– Я вот что хотел, дочка… Мы с тобой об Варьке Морозовой как-то…

– Вы что, сговорились?! – крикнула Ирина. – Провалиться бы ей… Не буду я, ничего не буду…

И, схватив одежду, выбежала из дому.

– Ну да, ну да… – опять промолвил свое старик и неловко полез из-за стола.

… Через несколько минут Захар вышел на крыльцо, возле которого росло огромное дерево. По улице торопился куда-то Колесников. Увидев председателя, он остановился.

– А новость ты еще не слыхал? – спросил он. – Сегодня утром Варька… ушла к Егору!

– Как ушла? – переспросил Захар, чувствуя в душе облегчение.

– Известно как. Собрала платьишки в узел, да и перетащила к Егору в дом. Я как раз у Егора сидел. «Вот, говорит, пока матушки дома нету, а то не осмелюсь при ней. И чтоб, говорит, ты, Егор, не думал, что я с Митькой… – И заплакала. – С Митькой-то, говорит, отец меня силком заставлял…»

– Силком? – переспросил Большаков. – Это зачем же?

– А черт его знает! Может, женить на ней Митьку хотел. Вернутся – я расспрошу Егора поподробней.

– Куда же они уехали? – Захар подошел к кошеве.

– Да в сельсовет, регистрироваться. Едва Варька ввалилась, Егор, понимаешь, так и просиял. Не шутейно, знать, мучился мужик. И сразу ко мне: «Сходи к Фролу, попроси подводу, чтобы в сельсовет съездить…» А чего к Фролу! Я к Корнееву побежал…

– Ну?

– Твой заместитель распорядился, чтоб Сергеев машину дал…

… Колесников зашагал дальше по направлению к своей мастерской.

Захар сел в кошевку и в это время увидел Ирину. Она стояла за деревом, прижавшись к стволу. Глаза ее были красными, губы – чуть распухшими.

– Вот видишь, а ты плакала, – проговорил Захар.

– Теперь мне что, радоваться? – спросила она.

– Так слышала же…

– Ну и что же, что слышала?! Если бы все так легко и просто было! Ведь он… Как он-то мог… – Она на секунду умолкла. – Да и какое вам все до этого дело? Какое?!

И стремительно убежала в дом.

… Лошадь шла по улице шагом, и Захар не торопил ее. Он думал сейчас о Егоре, о Варваре Морозовой, о Митьке, об Ирине, о Зине. «Если бы так все легко и просто…» Да, нелегко. И непросто. Взять хоть бы этих троих – Зину, Митьку, Ирину. Уехала Зина из деревни, недоглядел. Можно, конечно, оправдаться – за всем не усмотришь. А должен, обязан. Сам-то перед собой он вину чувствовал за Зину постоянно.

Несмотря на все разговоры и пересуды, Захар был, кажется, уверен, кто виновен в несчастье Зины. «Как же так, Дмитрий?» – попробовал он однажды поговорить с Кургановым. «О чем это вы?» – удивился Митька. Удивился слишком старательно, заранее приготовившись гордо оскорбиться подозрением… «О Зине я Никулиной», – все же сказал Захар. И Митька действительно оскорбился, тряхнул чубом: «Я даже и разговаривать не буду… чтоб не мараться об эту грязь. И тебя, дядя Захар, не марать».

Вон как ответил Митька. И пошел, понес свой чуб. «Ну, гляди, Дмитрий, шутки шутишь с жизнью, отплатит она когда-нибудь тебе, за все отвесит сполна, – предупредил он Митьку. – А правду я все равно раскопаю. И тогда уж не обессудь…» Да что ему, так и унес свой чуб.

О Зине Захар за повседневными своими делами не забывал. Ощущение вины перед девушкой точило и точило его временами. Бывая в Озерках, он не упускал случая повидать Зину, заходил в редакцию. Однако она явно тяготилась этими встречами, принималась за вычитку газетных статей, всем видом показывая, что очень занята.

Пытался он и напрямик узнать правду. Однажды, зайдя в корректорскую, сказал:

– А зря ты, Зина, так ведешь себя со мной. Я что хочу? Мне надо знать, кто с тобой так… кто отец ребенка. Ведь кто-то из наших, из колхозных. Я бы его, подлеца, скрутил…

– Чего вы пристали ко мне? – заплакала девушка, уронив голову на стол. – Какое вам дело до… всего? Скрутить можно… И можно, скрученного, под мои ноги положить. Да мне-то зачем он такой?

