И, главное, креста не боится, Проклова проверила. Не то чтобы всерьёз подозревала девушку в чём-то этаком, но бережёного бог бережёт…

Пообедали женщины вдвоём, Титова будить не стали, а вот к вечеру Марфа Ивановна всё же пошла проведать заспавшегося жильца. И хорошо, что решила разбудить: позвала — молчит, тронула за плечо — а тот горячий, словно печка.

— Алечка, собирайся за доктором, быстрее. Поручику-то нашему плохо, — встревоженно проговорила она, выходя в общую комнату.

— Как — плохо? — охнула та.

— Жар. Иди, иди, да поскорее, я пока ему помочь попробую, — заторопила она, отыскивая бутыль с уксусом.

Доктора, слабого живника, Брамс привела минут через сорок, однако особенной пользы визит не принёс. Мужчина только развёл руками: причины для подобного состояния пациента он не видел. Раны, может, не совсем пустяковые, но и такого вреда от них быть не должно, так что врач списал лихорадку на общее истощение жизненных сил организма — и побился Титов знатно, и с лечением спутницы выложился, и потом ещё набегался на холодном ветру под дождём. Осмотрев, снял воспаление на бедре, поставил какой-то укол и наказал следить за температурой, оставив заодно мазь для ушибов и ссадин.

— Давайте я с ним побуду? — предложила Брамс. — Вот тут за столом устроюсь, мне разницы никакой, где сидеть.

Проклова с подозрением и сомнением поглядела на Титова: мужчина лежал поверх одеяла в одних подштанниках, и вообще-то не дело незамужней девице тут отираться. Но, с другой стороны, уход за больными есть женская доблесть и добродетель, самой Марфе Ивановне здесь просиживать было не с руки, а Аэлита вроде бы искренне желала помочь. Да и не в том состоянии был поручик, чтобы девицу своим присутствием бесчестить, так что хозяйка махнула рукой.

Какое-то время Аэлита перекладывала записи, пытаясь продолжить работу, лишь искоса поглядывая на мужчину. Но дело не шло, любопытство и жалость не давали покоя, и она всё-таки подвинулась вместе со стулом к постели. Осторожно, губами, коснулась лба — тот был хоть и горячий, но не сильно. А поручик просыпаться не спешил…

— Натан Ильич, а я умбру посчитала, — тихонько проговорила она, подвинулась еще ближе и осторожно, чтобы не потревожить бинты, переложила руку мужчины себе на колени, нежно поглаживая шершавую ладонь и кончиками пальцев прослеживая выпуклый узор вен на тыльной стороне. — Только я всё равно понять не могу, что это значит. Представляете, оно очень похоже на те странные цифры, что нам с вами Бобров показывал. Вы только очнитесь, а то вы меня второй раз за день пугаете. Не надо, пожалуйста, умирать, или что-нибудь ещё в подобном же духе…

— Например? — тихо спросил поручик, не открывая глаз, и ладонь его проворно сжалась, перехватывая пальцы вещевички.

Брамс ойкнула и дёрнулась от неожиданности, а потом возмущённо ахнула и попыталась отобрать руку.

— Так вы что, не без сознания?! И давно?

— Достаточно, — слабо улыбнулся он. — Простите. Вы бы тогда не вызвались со мной сидеть…

— А что вам до этого? — недовольно спросила девушка, но трепыхаться всё же прекратила.

— Приятно, — туманно отозвался мужчина, но потом всё же пояснил: — Когда вы рядом — приятно. Даже как будто легче делается от одного только присутствия.

— А что с вами вообще случилось? — полюбопытствовала Аэлита, окончательно успокоившись. Слова мужчины непонятно согрели, и спорить совершенно расхотелось.

— Не знаю, — поморщился он. — То есть чувствую, что был жар, и вроде бы он почти прошёл… Доктор приходил или мне приснилось?

— Приходил. Натан Ильич, а почему вы себя не вылечили? Мне вон как помогли, у меня даже не болит ничего. Только не говорите, что мне почудилось, вы ничего не делали и на самом деле я просто слабо ударилась, я же всё помню, хоть и испугалась! — поспешила сообщить она.

— Живник не может вылечить себя сам, увы, — вздохнул поручик. — Только кого-то. Но зато мы почти никогда не болеем и быстро восстанавливаемся.

— То-то вы пластом с жаром лежали, — не удержалась от язвительного замечания Брамс.

