Едва раздался возглас Большакова, Фрол умолк. Дрожащими руками он ухватился за спинку стула. Но присел на самый краешек.
Но и жалкий, обессиленный, он поглядел на Захара не с благодарностью за облегчение, а с неприкрытой ненавистью и упрямо произнес:
– Что же… долавливай. Твоя, говорю, очередь.
Но Захар сделал вид, будто не заметил его взгляда, не расслышал его слов.
– Да, не умею, к несчастью, читать чужие мысли, Фрол, – продолжал он, стараясь не глядеть на Курганова. – Однако что у тебя в душе происходит, понимаю, догадываюсь. И что ж… жалею…
– Жалостливый какой… – шевельнулся было Фрол.
Но Большаков поднял руку, попросил:
– Ты погоди, успокойся. Ведь через силу хочешь вызвать гнев. У тебя уж нет его, а ты хочешь показать, что есть. А зачем?
Фрол дважды открыл и закрыл спекшиеся губы – не то намеревался и тут же раздумывал что-то сказать, не то просто глотал воздух.
– Ты знал, что я о Клавдии хотел поговорить с тобой… Знал, что не сладкий разговор будет, – и все-таки зашел, – продолжал Захар. – Почему?
Фрол молчал.
– Ну, чего же ты? Не можешь ответить? Тогда я попытаюсь…
– Давай… – мотнул белой головой Курганов.
– Потому, видно, что сам чувствуешь – не туда занесло тебя. И несет все дальше, вглубь. Сам выбраться уже не можешь. И утонешь. В одиночку не выплыть.
– Плакать, что ли, кто будет? – враждебно проговорил Фрол. – Жалко тебе меня станет?
– Самого себя ты не жалеешь, это я знаю, – сказал Захар, – но… о Клавдии беспокоишься. Она ведь, ты понимаешь, вместе с тобой пойдет ко дну. Вот и зашел в надежде, не окажут ли помощь…
Большаков, говоря все это, глядел теперь на Фрола, пытаясь поймать его взгляд. Однако Курганов не поднимал головы.
– Ну, что ты молчишь? – спросил председатель. – Так или не так?
Фрол встал, повернулся к окну, почти загородив его все широкими плечами.
– А может… не утонем еще. Счастье, что ли, нам заказано с Клашкой? Что с того, что я… чуть не вдвое старше ее? Десяток-другой годков еще похожу по земле. Тоже время… нам для счастья хватит…
Фрол держался обеими руками за подоконник. Держался так крепко, что пальцы его побелели.
– А Степанида? А Митька? Ему тоже счастье не заказано. А если…
– Что «если»? – обернулся Фрол. По лицу его шли снова багровые пятна. – Что ты учишь меня?! Ну… беспокоюсь о Клашке, угадал, черт тебя побери!! И зашел… Выслушал вот. Все правильно ты говорил тут! А к Клашке, если примет, уйду, понятно?! Всю жизнь я делал не то, что хотел бы… Всю жизнь был один. А теперь нас будет двое! Двое!! Уйду! Что мне Митька? Что Стешка?.. А-а…
Фрол взмахнул рукой и ринулся к двери.
– Нет, стой! – воскликнул Захар, поднимаясь из-за стола.
– Ага, все-таки взревел по-командирски! – тоже крикнул Фрол. – Ну, давай послушаю до конца. Больше у нас с тобой, видно, все равно разговора никогда не получится.
– Вот это-то и плохо, Фрол.
– А я так думаю – ничего.
– Нет, плохо, – повторил Большаков. – Эх, Фрол Петрович… какая кошка нам с тобой дорогу перебежала?
В голосе председателя было что-то такое, что обезоруживало Фрола.
А Захар продолжал:
– Ну, когда-то были молодыми, зелеными… Но потом ведь повзрослели, поумнели маленько. Тебя к тому же война обкатала вон, обучила. Всякого насмотрелся, поди, на фронте, узнал, почем ценится человеческая ненависть и человеческая дружба. И я думал: что бы там ни было раньше, но теперь-то ужо сойдемся, пойдем плечом к плечу. Та же война показала – плечо у тебя надежное…
– Ты не был рядом со мной на войне. Так что гляди, как бы не ошибиться в надежности.
– Нет, Фрол, не ошибаюсь… Хотя и не был на фронте. Но… плечо твое по-прежнему далеко. Не обопрешься.
– Сам крепко стоишь, – буркнул Фрол. – Да и другие есть плечи… а в общем – надоело мне. Все, что ли, выложил?
Большаков еще раз оглядел могучую, неуклюжую фигуру Курганова.
– Осталось немного, Фрол… Но осталось самое главное. Осталась Клашка.
– Об ней уже говорено.
