Он отобрал названные ею ключи, зубило, молоток. Но что такое крейцмейсель? Название это он слышал впервые. Да, не дешево придется расплачиваться за новые знания! И он не ошибся. Вернувшись, Тоня окинула быстрым взглядом инструменты, выложенные на верстаке, и брови ее взлетели:

— С тобой, оказывается, беседовать что с глухим. А крейцмейсель? Я его называла. Внимательность — первое условие.

— Я не нашел, — схитрил Митя и подумал с неприязнью: «Профессор!»

— Значит, ты к тому же и не очень зрячий? Вот он лежит и смотрит на тебя. Как видишь, обыкновенное зубило, только узкое. Ну, пошли…

Митя постарался взять как можно больше инструментов — где ей донести такую тяжесть. И Тоня оценила это. Но лучше бы она не смотрела на него. Почувствовав на себе ее взгляд, он тотчас выронил злосчастное зубило с причудливым названием.

— Местный? — спросила Тоня на ходу.

Митя не сразу понял.

— Теперь все люди делятся на местных и эвакуированных, так называемых приезжих.

— Местный я, коренной.

— Так я и думала.

Уже привыкший за считанные минуты знакомства находить в каждом ее слове острое жало, он услышал иронию и в этом замечании. Но пропустил его мимо ушей, чтобы не связываться с этой язвой.

— В слесарях давно? — поинтересовалась Тоня.

— Третий месяц пошел.

— Стаж!

Сейчас надо было сказать, что случаи, когда у человека сразу, будто по щучьему велению, образовался бы, например, десятилетний стаж, пока еще неизвестны. Но при этой девчонке он совершенно немел. А Тоне, кажется, доставляло удовольствие его смущение, и она продолжала расспрашивать:

— Учишься?

— Учусь в десятом «Б» классе вечерней рабочей школы, под судом не был, родственников за границей нет, рабочего разряда еще не имею… — одним духом выпалил Митя и нахмурился. «Скорее бы уж за дело, не станет же она и во время работы трещать языком!»

— Смотри-ка! — весело удивилась Тоня. — Разряда, значит, не имеешь? Это хуже. А раньше был в дневной школе?

— Да.

— Пришлось уйти?

— Да.

— Тихие успехи и громкое поведение? Папаше надоело ходить в школу по вызовам завуча, и, посоветовавшись с мамашей, решено было приобщить сыночка к трудовой деятельности — пускай узнает, почем фунт лиха. К тому же и в армию, может, не возьмут. Верно я говорю?

Митя никогда не был любителем драк, но сейчас он пожалел, что перед ним не парень, а эта противная девчонка.

— Судя по твоему виду, я угадала, — ликовала Тоня, останавливаясь возле паровоза номер 98.

— Отгадываешь здорово! — Митя чувствовал, как все в нем дрожит. — И судьбу предсказывать умеешь?

— Еще как! — Она взялась за поручни и, повиснув на вытянутых руках и запрокинув голову, лукаво блеснула синими глазами. — Не пройдет и полугода, сыночек поймет, как добывается хлеб, образумится и воспитается. А папаша и мамаша будут счастливы… — По-кошачьи ловко и быстро она поднялась на площадку паровоза и махнула рукой в большой брезентовой рукавице: — Давай сюда. Смелее!

Взяв ключ, она стала отвертывать одну гайку за другой, потом дернула к себе круглую дверцу дымовой коробки. Тяжелая дверца скрипнула в шарнирах и подалась. На слесарей пахнуло запахом застарелой сладковатой гари и остывающего металла. В тесном цилиндрическом пространстве дымовой коробки было черным-черно от сажи.

— Не случалось еще бывать в царстве копоти? — спросила Тоня.

Митя качнул головой.

— У нас, у гарнитурщиков, работа немаловажная, но самая черная.

«Есть кое-что пострашнее сажи», — пронеслось в голове у Мити.

