Деревня обезлюдела. По улицам только часто и торопливо шныряли грузовики, развозившие от семенных амбаров во все стороны тугие многопудовые мешки.
Однажды утром к амбарам подошла худенькая девчонка, присела на солнцепеке и раскрыла книжку. Но она не столько читала, сколько следила за подъезжающими и отъезжающими грузовиками.
Когда показалась обшарпанная полуторка, она вскочила, замахала книжкой. Из кабинки высунулся Мишка Большаков, заулыбался.
Он подогнал машину к раскрытым дверям амбара, выскочил из кабинки, подбежал к девушке:
– Ксеня! Вот здорово! Ты надолго приехала?
– На денек всего, – ответила Ксения. – Мамку проведать… И вообще подышать воздухом.
– Вот здорово! – опять воскликнул Мишка. – А тебе сейчас… тяжело, наверное?
– Да как сказать… не шибко легко, Миша, – ответила она. – Ну, ничего. Литературу больше уже не сдавать.
И вдруг, когда прошли первые минуты встречи, оба смутились, замолчали.
Колхозники, не обращая на них внимания, грузили машину. Ковыряя землю носком ботинка, Ксения спросила:
– Ты куда семена возишь?
– На зареченские пашни. А сейчас батя велел в третью бригаду отвезти. Там у них не хватает, что ли…
Неожиданно Мишкин голос перехватило. Но он промолвил все же:
– Слушай… Поедем со мной? Проветришься… А в лесу – цветов!
– Нет, что ты… Физику надо зубрить. До свиданья.
И она пошла прочь от амбаров. Но пошла не к дому, а вдоль улицы, на край деревни.
Через несколько минут Мишка догнал ее уже за деревней, притормозил, распахнул дверцу. И девушка быстро шмыгнула в кабинку.
– Только ты остановись, где побольше цветов, – сказала, краснея, девушка.
Мишка заглушил мотор возле небольшой полянки, сплошь усеянной подснежниками.
Ксенька тотчас забрела в траву, шла и шла по полянке, спускающейся к берегу лесной речушки, выбирала самые лучшие цветки. Но вдруг остановилась, к чему-то прислушиваясь. К ней подбежал Мишка.
– Гляди, каких я тебе нашел!
– Тише! – прошептала девушка. – Там, на берегу, кто-то разговаривает, что ли…
Оба замерли. За невысокими кустами, огородившими полянку, булькала речушка. Потом в самом деле послышались голоса. Мужской:
– Машина, что ли, остановилась на дороге?
И женский:
– Да нет, проехала вроде.
Парень и девушка несколько секунд стояли недвижимо, не зная, что делать.
– Пойдем… потихоньку, – потянула девушка Мишку за рукав к дороге.
Но в это время из-за кустов опять еле слышно донеслось:
– Не надо больше встречаться нам, Фрол. Не надо. Вскоре после того, как ты ушел от меня, я почувствовала – ребенок будет… Спасибо тебе. Я уж думала – возьму какого-нибудь сиротку из детдома. Да разве со своим-то сравнить!
За кустами помолчали. Потом снова:
– И как же теперь, Клавдия? Я тоже думал: как оно все это выйдет, если ребенок будет? Чей он – кому ж не ясно… Степанида – это ничего. А Митька, Зина? Только-только вроде прилаживаться друг к другу стали…
– Уеду, однако, куда-нибудь я…
– Совсем?
– Почто же… Года через три-четыре – вернусь. Скажу – из детдома взяла. Или… Да и кому какое дело тогда, откуда у меня ребенок…
– Плохо это, уезжать-то…
– Нехорошо. Не хочется. Да что ж… Зато теперь у меня счастье есть. Когда будет можно, я и ребенку своему и всем скажу, кто его отец. Ладно?
– Конечно, чего ж тут… Да-а, вон как даже оно бывает, в жизни-то…
Ксенька с Мишкой стояли не шелохнувшись, пораженные чем-то большим, таинственным и пока им не совсем понятным.
Первая опомнилась Ксенька. Она нагнулась, осторожно зачем-то положила на землю нарванные цветы и тихонько пошла к машине.
– Букет соберем где-нибудь в другом месте, на обратном пути, – сказала она, когда Мишка тихонько тронул грузовик. – А кто это там говорил – не знаешь?
– Нет, не угадал по голосу.
– Вот и я не угадала. Ладно?
– Ладно.
Но минут через пять девушка все же вздохнула:
– Ей и так, тете Клаше, тяжело.
