Машинист вышел на тендер и стал подсчитывать, сколько сожгли угля.

— Видишь, сберегли маленько…

Вдали показалась каменная башня водокачки с узкими окошками-бойницами, точь-в-точь такая же, как в Горноуральске.

— Собирайся, Димитрий, приехали, — сказал машинист.

— Куда приехали?

— Известно, до дому, до хаты…

— Как же это? Ехали-ехали и до дому приехали?

— Здорово живешь! — взревел появившийся рядом Чижов, содрогаясь от смеха. — Ой, нельзя же так смешить натощак…

— Выходит, прозевал ты, голубок, момент, — с улыбкой проговорил Максим Андреевич. — Мы ведь кольцевой маршрут вели, понял? Притащили поезд на Благодать, а там взяли новый состав — и домой…

«Конфуз, — подавленно потупился Митя. — Полный конфуз».

Паровоз сдали сменной бригаде, и Митя собрался уходить. Но Максим Андреевич остановил его:

— У нас такой порядок, Димитрий: паровозную копоть не уносим…

Митя прыгал, извивался под жгучими хлыстиками душа, покряхтывал от удовольствия. И все-таки, когда, выйдя из душевой, заглянул в зеркало, то увидел вокруг воспаленных глаз черную каемку копоти.

Домой шел не спеша: ноги как будто налились чугуном и слоено дребезжала под ступнями гремучая паровозная будка.

У калитки его встречала мать.

— А я заждалась! — Марья Николаевна тонкими, трепетными пальцами прикоснулась к его плечам.

В прихожей Митя скинул куртку, повесил ее рядом со старой тужуркой отца так, чтобы не бросилось в глаза свежее пятно, вошел в комнату и c наслаждением$7

Мать села напротив и молча, одними глазами, спросила, как спрашивала отца: ну, как прошла поездка? Он понял и сказал:

— Все нормально! А вообще-то малость оскандалился… — И рассказал, как задремал в середине рейса и что произошло с ним в конце поездки.

Марья Николаевна слушала улыбаясь, а потом присела рядом, прижала к груди его влажную голову и чмокнула в макушку, совсем как маленького.

— Сильно притомился небось?

Митя покачал головой:

— Нисколько…

— Сейчас позавтракать тебе соберу. — Она засуетилась, как бывало при возвращении из поездки отца.

А когда Марья Николаевна вернулась из кухни, чтобы позвать его, Митя спал.

Она подошла к кушетке, хотела разбудить — и остановилась. Митя лежал точно так же, как любил лежать отец: руки под голову, локти кверху. И все-то в нем было совершенно отцовское: и широкий лоб, и сильный росчерк бровей, и упрямый подбородок с ямкой. Даже похрапывал он в точности как Тимофей Иванович…

— Рабочий ты мой человек… — прошептала мать.

— Даже не знаю, куда подался, — сказала Марья Николаевна, глядя на Алешу поверх очков. — Вольный день у него. Как раз сегодня поминал, что не видел тебя целую неделю…

«Занятой человек! Вольный день, а друга повидать некогда!..» Он вышел, решив больше не заходить к Мите, и в раздумье остановился на улице.

Неподвижный воздух был раскален. Сухим жаром веяло от домов, от каменной мостовой, от деревьев. Мягкий, пахнущий смолой асфальт обжигал даже сквозь лосевые подошвы тапок. Солнце стояло над головой, тени не было.

Алеша подумал, что самое благоразумное — отправиться на пруд, но пошел в депо: не желая в том признаться, он надеялся встретить Митю.

Возле депо было еще жарче: кругом камень и железо. От паровозов несло душным, нестерпимым зноем. Рельсы были горячими, словно только что вышли из-под валков прокатного стана.

«А каково в паровозной будке!» — с ужасом подумал Алеша, вытирая мокрую шею.

Из раскрытых ворот депо тянуло прохладой. Он постоял здесь несколько минут, не решаясь зайти в корпус, боясь встретиться с Верой: еще решит, что специально пришел посмотреть, где она работает. Чересчур много чести!

Обойдя вокруг серого ступенчатого здания, наполненного грохотом и шумом, Алеша понял всю легкомысленность своей затеи: депо велико, где тут встретить нужного человека! Он уже собрался было возвращаться, когда увидел Митю, вышедшего из дальних ворот.

