыше и пошире. Но дети всегда акселераты. Да и папуля наш в спортзал не ходит. Походка — один в один. Цвет волос, линия роста. — Тут Таня провела рукой по коротко стриженной макушке брата и с дрожащим вздохом прижалась к его груди. Денис сомкнул руки на ее плечах, крепче притиснув. Она продолжила: — И жесты, движения некоторые… особенно, когда ты рукой взмахиваешь вот так, — изобразила взмах, — ну вылитый папа. Мне сразу надо было на все плюнуть и не обращать внимание на этот пьяный бред. А я сначала завелась, а потом думать начала.

— Ну зачем же нарушать традиции. А то, глядишь, начнешь думать, и мир перевернется с ног на голову. Хватит с нас уже потрясений.

Таня хихикнула, утыкаясь носом в теплую черную водолазку.

— Давно ты меня не обнимал. Совсем Юлька тебя у меня забрала. Только с ней обнимаешься.

— Юлька… Таня, мне еще Юльку забрать надо. Давай прекращай это нытье, — ласково сказал.

Сестра решительно выдохнула.

— Поехали.

…Отвез Таню к отцу, в квартиру не стал подниматься. Время позднее, а у него теперь, кроме того, что нужно заехать за Юлей, появилось еще одно неоконченное дело. Сам не знал, как решился на это. Да и не решался. Не раздумывал. Действовал на импульсе, как будто покатился инертно вниз. Так и ехал — катился по дороге медленно, тащился на маленькой скорости. Будто ждал какого-то толчка, повода, который заставит его передумать. Но ничего такого не случилось. Не передумал: на нужном повороте свернул и понёсся за город.

Теперь остановил внедорожник прямо перед хиленькими воротами, перед зубчатым покосившимся штакетником. Уже потемнело, из всех окон дома лился свет. Калитка нараспашку, как будто приветливо. Приветливо до тошноты.

Подошел к двери, ступил на грязное затоптанное крыльцо. И замер. Замер в нерешительности, в тупом ступоре. И… страхе. Наверное, это он и есть — такое липкое, противное, сковывающее все внутренности чувство. Словно ледяной цепью сковывающее.

Господи, никогда в жизни он не испытывал такого страха! Ну, может, когда Шеин в детстве гонял его между гаражами. Так это когда было! И сейчас ему не семь, а, мать его так, двадцать девять лет! А он не мог протянуть ладонь, чтобы взяться за ручку и толкнуть дверь. Не знал, что там увидит. Боялся этого незнания. Не знал, что услышит. Этого боялся тоже. Внутри разверзлась такая пустота, что собственные мысли падали туда как в пропасть.

Минуту стоял или больше. Никак не мог найти в себе силы прикоснуться к двери, чтобы распахнуть ее и войти в дом. Не хотел тут ничего касаться. Противно. Наконец понял, что дверь открывается внутрь. Несильно пнул ее носком ботинка. Не дверь боялся испортить. Ботинки. Они стоили дороже, чем эта халупа вместе со всеми ее обитателями.

Вошел, рассчитывая, что попадет в какое-то промежуточное помещение, маленький коридорчик перед жилой частью дома, а очутился сразу в эпицентре. Не ожидал. Казалось, стены упали на плечи. Тут же пахнуло спиртовой гнилью, откуда-то из сизой прокуренной глубины выплыла старуха, его мать. Так она выглядела — как старуха.

Вероятно, она ожидала кого-то другого, потому что заготовленная улыбка сползла с губ, и на одутловатое лицо напустилось напряженное выражение.

— Ты кто? — спросила она. Мутноватые глаза удивительно живо забегали по его дорогой одежде, словно ощупывая карманы.

— Что ты сказала Тане? — почему-то не смог задать вопрос напрямую, хотя пришел именно за этим.

— А-а, сынок, — засмеялась она каркающим смехом, — явился. Про мамку вспомнил.

— Что ты сказала Тане? — повторил вопрос.

Обрадовался, что ничего не почувствовал. Ничего, кроме отвращения. Боялся посмотреть в глаза матери, но, взглянув в них, мать в этой женщине не узнал. На него смотрели чужие глаза из другой реальности. Не его реальности. Это принесло такое невероятное облегчение, что вопрос, который он задал, стал вдруг совершенно неважным.