– Тяжело ведь тебе, Зина, с ребенком, – мягче сказал Захар. – Мы бы хоть алименты с того взыскивали… Сам бы, милок, без всякого суда, выплачивал.

– Не надо мне ничего… И никого. И уходите! – еще сильнее зарыдала она. – Неужели вы не видите, что мне еще тяжелее, когда вы приходите…

Да, нелегко и непросто, размышлял далее Захар. И Зине, и Егору с Варькой, и Фролу с Клавдией. И вот Ирине теперь. Одному Митьке вроде легко пока, все для него просто…

Но, как бы там ни было, Егору с Варькой должно быть теперь легче. И горе Иринки должно улечься со временем. Не такая девчушка, чтоб могла обмануться Митькой. Придет время – и кто-нибудь развеет ее горе. Как это недавно пели девушки в клубе на концерте? «Где-то счастье, словно утро, занимается, где-то ждет меня любовь моя…» И дождется. Займется счастье, разгорится. Но вот что же будет все-таки с Зиной?

В тот раз, когда она прогнала его из редакции, он, уходя, сказал:

– Я ведь знаю, Зина, что Митька отец твоему ребенку.

– Нет! Не-ет!! – закричала она, отрывая от стола мокрое лицо.

– А я говорю – Митька! – жестко промолвил Захар. – Непонятно мне только одно: почему ты скрываешь это? Почему оберегаешь его? Ведь пойми – без твоего слова я ничего не могу… не имею права сделать с ним. Любишь ты его, что ли?

Зина ничего на это не ответила, только уронила голову на стол. Острые, худые ее плечики тряслись. Затем она встала и стремительно выбежала из редакции.

«Любит», – понял Захар. И, уезжая тогда из Озерков, всю дорогу размышлял… Странная, однако, это штуковина – любовь. По-всякому ее понимают люди, по-всякому она заставляет их поступать…

Долгое время эти мысли бродили потом в голове Захара. Сперва он удивлялся даже: вот еще, была нужда философствовать по этому поводу! Потом понял: «нужда»-то как раз была – все та же Зинка с ее нелегкой судьбой. Забрезжило неясно в голове: помочь Зинке, видимо, можно только с помощью ее же чувства к Митьке. Не зря, выходит, она так ведет себя. Она уж ничего хорошего не ждет, но бессознательно бережет в себе эту последнюю надежду, бессознательно держится за нее. И, кажется, чем ей тяжелее, тем она держится за нее крепче…

Все это, может быть, и хорошо, думал далее Захар, но ведь держись не держись, главное-то – Митька. Как ему-то, подлецу, мозги выправить? Этого Захар долгое время не знал. И только вот в последние дни, когда заговорили по деревне во весь голос об отношениях Фрола с Клашкой, у Захара неожиданно мелькнуло: а ведь можно, однако, попытаться помочь всем разом – и Зинке с Митькой, и Клавдии с Фролом. А главную помощь всем, а прежде всего самому себе, окажет… Фрол!

Кошевка остановилась уже возле колхозной конторы. Большаков очнулся, услышав:

– Заснул, что ли? – Фрол Курганов стоял, покуривая, у крыльца.

– А-а, рыцарь… – вскинул на него глаза Захар. – Легок на помине. Здравствуй.

– Кто-кто?! – на приветствие он не ответил.

– Эй, мужики! – крикнул Большаков толкущимся на улице ребятам. – Отведите лошадь на конный двор.

– Сам отведу… – Фрол взялся было за вожжи.

Но Захар тихонько отстранил Курганова.

– Зайдем в контору. Дело есть.

В кошевку навалилась куча галдящих ребятишек. Большаков поднялся на крыльцо конторы. Курганов остался стоять на снегу. И Захар не был уверен, пойдет ли Фрол следом за ним.

Председатель разделся, похлопал руками теплые бока печки, сел за свой стол. Фрола не было.

Его не было еще минут десять. Потом дверь кабинета осторожно приоткрылась.

Не снимая шапки, Курганов присел возле стены.

– Пришел все-таки? – спросил Захар. – Долго же насмеливался!

– Я просто ждал, не взревешь ли: какого черта, мол, артачишься, приказания начальства не выполняешь!

– Ты смотри, ядовитый какой, – усмехнулся Захар, – Ну, взревел бы, тогда что?

– Тогда три года ждал бы меня…

– Ну да, сидел бы и безотрывно в окно смотрел: не идет ли Фрол Петрович Курганов?

– Вон как? – промолвил Фрол. – Жальце тоже умеешь показывать.

– Да уж такого длинного, как у тебя, во всем районе ни у кого нет. Ты ужалишь – так на всю жизнь…