Однако поручик в этот раз уже не поддался. Тепло тела Аэлиты рядом, само её присутствие не позволяло сосредоточиться на собеседнице, заметно оттягивая внимание, и потому — не давало попасть под власть чар.

— Он человек, и суд над ним должен быть человеческий. Что тот суд решит — вас не касается и от меня не зависит, — уже сумев взять себя в руки, твёрдо заговорил Натан.

— Но ты же мог и не успеть его нагнать, — заметила навья.

— Но ведь нагнал. Немедленно отдайте мне этого человека живым, и разойдёмся по-хорошему. Вы же понимаете, что я прав, и не хотите ссориться? — в голосе прозвучала угроза, хотя Титов и не понимал, что он вообще может сделать русалкам.

Но, видимо, его возможности прекрасно знали сами речные духи. Расступились нехотя, открывая лежащее ничком тело. Поручик пригляделся. Беглец дышал — торопливо, загнанно, не похоже на человека без сознания.

Титов не собирался отдавать Горбача навьям, но не из жалости, а из необходимости расставить в этом деле все точки над и и чувства долга. Быть снисходительным и мягким с убийцей и предателем он не собирался, поэтому бесцеремонно толкнул лежащего носком сапога под рёбра и скомандовал:

— Вставайте, Горбач. Я вас на себе таскать не нанимался.

Тот от тычка вздрогнул, зашевелился, с трудом сел. Уставился на поручика непонимающе, несколько раз бессмысленно хлопнул глазами, а потом, кажется, осознал происходящее и торопливо поднялся. Руки его тряслись, ноги едва держали, но вещевик явно был готов на любые свершения, лишь бы не оставаться здесь.

— Вперёд, — велел Натан, указывая стволом револьвера, всё еще зажатого в свободной руке, на расположенный неподалёку проход. Здесь оный казался просто густой тенью между двух низких кряжистых деревьев, сросшихся кронами.

Горбач поспешил в нужную сторону без дополнительных понуканий: куда сильнее Титова его подгонял собственный страх.

— Скажи, середник, — окликнула через пару саженей русалка, — что его ждёт по вашим законам?

— Скорее всего, виселица. — Видя готовность нечисти договариваться и слушаться, Натан малость смягчился и оставил пока формализм, не находя причин увиливать.

— Это хорошо, — вдруг решила навья. — Принеси нам верёвку, и будем считать, что ты не отнял у нас сегодня законную добычу.

— Что принести? — растерялся поручик.

— Верёвку, на которой его повесят. Отдай её нам. Брось в реку, мы не пропустим.

— Зачем? — совсем опешил сыскарь.

— Нужно, — уклончиво ответила русалка. — Отдай, и будет у нас с тобой полное понимание и дружба.

— Хорошо, я попробую это сделать, — медленно кивнул Титов.

Понять, зачем навьям понадобился этот странный предмет, он даже не пытался. Очевидно, что через него они собирались как-то достать Горбача на том свете, но лезть ещё и в эти сферы поручик не хотел совершенно.

Русалка таким ответом вполне удовлетворилась, и Натан поспешил догнать уже нырнувшего в проход арестованного. Вновь вспомнилась проблема отсутствия фонаря, но здесь выручил уже сам беглец: он как-то умудрился не потерять и не разбить свой светильник, и включил его теперь без всяких просьб и напоминаний.

Потрясение от столкновения с русалками оказалось очень серьёзным: всю дорогу по подземелью вещевик вёл себя как автомат — двигался, делал что велели, ничего не спрашивал и не возражал, бежать тоже не пытался, даже по сторонам почти не смотрел.

Слегка отпустило его только на поверхности, под лучами солнца, но здесь уже пришёл черёд сыскарей вздрагивать: из подземелья Горбач вылез совершенно седым. При тусклом освещении внизу это было незаметно, а сейчас Титову и Брамс понадобилось несколько минут, чтобы привыкнуть к новому облику арестованного.

Шофёр тоже всю дорогу нервно косился на нового пассажира и напряжённо — на сыскарей. Кажется, раздумывал, что настолько страшное те успели сотворить с подозреваемым за минувшие с их ухода полчаса.

До Департамента ехали в молчании: темы для разговоров были, но не для посторонних ушей, тем более вещевичка сидела впереди, не перекрикиваться же. Натану очень хотелось поблагодарить Аэлиту за её решительность и вообще поведение там, на поляне, обсудить с ней странности подводного тоннеля, поделиться вспомнившимися снами, которые вдруг оказались вещими. И вообще, просто на пару минут оказаться с ней вдвоём, чтобы еще раз обнять, поцеловать и окончательно успокоиться, выбросив из головы недавнее происшествие.

