Акулину вспомнили. Она сидела тут больше часа, потом к ней присоединился некий мужчина, причём половой предположил, что это был муж — уж очень тепло они беседовали. Однако дальнейшие расспросы окончательно убедили Титова в наличии у покойницы любовника: визави Γорбач оказался тот самый огромный и чернявый тип, которого вспомнила одна из горничных. Пробыли они здесь очень недолго, мужчина заплатил по счёту, и пара скрылась в неизвестном направлении. След на том оборвался.

— Занятно выходит, — задумчиво проговорил поручик. — Кто, интересно, этот чернявый? Ясно, что любовник, вот только где его теперь искать? Может быть, близкие люди его знали, но… признаться, нынче я не готов еще раз беспокоить расстроенную девочку и больную старуху.

— Так может, в письмах что-то будет? — предположила Брамс, полностью согласная со спутником.

Если мать Акулины напугала вещевичку своей старостью и болезнью, то Царёва вызывала усталую недовольную гримаску и стойкую неприязнь. Не слезами, тут Аэлита ей искренне сочувствовала. Просто Тамара всей своей наружностью и нравом воплощала тот «идеал», от которого сама вещевичка отчаянно бежала всю жизнь: слабой, хрупкой, зависимой особы, весь образ мыслей и жизни которой определялся окружающими её мужчинами — вначале отцом, а после мужем.

— На это и надежда. И хорошо бы успеть сегодня, чтобы завтра всё же добраться до «Взлёта». А вы там, к слову, бывали?

— Да, конечно, хотя всего пару раз, — обрадовала Титова вещевичка. — У нас же институт частью при «Взлёте», мы все там бывали, многие туда и устраивались, кончив учёбу.

— Прекрасно, это весьма кстати. Мне прежде не доводилось посещать подобные места, и очень хорошо, что у вас имеется о них представление

— А что, в Петрограде нет заводов? — изумилась Аэлита.

— Отчего же? Масса. Просто вот как-то не случалось.

— У вас была настолько скучная служба в столице? — предположила Брамс.

— Напротив! — засмеялся Натан, и некоторое время оказалось посвящено рассказам о прежней жизни.

Поручик припомнил одну забавную историю, потом другую, и быстро увлёкся. Это оказалось исключительно приятно; нет, не травить байки, а смешить Аэлиту.

Титов любовался девушкой, и сам не мог не улыбаться в ответ, и под конец уже сам смеялся не меньше неё, просто заразившись весельем. Добрый час они вот так просидели, болтая и не думая о важном, а потом Натан насилу вспомнил, что сегодня им предстоит ещё одно серьёзное и не самое приятное дело и откладывать его дольше не стоит. Да и, вспомнив, не сразу сумел заставить себя прервать приятный вечер.

— Не тряситесь столь откровенно, не съедят же они вас, — насмешливо улыбнулся Титов, наблюдая за суетливыми попытками Брамс избавиться от своей дорожной униформы и прихорошиться.

Сначала она сдвинула на лоб очки, потом потянула наверх анорак, только после этого вспомнила про шлем и попыталась одновременно избавиться и от него, но руки от волнения слушались плохо. Суетой своей вещевичка добилась только того, что узел на макушке рассыпался и волосы намертво зацепились за пряжку шлема и очки. Учитывая наполовину стащенную грубую брезентовую робу, положение оказалось незавидным.

Аэлита зло зашипела и явно вознамерилась освободиться ценой порванного шлема или, скорее, пары клочьев волос. Допустить этого Натан, конечно, не мог, поэтому легко перехватил девичьи запястья и мягко отвёл их в сторону.

— Всё будет хорошо, — твёрдо сообщил Титов. Чуть повернул страдалицу и вынудил её наклонить голову, чтобы добраться до застёжки и освободить запутавшиеся кудряшки.

— Мне бы вашу уверенность, — вздохнула Брамс, легко доверившись рукам поручика.

Управился Натан быстро, повесил шлем и очки на руль, следом стянул с вещевички анорак — та лишь покорно подняла руки, словно ребёнок. Развернув девушку к себе спиной, ловко выбрал из волос шпильки, с удовольствием пользуясь благовидным предлогом зарыться пальцами в шелковистые рыжие пряди. Впрочем, быстро одёрнул себя и заставил отвлечься от этого увлекательного занятия. Держа заколки в зубах, проворно собрал волосы, скрутил, завернул, заколол — всё это заняло несколько секунд.

