– Так, – вымолвил Устин. – Еще что?
– Значит, не понимаешь? – крутнул куда-то за окно головой Юргин. – А вдруг он, старичишка тонконогий, не этими намекательными да туманными словами… вдруг он прямо брякнет? А? Загремим тогда под панфары…
– С чего он брякнет? Об чем… – начал было Устин, но умолк на полуслове, задумался.
«Об чем…» Действительно, не о чем вроде бы говорить старику. Но ведь тоже всю жизнь смотрит с какой то ехидной усмешечкой, будто знает, что корчится он, Устин, как нa огне. Что же, может, и догадывается, чует. Ведь не из голытьбы он, сам из нашего брата. Потому и чует. Странно только, что никогда ничего не спросит, не вступит в разговор. Что это за человек, Устин так и не мог понять До сего дня. Самая длинная беседa между ними состоялась лет тридцать назад, когда Устин только приехал в Зеленый Дол. Помнится, начал Устин жаловаться ему, в надежде найти сочувствие: вот, мол, приняли в колхоз, а сами сторонятся…
– Приняли – живи, – сказал Анисим, ухмыльнулся с каким-то одному ему понятным смыслом и пошел прочь.
А потом изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год повторялось одно и то же. Сойдутся ли вместе в конторе, на общем ли собрании или еще где – глаза старика обязательно обшарят его, Устина, с ног до головы, ползают и ползают по лицу, пока он не взглянет. Анисим тотчас отвернется и при этом непременно спрячет в уголках губ усмешку. Но за всю жизнь, кроме тех двух слов, не сказал ему ничего Шатров. И сам Устин тоже на беседу больше не напрашивался. Остерегался, что ли…
Юргин, кажется, понимал, о чем думает Устин, промолвил:
– Вот то-то и оно-то. Молчишь? Ну, молчи. А я… Мне-то ведь недолго. На лодочку, прямо днем, будто на рыбалку, да и вниз по Светлихе. А там – ищи-свищи.
– Не сучи ногами, – устало попросил Устин. – Куда ты, к дьяволу, убежишь! Везде достанут, знать бы вроде пора.
– Это как так? Тогда-то и… придет момент. Тогда-то и всамделе засучим ногами, как тараканы на иголке. Или хлестанем себя намертво, как эти… скорпионы.
– Кто-кто?
– Твари такие живут на земле, пишут в книжках, скорпионы, с жалом на хвосте. Если поджечь кругом них травку, так они помечутся туда-сюда да жалом этим и звезданут себя. Не-ет, я на лодочке…
– Замолчи, сказал! – опять сорвался Устин с кровати. – И забудь про лодочку… Тоже мне, беглец нашелся!..
Он стоял перед Юргиным взлохмаченный, мокрый, багровый, точно выскочил из жаркой бани. Юргин метнулся к стене и попятился к дверям, нашаривая одновременно свою шапку.
– Что ты, что ты, в самом деле!.. Никуда я не поеду, не побегу… никуда…
Устин словно удовлетворился этим обещанием, опустился на кровать. Взял за угол подушку, вытер ею лицо. И сказал чуть жалобно:
– Шатров, сдается мне, не брякнет. Давно уж брякнул бы, если… – Устин еще раз вытер подушкой лицо. – Тут другие пытаются наскрозь проглядеть. Других опасаться надо. Те уж брякнут так брякнут, если проглядят…
– Да кто?
– Не знаю, – ответил Устин. – Много их. Кругом они. Ступай.
Когда Юргин хлопнул дверью, Устин помедлил немного. Встал, закрыл двери на крючок. Снова сел на кровать, опустил голову.
Потом встряхнулся всем телом, как собака, выскочившая из воды, и стал думать, отчего он взорвался вдруг, отчего чуть не схватил Юргина, чуть не переломил его надвое. «Засучим ногами, как тараканы на иголке». Вот-вот, давно уже, давно он, Устин, чувствовал что-то такое, что и словами не выразить. А Юргин выразил, точно в десятку, в яблочко прямо, сволочь, влепил… Вот именно он, Устин, как таракан на иголке перед Большаковым, перед Колесниковым, перед Корнеевым, перед Шатровым. И даже перед этой свиристухой Анисимовой внучкой. А теперь вот перед Смирновым еще… Да мало ли перед кем! Вот тебе и слова без весу и цвету. Хотя он, «Купи-продай» этот, всегда умел выражать главную суть. Сорит-сорит словами и вдруг вывалит.
Раздался стук в дверь. Прислушался и понял – стучит жена. Подошел, открыл.
– Курганов Фрол идет, – сообщила Пистимея.
– Ага, – кивнул Устин.
