— Да что такое-то?!

— Брамс, вас ничего не смущает в этой картине? — проговорил Натан. — А вас, Алексей Семёныч?

— А что искать-то надо? — спросил шофёр. — Ну лежит барахло, хранится, так на то и подвал…

— Аэлита Львовна, а вы что скажете?

— Картина как картина! — проворчала девушка, совершенно не понимая, чего от неё хотят и что она должна заметить. — Все те материалы, которые на трупах были. Вроде бы. Только свечей нет.

— Есть, вам просто не видно. Они вон в щели между досок закатились. Ладно, давайте вы сейчас снимите здесь умбру, с комнаты и с предметов, потом отпечатки с ножа, ручки вот от этой сумки… Умеете? — запоздало спросил поручик: всё же Брамс — эксперт своеобразный. Но та уверенно кивнула, и Титов продолжил: — Потом заберём имущество покойниц, нож и верёвку, да пойдём, больше тут делать нечего.

— А доски? Лапы еловые? — не поняла вещевичка. — Это разве не надо?

— Давайте и их прихватим для порядка, — согласился Натан. — Алексей Семёнович, поможете? Вот эту доску поменьше, и вот, лапу держите да полезайте. Брамс, вы печати накладывать умеете?

— Угу.

— Прекрасно, тогда еще и прикроем тут всё. Давайте помогу ваши прищепки расставить, — предложил он.

— Сам вы прищепка! — искренне возмутилась девушка. — А это щупы!

— Хорошо-хорошо, я не настаиваю, — хмыкнул поручик. — Щупы так щупы.

Странно, но под холодными, угрюмыми сводами, в темноте, едва разбиваемой светом одинокого фонаря, знакомый уже плач флейты звучал удивительно мирно. Вроде бы и звуки те же, и сыскари здесь всего вдвоём, и лёгкое эхо дробит рваную мелодию — все условия для того, чтобы жутью пробрало до костей. Однако сейчас Натан ощущал себя спокойнее, чем под открытым небом на живописном речном берегу. Конечно, пронзительный визг благородного инструмента терзал слух, но и только: никаких мистических, потусторонних переживаний и непонятных ощущений. Привык?

Тому, что никаких отпечатков на уликах не оказалось, Натан не удивился, однако это был ещё один тревожный звоночек. Выходит, преступник настолько предусмотрителен, что не оставил следов, но — притащил улики к себе домой. Более чем странное поведение…

Закончив с этими делами, полицейские вместе с оставшимися уликами выбрались наружу. Титов прикрыл люк и запер замок, жестом предложив Аэлите продолжить. Всё необходимое для создания печати имелось в том же чемоданчике с умброметром — небольшой, заранее подготовленный листок фольги, покрытый затейливой вязью. Вещевику оставалось только правильно установить его и отдать команду: печати эти были рассчитаны на каждого, кто обладал хоть крупицей таланта, и потому все сложные приготовления выполнены были заранее.

Такую же печать девушка по просьбе Натана установила и на парадную дверь, через которую они прошли в дом, и на чёрную, обнаруженную уже после, и даже на калитку.

Медждаджев, угрюмый и насупленный, ожидал в автомобиле. Бежать и сопротивляться он явно не собирался, лишь молча наблюдал через небольшое окно за действиями Брамс, а потом — за тем, как сыскари пристраивают в багажник и салон свою добычу, прощаются с городовым, рассаживаются…

— В Департамент? — понятливо уточнил шофёр.

— Да, поехали, — рассеянно подтвердил Титов.

Девушку он усадил вперёд, сам устроился сзади, рядом с вещевиком. Глянул на него задумчиво и предложил:

— Давайте наручники вперёд перестегну, неудобно.

— Что, уже не боишься? — огрызнулся тот.

— Ну, как хотите, — равнодушно пожал плечами поручик, и дальше двинулись в молчании, благо что ехать было совсем недалеко.

Поведения поручика Брамс не понимала совершенно, но уже смирилась с этим и даже не пыталась самостоятельно разобраться, ожидая, пока тот всё объяснит. Казалось бы, всё замечательно, они поймали убийцу, улики налицо, а остальное можно выяснить в ходе дознания. Но нет, Титов был весьма задумчив и сосредоточен, даже напряжён, и никакой радости на его лице не читалось.

Что ему не понравилось в том подвале? О чём он думал, недовольно хмурясь и отвечая на все вопросы односложно, скорее отмахиваясь? Брамс едва сдерживалась, чтобы не начать расспрашивать прямо сейчас. Остановило её даже не присутствие свидетелей, а солидарность: она сама терпеть не могла, если во время решения какой-то важной задачи её теребили, отвлекали и лезли под руку с вопросами.

