Отец ходил по комнате, расправив плечи, спрятав за спину руки. На нем был темно-синий китель с белыми блестящими пуговицами и орденскими планками, который он надевал по праздникам, и сапоги, начищенные до такой степени, что в них можно было смотреться.

Мать, закатав до локтей рукава кофты, месила тесто. Увидев Митю, засуетилась, поспешно вытерла о фартук руки, заглянула в печь. Глаза у нее были красные, может, оттого, что в них отражалось пламя.

С тех пор как началась война, мать ни разу не затевала стряпню. Митя однажды размечтался о шаньгах, и она сказала, что у нее есть горстка муки, которую бережет «на крайний случай». Так неужели этот случай пришел?

Мать определенно избегала его взгляда. Что произошло в доме, пока его не было? Почему мать возится с тестом? И почему она такая?

В комнату вбежал Егорка.

— Смотри, что я нашел! — На его потной ладошке с черными от грязи складками блестел стальной шарик.

— Что это делается у нас, Егор? — спросил Митя, взяв племянника за плечи.

— Пельмени, — серьезно ответил малыш.

— Да не о том я. Что случилось? Бабушка почему расстроена?

— Откуда я знаю? — шмыгнул носом Егорка. — Я вел себя хорошо… Смотри, какой шарик…

Митя, махнув рукой, направился в столовую. В дверях он столкнулся с отцом.

— В шахматы срежемся? Кажись, так ты говоришь?

— Можно, — вяло ответил Митя и, доставая с этажерки коробку, мельком взглянул на будильник: «К Алешке успею».

— Мать сказывает, хозяйством сегодня занимался?

— Было такое, — расставляя фигуры, сказал Митя.

— Молодцом! У меня совсем не хватает времени…

Тимофей Иванович всегда играл медленно, не спеша, тщательно обдумывая каждый ход. Во время игры много курил и мурлыкал под нос песни, старые и новые, грустные и веселые, какие приходили на память. Поблажек сыну в игре никогда не давал и неизменно выигрывал.

Сегодня Митя присматривался к отцу и плохо следил за игрой. Все шло как обычно, разве только отец был более серьезен и медлителен.

Тимофей Иванович любил наступательную тактику. Он и сейчас повел решительную атаку, но сын быстро разгадал его планы и перехватил инициативу.

Вскоре Тимофей Иванович проиграл пешку. Потом лишился слона. Митя даже подумал, не поддается ли отец. Но эта мысль рассеялась. На виске у Тимофея Ивановича вздулась тоненькая синеватая жилка, лоб сосредоточенно нахмурился и, казалось, еще круче навис над глазами. В пепельнице — большой чугунной ракушке — уже лежало три желтых махорочных окурка.

Заметив, что проигрывает, Тимофей Иванович помрачнел, перестал мурлыкать и сопротивлялся с яростным упорством.

Открывая окно, чтобы выпустить дым, Митя посмотрел на будильник: стрелки показывали четверть седьмого. Игра была в разгаре.

И Митя решил хитрить, чтобы побыстрее закончить партию. Он сделал заведомо ошибочный, пагубный для себя ход. Сейчас отец встретит коня, в два-три хода завоюет преимущество, обрадуется, запоет, и дело с концом.

Но отец не заметил его ошибки. Он выпустил на поле боя второго слона, который прикрывал королевский тыл. Явный промах. Никогда еще он так не играл! Да играет ли он сейчас, о шахматах ли думает, видит ли их?

Когда Митя окружил короля и отцу осталось признать свое поражение, он еще долго, наверное минут пять, глядел на доску, подперев кулаками голову.

— Ты смотри, — проговорил он наконец, подняв на сына рассеянное, взволнованно-радостное лицо. — Выиграл ведь. Отца обставил! — Поднялся, ткнул Митю пальцем в пряжку ремня. — Насобачился же ты!

Митя улыбнулся: он больше двух месяцев не играл в шахматы.

Отец закинул руки за голову, потянулся, распрямил грудь.

— Хороша игра! Радость у тебя либо печаль — она мозги проясняет…

Хотел еще что-то сказать, но из столовой послышался голос матери:

— Тимофей! Гостя встречай!

«Что еще за гости?» — недовольно подумал Митя и следом за отцом вышел из комнаты.