Εщё, конечно, хотелось расспросить Горбача, но и это занятие стоило отложить до более подходящего времени и места. К тому же не так уж далеко было ехать.

Первым делом пристроив нового арестанта в камеру и оформив все сопутствующие документы, Титов решил проведать Меджаджева и отпустить того с миром: поручик не видел смысла задерживать вещевика дольше. И вовремя, потому что буквально в этот же момент с последним прощался уже знакомый Натану психиатр.

— Здравствуйте, Иннокентий Илларионович, — обратился к нему, перехватив на выходе, Титов и жестом попросил охрану оставить пока Меджаджева в допросной. Прикрыл дверь, оставшись в коридоре с Аэлитой и Лопухом.

— А-а, здравствуйте-здравствуйте! — разулыбался профессор. — Живая вода, мёртвая вода, как же, как же, помню-помню!

— Да, это мы. А как вы, кстати, вообще определили, что я живник? — спросил поручик совсем не то, что собирался. Но профессор вопросу не удивился и ответил, насмешливо подмигнув:

— Не вы лично — живник, а вы вместе — середник. — И тут же продолжил, не давая Титову найтись со следующей репликой: — Значит, это вы пригласили меня поговорить с тем несчастным?

— Я. А почему несчастным? И вообще, что вы можете о нём сказать? Он нормален? — сосредоточился на деле Натан, решив не возвращаться к прежней теме. Ну знает Лопух о Яви и Нави, так ему это профессией предписано: отличать настоящих чертей от порождённых неумеренными возлияниями. А вот подозрений в навьем происхождении психиатра у Натана как раз не было: чутьё подсказывало, что это человек, просто несколько более просвещённый, нежели прочие. Вроде Элеоноры.

— Нормален — да, но весьма подавлен. — Лопух посерьёзнел и подобрался и как-то вдруг действительно сделался похожим на «настоящего» профессора, то есть человека серьёзного, умного, рассудительного, а не дурашливого колобка со странной манерой обхождения.

— Подавлен?

— Его психика в изрядной степени истощена. Довольно странно говорить подобное о таком на первый взгляд полном жизни и сил мужчине, но он, по-моему, на грани самоубийства. Впрочем, я не возьмусь утверждать это наверняка, он с трудом идёт на контакт, и не исключено, что это просто домыслы. Будь моя воля, я бы его не оставлял без постоянного наблюдения, однако, увы, проку от этого не будет, разве что привлечь к делу родных или друзей. Не представляю, чем бы мы могли ему помочь: если человек не желает жить, заставить его невозможно. Он столь сильно раскаивается в содеянном?

— Не думаю. Он невиновен, я как раз намеревался его отпустить, — сообщил Титов. — Впрочем, кажется, я догадываюсь о причинах его подавленности.

— Поделитесь? — заинтересовался психиатр. — Возможно, я чем-то сумею помочь?

Натан на мгновение задумался, но решил, что, сказав «а», глупо замалчивать «б». Не будет беды, если он поделится собственными подозрениями с доктором. Вдруг тот прав и Меджаджев действительно находится в настолько плачевном состоянии духа? И действительно нужна помощь?

— Он недавно потерял любимую женщину и нерождённого ребёнка, причём подобная история в его жизни уже происходила, — кратко озвучил Титов свои подозрения. Конечно, судить он не брался, но иных возможных причин не находил. — И других столь близких людей или друзей у него, как я понимаю, нет. Только работа.

Лопух негромко присвистнул, изумлённо выгнув брови.

— Пожалуй, да. Когда у человека в жизни не остаётся цели, это всегда печально. А впрочем… — профессор запнулся, пару мгновений помолчал, глядя в пространство странно стеклянным, пустым взглядом, а потом принялся рассеянно охлопывать карманы. — Кажется, я знаю, что ему нужно. Не сочтите за труд, передайте, пожалуйста. Как я понимаю, у вас с ним более-менее налажен разговор, а мне на то же самое понадобится слишком много времени, которого никто не даст, — говоря это, психиатр достал из нагрудного кармана пиджака щегольскую золочёную ручку, а из портфеля — одну из визиток и быстро что-то начирикал на обороте. — Вот.