На обратном пути остановились далеко от этой поляны.
– Айда поглубже в лес, – сказал Мишка, – Там, в прохладце, они еще только-то расцветают.
В сумеречных, холодноватых зарослях цветы действительно были свежими, крепкими. Голубоватыми огоньками они манили Ксеньку с Мишкой все глубже и глубже. Только чем дальше отходили от дороги, тем все гуще становился какой-то гнилой, смрадный запах.
– Пойдем назад, – проговорила наконец Ксенька. – Тут что-то…
– Действительно, – сказал Мишка. – Падалью, что ли, воняет. Видно, зверь какой-то подох… Пошли!
– Сейчас… Вон тот цветок только…
Ксенька сделала несколько шагов в сторону, нагнулась за цветком. И вдруг выронила собранный букет, отпрыгнула с криком «А-а!», дрожа, прижалась к Мишке.
– Что… кто?! – воскликнул Михаил тоже испуганно, однако обхватил девушку, загородил ее от непонятной еще опасности своим телом.
– Там, там… – беспрерывно повторяла Ксенька, увлекая его прочь.
– Да что там? Кто?
– Не знаю… Пойдем, ради Бога, пойдем… Человек вроде там…
– Опять человек?! Какой? Откуда? Показалось тебе…
– Не знаю… Нет, не показалось…
Несколько секунд они стояли, прижавшись друг к другу.
– Постой-ка, – вымолвил потом Мишка, отпуская девушку, шагнул к зарослям, возле которых валялись брошенные цветы, раздвинул цепкие кустарники.
– Миша, Миша…
Но Мишка уже махал ей рукой, приглашая подойти.
В зарослях, вниз лицом, распространяя гнетущий трупный запах, лежал человек в полушубке, валенках, но без шапки. Впрочем, шапка валялась тут же, в нескольких сантиметрах от головы, если ее можно было назвать головой. Спутанные волосы отопрели, отвалились клочьями. Кожа на голове тоже разложилась, обнажив желтоватые кости черепа…
– Поедем, Миша, – простонала Ксенька, – в деревне скажем…
– Поедем, – сказал Мишка. – А это что?
Он увидел невдалеке от шапки какой-то мешочек, нагнулся и поднял его. В мешочке что-то звякнуло.
– Интересно, – пробурчал Мишка, стараясь развязать мешочек, стянутый тугим узлом.
– Не могу больше, – промолвила Ксенька. – Пойдем, возле машины развяжешь.
Но Мишка не мог развязать крепкий узел и возле машины. Тогда он вынул нож, перерезал бечевку. К его ногам посыпались в мягкую траву влажные, разбухшие от сырости пачки денег, комья золота, серьги…
Увидев все это, Ксенька вскрикнула и отскочила прочь как ужаленная.
… Спустя два часа к этой же лужайке подъехали Захар Большаков, Фрол Курганов и еще несколько колхозников.
Труп опознать не удалось, так как лицо почти целиком разложилось.
– Поглядите, нет ли документов в карманах, – сказал Захар.
Документов не было. В одном кармане нашли всего лишь коробку спичек, а в другом – изогнутую железку.
– Ну-ка, ну-ка, дайте ее сюда, – сразу протянул к ней руку Захар. И долго рассматривал ее со всех сторон. – А где, Миша, ты мешок нашел? – спросил Захар у сына.
– А вот здесь, возле… возле головы лежал. А это что у тебя? Камертон, кажется.
Да, в руках председателя был тот самый «гамеркон», который когда-то, давным-давно, Илюшка Юргин предлагал Захару купить.
– Кто это его? – спросил снова Мишка, указывая на труп.
– Кто? Да, это бы интересно нам узнать, – промолвил Большаков.
Юргина никто не убивал.
В тот морозный, пуржистый день не поделили Пистимея и Юргин меж собой заветный мешочек.
Илюшка Юргин шел сперва впереди и беспрестанно оглядывался: отстанет еще, старая корова, с мешочком-то, выдохнется и завалится в снег, заметет ее… ищи, свищи потом…
Он шел и думал только об этом мешочке. И в голове у него постепенно складывался план.
Пурга бешено завывала, выхлестывала снегом глаза. Ветер становился резче, холоднее – кажется, заворачивало на мороз.
Но Юргин ничего не ощущал – ни холода, ни хлестких ударов ветра.
Спустившись по Светлихе километра на полтора, они свернули влево и пошли по лесной просеке, которая упиралась в Чертово ущелье.