– Да печь поглядывай. Как прогорит, подбрось с пяток поленьев, – сказала Пистимея и растаяла в темноте сенок.
Устин взял с печки теплые валенки, сунул в них ноги. Фрол зашел, пригнув в дверях голову, снял шапку и аккуратно повесил ее на тот же гвоздь, где только что висела шапка Юргина.
– Варвара передавала – звал ты…
Фрол сел на тот же стул, где сидел Юргин, стал закуривать.
Устин прошелся взад-вперед перед Фролом, остановился и стал смотреть на Курганова так, как лесоруб, наверное, смотрит на дерево, прикидывая, с какого боку удобно и легче его срубить.
– Что звал? – спросил Фрол. – О поездке, что ли, на станцию рассказать? Так я догадываюсь, какая она была…
– О-о! – насмешливо протянул Устин. – Митька, значит, рассказал? Он за санями бежал…
– Зачем Митька? Шкуру-то мне с жеребца пришлось снимать.
– Вот что, Фрол… Мы не на конюшне, здесь можно говорить громко, не опасаясь, что подслушают. И если уж о конюшне речь пошла, могу тебе еще раз сказать: не выпрягешься, милок. Понял? А то…
– Что? Чем пугаешь?
– А то сдерут шкуру-то, как с жеребца. Только с живого…
Фрол поглядел на Устина исподлобья тяжелым, пьяным взглядом и спросил:
– Ты думаешь, я этого боюсь? А-а… – и устало махнул рукой.
Сказано это было таким голосом, что борода Устина чуть дрогнула, качнулась. Он тотчас запустил в нее пальцы, точно хотел остановить.
– Говори, чего надо, – сказал Фрол. – Некогда мне.
– Вот так-то оно и лучше, – облегченно рассмеялся Морозов, выпростал пальцы из бороды. – Пока немного. С Клашкой мне кончай… Но, но, не закатывай глаза, не барышня городская! И не спрашивай, зачем, для чего! Не твое дело!
Фрол докурил папиросу, встал, сказал горько:
– Ладно хоть, что твои… твои цели с моими желаниями совпадают.
– Во-во! И с Клашкиными. Баба мечется, как синица в силке.
Фрол пошел к двери. Но Морозов схватил его за руку:
– А погоди все же. Еще два-три слова. Зачем щенка своего следом за нами послал? Опасался за этого гнилого редактора, что ли?
– Да не дрогнула бы рука… попадись он тебе в глухом месте…
Устин как-то неестественно расхохотался. Смех его гулко раскатился по комнате. Резко оборвал хохот и сказал бесцветным голосом:
– Нет уж, Фрол Петрович, он самостоятельно подохнет вскорости… А коль понадобится, я… тебя попрошу…
Фрол выдернул локоть из цепких Устиновых пальцев. Медленно, неуклюже повернулся к нему всем телом.
– Фрол! – испуганно и все-таки с угрозой воскликнул Устин, невольно отступая.
– Ты не сверкай глазами, гад, – хрипло проговорил Курганов, – ты не сверкай! Я вот что отвечу тебе… Вот что… – И шагнул к Устину. – Меня, значит, попросишь?! Меня?!
Морозов пятился к печке, задел кочергу, которой Пистимея недавно шуровала поленья. Кочерга с грохотом упала на пол. Морозов быстро нагнулся и поднял ее.
Фрол остановился. Он помолчал-помолчал и сказал обессиленным каким-то голосом:
– Оставь кочергу-то.
– Вот и все. – Устин бросил кочергу на прежнее место. – Давно бы пора запомнить: осилил я тебя навсегда…
– Ты?! – насмешливо качнул головой Фрол Курганов. – Нет… не ты меня осилил, а другая сила… другая…
Черные Устиновы глаза сузились, брови вскинулись и опустились.
– Что же это за сила… неведомая? – спросил он. Спросил негромко и как-то даже осторожно.
– Неведомая? Ничего, скоро, коль не ошибаюсь, начнешь помаленьку ведать…
Устина точно прошило с пяток до головы электрическим током.
– Что? Что?! – воскликнул он, сделав несколько шагов от печки.
– Ишь, верно, значит, – сказал Фрол. – В голосе-то беспокойство.
Фрол снял шапку с гвоздя, взялся за дверную скобку.
– Что «верно»? Какое беспокойство?! – закричал Устин.
– А то самое, которое… которое заставило тебя сегодня со Смирновым ехать, коня насмерть загнать…
– Фрол!! – Устин сжал кулаки. Лицо его затряслось, как студень. И Фрол, оставив дверную скобку, теперь подошел к Устину вплотную. Тот даже отшатнулся в страхе.