— А что — испугались? — противно захихикала она. — Пошутила я, чувство юмора у меня такое. Вишь, вмиг принёсся выяснять, что к чему. Может, и деньжат тогда матери подкинешь. Сам-то, смотрю, недурно где-то пристроился, — метнула взгляд на его правое запястье. Браслет еле виднелся из-под рукава черной кожаной куртки. Но как-то мать умудрилась ухватить блеск золота цепким, хоть и нетрезвым, взглядом.

— Иди работай, — отрезал Денис и вышел из дома.

Вышел и, глубоко вдохнув влажный воздух, почувствовал, как что-то теплое растеклось по венам, и бешено забился пульс в висках.

Все слова. Пустые слова. И это хорошо. Это просто прекрасно…

Обратно летел на безумной скорости. Хотел в душ. Горячий. Хоть в кипяток. Лишь бы смыть с себя отвратительный мерзкий запах, которым, казалось, за минуту пребывания у родительницы весь насквозь пропитался. И взгляд ее смыть, и голос, звучащий в ушах. Все с себя смыть — все случайные чувства и впечатления. Чтобы на душе холод и сердце гранитом. Теперь никак иначе.

А потом за Юлькой. Нет, сначала вещи, в которых был, в химчистку. А потом можно и за Юлькой…

— А мы поженимся? — мягко произнесла Юля. Как будто промурлыкала. Поправила на себе тунику. К слову, белая, прозрачная, почти как марля, она совсем не скрывала округлых прелестей загорелого тела. К чему Юля, собственно, не стремилась.

— Поженимся, — ответил он со вздохом удовольствия. Голая спина под ее теплыми руками покрылась мурашками.

— И ты мне купишь кольцо с бриллиантом? — Легонько пробежала пальцами вниз вдоль позвоночника и снова вверх, надавливая, чуть вжимая ладони в кожу.

— Ты уже вся в бриллиантах. С ног до головы.

И то правда. Денис ее буквально осыпал драгоценностями. На ней и сейчас было кольцо с внушительным бриллиантом — подарок на восемнадцатилетие. Она его носила на правом безымянном пальце и никогда не снимала.

— Мне нужно специальное, — прикусила губу, чтобы не рассмеяться. Если бы Денис только видел на ее лице это хитрое выражение, этот лукавый взгляд, эти полные смеха глаза…

Юля поерзала, удобнее устроившись на крепких шауринских ягодицах. Собранные волосы снова выскользнули из узла и рассыпались по плечам. Мешают. Убрать бы их основательно, да не хотелось прерывать свое столь приятное занятие.

— Будет тебе специальное. И букет красно-белых роз. Сто штук. Как ты любишь. — Голос ровный, дыхание спокойное, глаза закрыты. Юля едва касалась кожи.

— И дом на берегу моря? — Принялась с воодушевлением проминать ему плечи. Может и не совсем правильно, конечно, не профессионально, но Денису нравилось. Это самое главное.

— Хоть на Северном полюсе.

— Не надо мне на Северном полюсе. Я хочу на берегу моря.

— Будет тебе на море.

— И еще один, где-нибудь поближе к родителям.

— Ни за что на свете. Чем дальше от твоих родителей, тем лучше. Желательно в другом городе, а лучше всего в другой стране.

— Блин, а все так хорошо начиналось, — шутливо изобразила разочарование. — Шаурин, у тебя, случаем, не температура? Это же ужас какой-то, ты на все согласился. Почти на все.

— Точно, — чуть шевельнулся, согнул руки в локтях и подложил ладони под подбородок. — Наверное, уже успел подхватить какую-нибудь экзотическую лихорадку.

— А, может, это любовь?

— Может. А еще — чересчур жаркое солнце, ничегонеделанье, тишина, алкоголь и много секса.

— Да, когда я сверху, ты на все согласен. А если серьезно, не думала, что ты сможешь вот так оторваться от всего. Нам с мамой, например, всегда очень трудно было оторвать отца от его дел.

— Я себе поклялся, что буду вести себя как животное: только есть, пить и заниматься с тобой любовью. И все.

— Да, — засмеялась Юля, — ты очень стараешься следовать задуманному. И мне это нравится.

— Мне нужен отдых, я не хочу шляться по экскурсиям, не хочу жить в шумном отеле, не хочу валяться на пляже со всеми.