— Так он вокруг начальственной должности увивается, сколько я его помню, — фыркнула женщина. — Чуть только ковром Чиркову под ноги не стелился, что бы его назначили, а Пётр Антонович всё сомневался — видать, чуял. Да таракан он и есть таракан! Тварь зловредная и мерзости разносящая.

— Хм, — глубокомысленно кашлянул поручик и проговорил неуверенно: — Он, конечно, производит впечатление довольно скользкого человека, может быть немного подхалима, но неужели всё так плохо? Мне он, признаться, с первого взгляда как-то не понравился, но я в общем понимаю, почему: не уважаю я таких вот бледных и робких. Но он, может, болеет чем-то?

— «Робких»! — передразнила Михельсон презрительно. — Вы там, поручик, в своём Петрограде жизни совсем не знаете, но чутьё у тебя есть. Верь ему, и наладится всё.

— На чутьё не жалуюсь, но я, однако, по — прежнему не понимаю, какое отношение всё это имеет к Валентинову.

— Да лярва он, — фыркнула Элеонора сквозь мундштук.

— В каком смысле? — оторопел Титов. Воровское ругательство было ему знакомо, но поручик понятия не имел, как его можно применить в этом случае.

— В буквальном. Да ты иди, иди, не то вернётся — до смерти заговорит, — покривилась Михельсон. — Я-то привычная, на меня где сядешь — там и слезешь, а ты пойди лучше, погуляй.

— Погодите, а уборку-то вы вчера ради него затевали, что ли?

— Не ради, а против, — назидательно сообщила женщина. — Ежели какая полезная для общества работа происходит, то это верный способ не видеть рядом Валентинова: боится, что привлекут. Оно, конечно, на один-два дня хватает, дольше баклуши бить с изображением бурной деятельности не выходит, но и то хлеб. Всё, иди, поручик, некогда мне тут с тобой.

Натан с подозрением глянул на делопроизводительницу, вновь принявшуюся щёлкать клавишами, но ничего говорить не стал. Пару раз глотнул забористый дым и, поморщившись, затушил папиросу в пепельнице: желание курить ушло вместе с Валентиновым.

Двадцать третью комнату поручик покинул в задумчивости, со странным ощущением, что в мире после сегодняшней ночи что-то неуловимо изменилось. Или это началось раньше? Или с миром всё в порядке, просто сам Титов после тревожной ночи малость не в себе? Или банально не выспался?

Последняя мысль была взята за основу, и этот вопрос Натан временно отложил, сосредоточившись на вчерашнем деле. Идей у него имелось всего три, весьма ненадёжных, но за неимением лучших — оставалось брать что дают.

Первая, муторная и зыбкая, была всё же относительно разумной: наведаться в Федорку, вооружиться артиллерийской поддержкой в лице Брамс и попытаться составить примерный список тех людей, которые могли бы подчистить умбру на теле покойницы. Даже если их получится сотня-другая, это всё же даст некоторую определённость: всяко лучше, чем без малого сотня тысяч жителей крупного губернского города.

Досадно, что покойная Аглая Навалова была столь скрытной и никому ни словом не обмолвилась о своём ухажёре, если таковой вообще имелся, но тут уж ничего не попишешь. Сообщай каждый убитый перед смертью о своих рискованных знакомствах, и полиция осталась бы без работы.

Ещё имелась малая надежда, что кто-нибудь из блудниц за прошедшее время вспомнил нечто полезное следствию, и Титов намеревался снова посетить четырнадцатый дом по Владимирской улице, но для такого визита было ещё рано: тамошние работницы наверняка еще спали после «трудов праведных».

А третья мысль была совершенно шальной, дурацкой, но всё равно не давала Титову покоя: не шли у него из головы язычники со своим островом, хоть тресни. Натан не подозревал их в убийстве Наваловой, ему просто чертовски хотелось взглянуть на это диво дивное, и даже оправдание для сей прихоти имелось: расспросить общинных об их похоронных обрядах и узнать, не мог ли кто желать им зла, пытаясь вот таким убийством бросить тень именно на них. Конечно, пока об этом в целом городе, похоже, не подумал никто, кроме самого Натана, но то пока!