Работая, Тоня рассуждала:

— Говорят, с дыханием непорядок. Одышка началась. Сейчас поглядим…

Митю поразило, что она, подобно Ковальчуку, говорила о машине, будто о живом существе, и, должно быть, как и Ваня представляла себя не кем иным, как доктором. Ему стало обидно за Ковальчука. Но пора уже вникать в дело. И, показав на черный чугунный корпус, он спросил, как называется эта штука, от которой, по словам Тони, зависит дыхание машины.

Девушка рассмеялась, запрокинув голову:

— Эта штука называется «конус». А вообще в технике нет никаких «штук»… — И тут же объяснила, что конус служит для удаления отработанного пара из цилиндров машины и газов — из дымовой коробки.

— Вот посмотри: нагар на трубе лежит неровным слоем. Это значит, что конус сбился в сторону. Отсюда и одышка…

Митя надеялся, что, втянувшись в работу, она спрячет жало. Но увлеченность делом вовсе не мешала Тоне: она не оставляла ученика без своего веселого и едкого внимания.

На циферблате манометра есть красная черта, показывающая предельное давление пара в котле, превышать которое небезопасно и запрещено. Была минута, когда терпение у Мити подошло к «красной черте». Еще минута и взрыв. Он швырнет об пол инструменты и выложит в глаза девчонке все, что думает о ней. Хватит, сыт по горло, не за тем пришел сюда. И уйдет. Но куда? К мастеру Никитину? И что скажет? «Спасите, Степан Васильич, заела девчонка!» А она… она уж посмеется вволю, от всей своей змеиной души. Посмеется? Нет, не бывать этому! Не доставит он ей такого удовольствия. Только бы скорее кончилась эта проклятущая смена. Такого тягучего, изнурительного дня еще не было в его жизни. Не иначе, забыли дать гудок. Он не знал, бывали ли в многолетней истории депо подобные случаи, но сегодня это событие, наверное, произошло, В такие несчастливые дни все может случиться.

Наконец раздался гудок. Для Мити он прозвучал чудесной музыкой. Он вышел из депо и тяжелой походкой очень утомленного человека направился домой, даже забыв заглянуть в нарядческую.

На путях его догнала Вера.

— Боже мой! — ужаснулась она. — Ты же унес всю деповскую сажу!

— Такая работа, — вяло ответил он.

— Тяжело?

— Не говори.

— Этого-то и побоялся Алешка. Хитрец!

— Ему хорошо, он не узнает и этой… — с тоской и гневом вырвалось у Митию.

— О ком ты?

— Ты ее не знаешь, наверное. Тоня Василевская такая. Работает слесарем, а сама чистая гадюка.

— Тоня Василевская — гадюка?

— Знакомая? — Митя покосился на нее с таким видом, словно не одобрял это знакомство.

— До сих пор не замечала в ней ничего такого…

— А я хорошо заметил! — Злость взбодрила его, прогнала усталость. — И язык у нее — не язык, а жало. Слова не скажет без подковырки, Вроде сама родилась с пятым разрядом…

— Видно, сильно она тебе досадила, — засмеялась Вера. — Но ты напрасно, я хорошо знаю Тоню…

Они сдружились, работая в редколлегии деповской стенгазеты «Паровозник». Василевская прекрасно рисовала. Ее карикатуры нередко получались красноречивее заметок, «Кукрыникса!» — недовольно проворчал как-то один помощник машиниста, попавший на ее острое перо. «Талант!» — говорили о ней другие. А Тоня посмеивалась, потому что все это получалось у нее легко, а увлекалась она только техникой, интересно рассуждала о ней, была автором нескольких рационализаторских предложений.

— Я думаю, ты напрасно так о ней, — сказала Вера. — Тоня умная, хорошая девочка… и красивая.

Митя покраснел.

— Правда ведь красивая? — спросила Вера.

— А кому она нужна, ее красота?

Вера снова засмеялась. Смущение Мити, причину которого он сам не понимал, помешало ему уловить в голосе Веры, в ее взгляде, в словах настороженный и немного тревожный интерес, скрытый за этим беспечным смехом. Впрочем, и сама Вера не смогла бы объяснить, что почувствовала в эти минуты. Сердце ее вдруг встрепенулось, будто испугалось Митиной ненависти к Тоне, и замерло, скованное неожиданным и непонятным волнением.