То, что он увидел в столовой, поразило его больше, чем странное поведение матери и проигрыш отца. На столе, накрытом белоснежной накрахмаленной скатертью, стояло не пять приборов — для семьи, — а больше. Посредине возвышался графин с водкой; ребристая пробка, переливаясь, сияла.

— Давно, видать, не был тут, пес не признал… — с одышкой проговорил гость.

— Порядком уж не заглядывали, Максим Андреич, — упрекнула Марья Николаевна. — Совсем нас забыли…

— Некогда все, некогда, Николаевна. Одна надежда — поживем долго: помирать тоже не будет времени… — Он засмеялся, обнял Марью Николаевну, затем торжественно подал руку отцу. — Слыхал я, Тимофей Иваныч, слыхал. Вот и заявился…

Машинист Максим Андреевич Егармин, старенький, сухой и суетливый, казалось, постоянно торопится куда-то и чему-то тихонько ухмыляется; взгляд у него быстрый, чуть прищуренный и колючий.

Поглаживая жестковатые короткие усы, желтые от старости и от табачного дыма, он прошел в столовую торопливой походкой.

— Здорово, Димитрий! — громко проговорил старик, внимательно, с усмешкой глядя Мите в глаза. — Какой, брат, парень, а? — Он слегка откинул голову, не выпуская Митиной руки из своей, сухой и твердой. — Выгнало-то как! Ай-яй! Да я же его помню сосунком. И, ровно, не так давно это было…

— Года, года! Они побыстрей курьерского. — Черепанов не без гордости посмотрел на сына. — Присаживайся, Максим Андреевич.

Митя перебирал в памяти известные ему даты рождений и праздников — ничего не подходило. Он зашел на кухню, и опять ему показалось, что мать избегает встречаться с ним взглядом.

— Что это у нас такое, мама?

Она притворилась, что не слышит. Когда же Митя повторил вопрос, умоляюще подняла на него голубые тревожные глаза:

— Я тебя прошу, Димочка… Потом узнаешь…

Стукнула калитка, залаял Жук и умолк. Мать толкнула входную дверь. На пороге стоял дядя Петя.

— Честь и почтение! Принимаете старого бродягу?

— А что поделаешь? — в тон ему ответила Марья Николаевна.

Помощнику машиниста Петру Степановичу Демьянову было за тридцать, но в характере его, во внешности, в привычках осталось еще столько юного, что в депо его называли только по имени.

— Слышишь, Тимоша, — строго пожаловалась Марья Николаевна. — Петя со своим хлебом и водкой в гости пожаловал…

— Что особенного? — завертелся Петр вокруг хозяйки. — Время-то какое. Я, к примеру, на горошницу ходил к Пермяковым — тоже свой хлебец прихватил. А горошница была знатная…

Положив большую свою руку Пете на плечо, Тимофей Иванович рассказал анекдот о ловкаче, который, приходя в гости, выкладывал на стол два кусочка сахару, завернутых в газетный обрывок, выпивал с ними чай, а уходя, брал два кусочка из сахарницы и отправлялся в другие гости «пить чай со своим сахаром…»

— Ты, часом, не у этого хвата выучился? — спросил Черепанов под общий смех.

Стенные часы пробили семь раз.

Тимофей Иванович пригласил гостей к столу. Егорка первым занял место. Митю отец усадил между Максимом Андреевичем и собой.

— Какой класс закончил? — наклонился к Мите старик.

Митя сказал.

— О, уже нас перешиб! — проговорил старик с доброй, задумчивой грустью. — А показатели какие имеешь?

— У нас документ имеется… — сказал отец.

— Дал бы глянуть…

— Где-то он спрятан у меня.

— Молодец, не хвастун, — сощурился Максим Андреевич. — Уважаю таких. А все-таки достань.

Митя принес табель. Максим Андреевич надел очки в коричневой роговой оправе.

— Особенный документ, — задумчиво сказал он, обращаясь к Тимофею Ивановичу. — Бесценная бумага. Тут, я вижу, плохих показателей не водится.

— Имеем надежду и дальше не сбавлять. — Тимофей Иванович значительно подмигнул Мите, как бы говоря: «Не подведи!..»

Марья Николаевна принесла блюдо с дымящимися пельменями.

— Закусывайте, пожалуйста, дорогие гости.