На остров он в конечном итоге и решил отправиться, как раз до обеда должен был обернуться. И польза, и отдых, и следование мудрому совету своеобразной женщины Михельсон, велевшей слушаться чутья.

Титов совершенно не удивился наличию в распоряжении Департамента полиции целого москитного флота: до многих мест в С-ской губернии было куда проще добраться по воде, чем на перекладных по суше. Поручику без лишних вопросов и волокиты выделили небольшой быстроходный катерок с угрюмым неразговорчивым лодочником, который не нашёл нужным представляться, лишь сумрачно кивнул в знак приветствия, молча дожидаясь, пока пассажир устроится.

Тронулись. Шум порта быстро остался позади, мотор катера гудел низко, солидно и удивительно негромко, особенно в сравнении с буцефаловым. Жестяная посудина, задрав нос, звонко подпрыгивала на мелких волнах и плюхалась обратно, весело брызгаясь, так что у Титова вскоре до плеча вымок рукав.

Отсюда, с самой воды, река казалась ещё шире и сильнее походила на морской залив, отличаясь от него больше запахом, чем видом. Натан неплохо плавал, но человеком был совершенно «земным», водных прогулок не любил и привычки к ним не имел, и потому сейчас крепко цеплялся за борт лодки, опасаясь не удержаться на очередном рывке.

Небо сегодня занавешивала прозрачная дымка, сквозь которую солнце гляделось тусклым — не то признак перемены погоды, не то временное неудобство. По фарватеру, вниз по течению, медленно шёл сухогруз, Натан долго разглядывал его со странным чувством: по сравнению с этой громадиной их катер казался мелкой рыбёшкой рядом с китом. Да дело было не только в корабле; поручика опять посетило испытанное на мосту ощущение собственной незначительности на просторе живой природы, незнакомого мужчине прежде. Но странно, чувство это было совсем не удручающим, напротив — приятным. Наверное, что-то подобное должен ощущать младенец на руках матери.

Далеко не сразу непривычный к речным путям Титов различил в береговой линии проход, в который уверенно стремилась лодка, и понял, что слева появился уже Песчаный. А дальше всё случилось удивительно быстро: вот только что вокруг расстилалась необъятная гладь реки, и вдруг она расступилась перед кудрявым ивняком острова, ставшего неожиданно большим, значимым. Катер нырнул в боковую протоку, берега надвинулись и зашелестели, а ещё через пару минут мотор затарахтел совсем тихо — лодка приставала к низкому дощатому причалу, ближайшему из трёх. У каждого из них покачивалось на мелких волнах по нескольку почти одинаковых плоскодонок.

— Я вас тут подожду, — буркнул лодочник, мастерски причалив бортом к настилу, поднимающемуся над водой всего на пол-аршина. Это были первые слова, которые Титов услышал от спутника; до сих пор предполагал даже, будто тот немой.

Возражать поручик не стал, кивнул, выбрался на пристань, очень надеясь, что лодочник действительно дождётся. С другой стороны, даже если не дождётся, ну не съедят же его местные жители, которых все вокруг называют исключительно мирными?

Пирс упирался в высокий берег, однако наверх вела достаточно широкая и удобная, добротная деревянная лестница с перилами. А там поручика уже ждали: высокий, обветренный старик, похожий на насквозь просоленного отставного моряка. Широкоплечий, крепкий, он даже в свои годы, а было ему явно за семьдесят, казался могучим, словно вековой дуб. Окладистая белая борода лежала на груди, голову покрывала косынка. Из одежды только рубаха из небелёного льна, подпоясанная верёвкой какого-то хитрого плетения, словно узелковая грамота да подвёрнутые до колен штаны.

Рядом с босым гигантом Натан почувствовал себя неуютно, словно не человек это был, а медведь.

— Добрый день, — первым заговорил офицер, рассудив, что в роли незваного гостя должен как минимум проявить вежливость.

— И ты здрав буди, добрый человек, — спокойно кивнул встречающий. Светло-серые, холодные глаза его заставляли вспомнить северные моря. — Дело пытаешь аль от дела лытаешь?