Развернув Аэлиту к себе лицом, оглядел, ровно ли вышла причёска.

— Сойдёт, — решил Титов и, не удержавшись, легко коснулся губами лба девушки, у самых волос.

Аэлита ощупала пучок и свою голову, глядя на поручика со смесью благоговения и изумления.

– Γде вы так наловчились?..

— У меня две сестры, — легко улыбнулся он. — Одна старше на год, вторая — младше на четыре, на них вот и натренировался.

— Они в Петрограде? — полюбопытствовала вещевичка.

— Да, и обе вполне счастливы, — пожал плечами Титов. — Ну что, пойдёмте? Перед смертью, говорят, не надышишься.

— Умеете вы утешить, — вздохнула Аэлита, но всё же улыбнулась и, кивнув, решительно двинулась к крыльцу.

Дом Брамсов был старый, ещё деревянный, но ухоженный. Не дом — уютное семейное гнездо, в котором чувствовалась и женская рука, и мужская. Сложно было представить рассеянного Льва Селивановича в роли крепкого и рачительного хозяина, однако с домом он, на удивление, возился с удовольствием. Постоянно что-то перестраивал и придумывал, с большой энергией воплощая все достижения прогресса, хотя делал это не сам, обыкновенно приглашая мастеров. В доме давно уже были проведены свет и водопровод, и даже установлен буквально пару лет назад изобретённый веще-электрический водонагреватель — игрушка редкая и сложная, которая пока не получила широкой известности, но обещала через пару лет, после некоторых доработок, завоевать себе место в сердцах и домах людей.

— Ой, Алечка, здравствуй! Натан Ильич, добрый вечер. — Дверь открыл отец семейства, и Аэлита не удержалась от облегчённого вздоха: раз уж папа дома, то всё должно пройти спокойно. Во всяком случае, она на это надеялась. — Это у вас только закончилось ночное дежурство? Долго, — протянул он, но не укоризненно, а скорее уважительно, и после крикнул в дом: — Людушка, накрывай на стол, гости. Да вы проходите, не стойте на пороге.

— Здравствуйте, — ровно проговорила Людмила Викторовна, возникая в дверях. Остро, пронзительно глянула на дочь, но та старательно отводила глаза.

— Да мы ужинали уже, — нервно отмахнулась Аэлита и, привычно разозлившись на себя за смятение и неуверенность, выпрямилась, вскинув голову, и заявила, глядя на отца: — Я за вещами. За частью. Я хочу жить своей жизнью и решать, как её устраивать. Жалование у меня замечательное, его вполне хватит.

— Откуда вдруг такое стремление? — озадачился Лев Селиванович.

— Тогда за меня точно никто решать не сможет, и даже пытаться не будет, — проговорила она, бросив обиженный взгляд на мать.

— И где же ты жить собираешься? — всё так же ровно спросила женщина, скрещивая руки на груди.

— А вот у Натан Ильича, — бесхитростно созналась Аэлита, отчего сам Натан Ильич поперхнулся воздухом, мать её побагровела от негодования, и только отец семейства, чуть нахмурившись, неуверенно проговорил:

— Не знаю, удобно ли будет…

— Не у Натана Ильича, а у той же хозяйки, — поспешил вмешаться Титов, пока мать семейства не хватил удар от этакого нравственного падения дочери. — Хорошая женщина, вдова, сдаёт несколько комнат.

— Так это вы её надоумили? — недобро сощурилась Людмила Викторовна. — Ваше влияние, да? Столичные моды, распущенность, да? А казались таким видным, настоящим офицером!

— Людушка, ты чего? — Лев Селиванович, глядя на поведение супруги и слушая её слова, сделался совершенно растерянным. — Ну хочет девочка сама пожить, так я большой беды не вижу, она взрослая уже. Кроме того, и повода сомневаться в благородстве Натана Ильича нет никакого…

— Ты ни в чём беды не видишь! — всплеснула руками Людмила. — Ладно, когда она в учёбу свою ударилась, это хотя бы безопасно, но вот сейчас, со своей этой полицией — это совсем никуда не годится! А если её убьют?!