Алеша прибавил шагу, но окликнуть его раздумал: Митя направлялся не домой, а в глубь деповской территории, к паровозному кладбищу. Это показалось Алеше загадочным и интересным. Какие дела у него могут быть среди мертвых паровозов? Разве что торопится на футбольное поле. Но ведь в такую пору там не найти ни одного дурака.

Между зданием электрической подстанции и воротами, ведущими на паровозное кладбище, было большое пустынное пространство. Митя, оглянувшись, мог заметить своего преследователя, поэтому Алеша, прислонившись спиной к кирпичной стене подстанции, продолжал наблюдать за ним из-за угла.

Ворота, как всегда, были приоткрыты. Подойдя к ним, Митя быстро оглянулся по сторонам. Алеша отпрянул, а когда выглянул снова, Мити уже не было. Поспешность, с которой он шел, этот взгляд, свидетельствовавший об осторожности, еще больше разожгли Алешу.

«Постой, друг, постой, — с волнением думал он, перебегая из своего укрытия к пустырю. — Ты меня выследил на кладбище, а сейчас я тебя, занятого человека, накрою…»

На футбольном поле было пусто, да Митя и не взглянул в ту сторону. Куда же он? На бронепоезд «Грозный Урал»? Вот будет номер!

Не сбавляя шага, Митя прошел мимо бронепоезда, пересек пустырь и направился к паровозам, стоявшим особняком, на отдельном пути.

Глубокой осенью сорок первого года здесь появились машины, загубленные гитлеровцами: гордый «Сормовец», прошитый смертельной пулеметной строчкой, когда-то сильная «Щука» с большой раной в котле и осанистый «Эхо» с перекошенной будкой, весь в черных железных лохмотьях обшивки. Паровозы эти уходили от фашистов с Украины на восток, но в пути были подбиты стервятниками с крестами на крыльях. Искалеченных насмерть, их все же не оставили врагу, и теперь уцелевшие части этих машин жили в других паровозах…

Подойдя к «Сормовцу», Митя снова оглянулся и торопливо взобрался в будку.

В седой, сомлевшей от жары траве пронзительно и неустанно стучали кузнечики. Низко пронесся шмель, гудя, как самолет. Потрескивала обшивка на паровозах. Вдали, на Лысой горе, стояло мутноватое трепещущее марево, и, казалось, на каменистой вершине колышется бесцветное пламя.

Алеша боялся, что в этой каленой, застывшей тишине Митя может услышать, как оглушительно шуршит под его ногами трава. Ему показалось, что он дышит чересчур шумно, и, сделав несколько глубоких вздохов, Алеша на носках двинулся дальше, держась поближе к паровозам, чтобы в любой момент можно было укрыться.

Наконец Алеша поравнялся с тендером «Сормовца» и замер. Тоненько насвистывая, Митя ходил по будке, железный пол гудел под ним. Алеше почудилось, будто из паровозного окна выпорхнуло что-то, но в следующее мгновение догадался: Митя бросил на узенький подоконник спецовку.

Свист прекратился, громыхнула дверца топки. Через равные промежутки времени скрежетало железо, словно точили огромный нож, и было слышно, как Митя кряхтел и чертыхался.

Алеша стоял, боясь пошевелиться и мучаясь в догадках. Любопытство подталкивало его. Он очутился возле ступенек и, привстав на цыпочки, вытянув шею, заглянул в будку.

То, что он увидел, повергло его в крайнее недоумение. Митя, в голубой майке, широко расставив ноги и согнувшись, запускал лопату в пустой лоток, всем корпусом быстро делал пол-оборота и посылал лопату в открытую топку. Раз, другой, третий… Лицо у него было сосредоточенное, злое, во всей фигуре, в каждом движении чувствовались напряжение и сила.

Несколько раз он не попал в топочное отверстие, лопата ударялась о дверцу, и Митя раздосадованно крякал и с остервенением размахивал лопатой, повторяя одни и те же движения.

«Интересное занятие! — насмешливо думал Алеша. — Дошел человек до ручки…» Он представлял себе, как смутится Митя, увидев его, и ликовал, предвкушая веселую минуту. Смех подкатывал к его горлу, душил, и нужны были отчаянные усилия, чтобы не расхохотаться во весь голос. Только желание проследить, чем все это кончится, удерживало Алешу.