— Грешен, — со смешком признал Натан. — Может, меня тем-не-знаю-чем задело, что вы только что высчитали?

Аэлита пожала плечами, но сообразив, что мужчина не видит, ответила:

— Может быть. Но говорю же, у меня никакого объяснения этому феномену нет, не представляю, что это могло быть. Может, я, конечно, что-то не так посчитала и не учла…

— Завтра попробуем поговорить с Бобровым. Что-то мне подсказывает, у него есть если не все ответы, то их внушительная часть, — предположил Титов.

— Вы сначала оклемайтесь достаточно для этого, — возразила вещевичка. — Может быть, вам всё-таки лучше поспать? Ну или хотя бы отдохнуть.

— Попозже. Посидите, пожалуйста, еще немного!

Аэлита не нашла в себе сил отказать, да и желания такого у неё не имелось: ей рядом с Титовым тоже было хорошо и спокойно. Девушка кивнула, опять невесомо погладила его ладонь, а потом вдруг предложила:

— Хотите, я вам поиграю?

— То есть?

— На флейте. Я же не только вещами управлять умею, я и так инструмент хорошо знаю.

— Если вам нетрудно.

Вскоре флейта, чудом пережившая падение хозяйки с мотоциклета (тубус треснул, но устоял), зазвучала — тихонько, нежно. Было очень непривычно слышать эту несложную, трогательную какую-то, песню после всех тех мерзких звуков, которые извлекала Аэлита из инструмента по долгу службы.

Музыка мягко окутывала, ласкала, убаюкивала и удивительным образом приносила облегчение, словно бы смывая тягучую тяжесть, которую оставил после себя схлынувший жар. И вскоре мужчина уснул — крепко, спокойно, сном этим окончательно изгоняя остатки болезни.

Брамс некоторое время играла. Флейту она по-настоящему любила, но случай помузицировать выдавался редко, да и забывала девушка о подобной возможности, чаще находя себе иные занятия и развлечения. Заметив в конце концов, что Титов не шевелится, в первый момент опять встревожилась, но догадалась, что тот попросту спит. Коснулась лба — жар спал совершенно.

Какое-то время вещевичка сидела, с любопытством и без малейшего стеснения разглядывая полуодетого мужчину: живой поручик был гораздо интереснее картинки в анатомическом атласе. И красивей. Ладный, пропорционально сложённый, жилистый, он напоминал Аэлите античные статуи — и формой, и даже цветом, разве что тёмные волосы на груди и руках нарушали сходство. А вот мелкие неровности шрамов — наоборот, усиливали, напоминая трещинки на мраморе. Несколько совсем небольших и бледных отметин непонятно от чего, а несколько вполне заметных, справа, — наверное, части той самой раны, из-за которой у поручика болела нога. Тонкая борозда под рёбрами, пара светлых пятен и широкий рубец на боку, начинающийся у талии и теряющийся под нетуго завязанным поясом кальсон, сползшим чуть ниже пупка.

Впрочем, иных живых образчиков мужской наготы благовоспитанная девица Брамс в своей жизни и не встречала, разве что тощих голенастых мальчишек в детстве, и теперь её, ко всему прочему, грызло исследовательское любопытство: во-первых, хотелось рассмотреть целиком, чему мешали кальсоны и бинты, а во-вторых, сравнить хотя бы с парой-тройкой других мужчин. И любопытство было тем обиднее, что удовлетворить его не имелось никакой возможности. Не пойдёшь же раздевать этих самых мужчин, не так поймут, да и стягивать штаны с Титова сейчас было совсем неуместно. Он, конечно, может и не проснуться, да и вообще не успеет воспротивиться, но… обидится ещё. Любопытство любопытством, а на это Брамс была не согласна.

Утром Титов чувствовал себя значительно лучше. Правда, ушибленное плечо распухло и ныло, а рука плохо слушалась, и оставалось только радоваться, что рука — левая, а то ни побриться, ни поесть толком. И вообще хорошо ещё, что всё вот так обошлось, одним-единственным ушибом. Бывают же чудеса…

Со сменой повязок помогла хозяйка, которой, конечно, подробности происшествия рассказывать не стали, сославшись на обыкновенную аварию. Прокловой и этого хватило, чтобы всё утро вдохновенно причитать об ужасах прогресса и современного транспорта, который носится как оглашенный, и благодарить Бога, что жильцы не убились.