– Да нет. Еще и не начинали.
– Так начинай тогда, чтобы тебя паралич разбил! – снова начал раздражаться Фрол.
– Ты знаешь, что ее баптисты в свои сети затягивают? – спросил спокойно Захар.
Курганов вскинул голову.
– Что!! Клашку? – И усмехнулся: – А тебя они еще не пробовали охмурить?
– Ты напрасно смеешься. Никулина уже в молитвенный дом ходила.
– Это Клавдия-то? Да ты… в своем уме?! – воскликнул Фрол. Однако на крупном лице его теперь сквозь усмешку явственно проступило беспокойство.
– Я-то в своем. А вот ты… ты ее прямо в эти сети и толкаешь…
– Я… Я?! – Фрол растерялся. – Ну, знаешь!.. Не много ли на себя берешь?! Митьку в чем-то обвиняешь, меня… Прокурор выискался!
– Я никого не обвиняю. Я пытаюсь объяснить тебе…
– А что мне объяснять?! Что меня убеждать в том, чего нет?! Зачем меня, как мальчишку, тыкать… Да и вообще… Я сказал – уйду к ней. И какое, в конце концов, твое дело?! Ты живешь – и живи. А я уж как знаю…
Разбушевавшись, Фрол кричал все сильнее, все бессвязнее. Захар давно сидел за своим столом, глядел на Курганова с жалостью. Видимо, Фрол увидел наконец этот взгляд и постепенно утих. А Захар все глядел, глядел на Курганова. Так прошло минуты две-три.
– Ладно, Фрол, кончаем, – устало произнес Захар. – Сейчас ты вроде ничего не в состоянии понять. Но я тебе все-таки скажу… Потому что, в самом деле, вряд ли еще когда удастся все высказать с глазу на глаз. Я тебе скажу, а ты потом… когда придет к тебе разум, все переваришь и, я верю, поймешь. Ты поймешь, какую ты заварил с Клавдией кашу, куда ты ее затащил. Судьба у женщины не сладкая. Может, такая судьба, что горше и не бывает. Всю жизнь без мужа, который то ли был, то ли не был… Но она помнит, что был. И ждет, почти двадцать лет хранит себя для него… Видать, для счастья был рожден человек, а его, счастье это, отобрал кто-то. И вот… Чего же, истерпелась вся, изошла слезами. Ни ты, ни я не знаем, сколько она этих слез вылила… И вот показалось ей, что хоть на закате бабьих дней можно… этот голод, что ли, нестерпимый обмануть… Отогреть немножко душу…
– Зачем обманывать, – проговорил Курганов. – И зачем немножко? На ее век у меня хватит тепла.
– Нет, Фрол, – покачал головой Большаков. – Тепла-то, может, и хватит… хватило бы, коли ты одинокий был. Но у тебя жена, а самое главное – Митька, сын. Если ты даже уйдешь к Клавдии, то ненадолго.
– Ты провидец прямо. Прошлое объясняешь и будущее предсказываешь.
– Не предсказываю, а кажется мне так. Протрезвеешь – увидишь, что губишь бесповоротно Митьку. У него и так мозги набекрень съезжают, а тут и вовсе набок поползут. И бросишь Клавдию. Митьку этим уже не спасешь, а Клавдию растопчешь окончательно. Тогда-то и подберет ее Пистимея.
– До конца выложился? – спросил хрипло Курганов, когда Захар умолк.
– Нет, – подумав, сказал председатель. – Ответь мне честно, Фрол Петрович: хочешь ты счастья для Клавдии?
Курганов только окатил Захара лихорадочным взглядом.
– Тогда, – не обращая на этот взгляд ни малейшего внимания, продолжал Большаков, – постарайся уберечь ее от Пистимеи.
– Что ж, уберегу. Вот сойдемся…
– Нет, только не этим способом.
– Тогда как же?! – почти застонал Фрол. – Тогда как же?!
– Не знаю, Фрол. Но ты можешь. Может быть, теперь ты можешь это один на всей земле…
Курганов, не в силах больше находиться один на один с Большаковым, резким ударом ладони распахнул двери…
… И все-таки еще одно событие произошло за эти дни, пока Устин и Пистимея Морозовы были в Озерках.
Клавдия Никулина после того вечера, как заявился к ней Фрол Курганов, боялась выходить на улицу. Прежде чем выйти, она по нескольку раз выглядывала в каждое окно, словно высматривая, свободен ли путь. А по деревне всегда пробегала торопливо, зорко поглядывая по сторонам: нет ли где поблизости Фрола Курганова?! И если замечала его, мгновенно ныряла в переулок или заскакивала в первый попавшийся дом, так и не объясняя вразумительно хозяевам, по какой же надобности завернула.