С Меджаджева сняли отпечатки пальцев и определили его в тесную одиночную камеру, коих в подвале Департамента было полтора десятка как раз на такой случай, да там покуда и оставили, избавив от наручников. Титов немного побродил по зданию, чтобы оформить задержанного и приобщить к делу улики, а потом засел в двадцать третьей комнате за чистовик протокола обыска на основе пометок, сделанных в блокноте, изучение дела ссыльного смутьяна, Яхъи Рустамовича Меджаджева, и уточнение иных мелочей.

— Чего это он? — театральным шёпотом обратилась к Аэлите Михельсон, кивая на петроградца. Брамс в ответ пожала плечами:

— Мы подозреваемого задержали, вещевика. Я думала, Натан Ильич обрадуется, а он по-моему еще пуще прежнего посмурнел. Не говорит ничего. Может, просто того типа жалеет? Хотя с чего бы…

— А что за тип? — оживилась Элеонора, да и остальные присутствующие — Адам и Валентинов — также навострили уши.

Брамс, конечно, слушателей не разочаровала, во всех подробностях изложив собственные впечатления от знакомства с громогласным вещевиком, по непонятной причине произведшим на обыкновенно равнодушную к людям Аэлиту неизгладимое впечатление. И подвал она живописала в красках, и своё восхищение хладнокровием Титова — особенно.

Чогошвили искренне разделял восторги девушки, Валентинов скроил постную мину и сдержанно поручика хвалил, а вот Михельсон поглядывала на петроградца в задумчивости и с выводами и поздравлениями не спешила. Может, сама она и не блистала логикой и некими особыми сыскными талантами, но зато мудрая женщина знала людей. И сейчас, наблюдая за Титовым, сделала единственный вывод: сам Натан не просто сомневается в виновности арестованного, он вообще в неё не верит. Ну или почти не верит. Почему и зачем арестовывал? А вот это уже с него самого стоило спрашивать. Только делать это Элеонора не собиралась, полагая нынешний случай совсем не тем, где уместно праздное любопытство.

— Что, Натан Ильич, пора дырочку под орден крутить? — приторным тоном поинтересовался Валентинов, когда живник закончил свою писанину и отдал бумаги Михельсон.

— Кто может вам это запретить? — рассеянно пожал плечами Натан, кажется, почти не услышав его слов. — Как сказал один из великих, надежда живёт даже возле могил. Пойдёмте, Брамс, воспользуемся советом знающего человека и поговорим с нашим арестантом в более располагающей обстановке.

Аэлита с готовностью поднялась с места и, кивнув, устремилась за ним.

— Натан Ильич, что-то не так? — всё же спросила вещевичка, когда двадцать третья комната осталась позади.

— Что вы имеете в виду?

— Ну… Мы же вроде бы нашли и арестовали преступника, но вы не выглядите обрадованным. Вам жалко его?

— Преступника, — задумчиво повторил Титов, словно бы пробуя слово на вкус. — Если бы всё было так просто!

— Думаете, это всё же не он? Но почему? Есть же улики…

— По многим причинам, — поморщился поручик. — И улики эти меня смущают сильнее всего.

— То есть как? Это ведь те самые материалы, которые использовал преступник, разве нет?

— Те самые, и это исключительно странно. Вы не обратили внимания? Там не было никакого инструмента, кроме почти негодного ножа. Положим, отрезать бечёвку таким можно, ветки можно ломать руками, но как пилить доски? Ладно, инструмент он мог унести. Но ведь и следов никаких нет, что некие действия с этими материалами совершались именно в подвале: ни опилок, ни осыпавшихся иголок. Выходит, мастерил всё это убийца не там? Но зачем было вот так сразу всё складывать? Зачем, например, было тащить горбыль в подвал, почему не бросить с остальными досками? Да и вообще, зачем его где-то добывать — занозистый, неровный, неудобный, — когда у Меджаджева прорва нормальных досок для забора? И мешок еловых лап — к чему? И даже свечки на месте! Притом всё это принесли и аккуратно положили, не побросали кое-как. Так нарочито, что трудно поверить. Да и вёл себя Меджаджев слишком спокойно для человека, у которого в подвале столь серьёзные улики, а он не похож на хладнокровного лицедея, способного на такую тонкую игру. Я почти уверен, что он и вправду в этот подвал не спускался уже очень давно. Ну или он безумен настолько, что сам не замечает части своих действий и не помнит про них, притом эта, другая, личность сознательно пытается подставить первую. Как вы понимаете, в последний вариант я поверить не готов, на мой вкус это слишком. Да и сличение его ладони с отпечатком, который оставил топитель на спине Наваловой, оправдывает его: конечно, папиллярный рисунок восстановить невозможно, но у Меджаджева ведь ладонь заметно больше! Нет, я почти уверен, что Меджаджева и впрямь подставляют, уж очень энергично нам его навязали. И улики решительно все, и полное отсутствие алиби на все три случая, и его фамилия в том деле тридцатилетней давности о дурачке с его сестрой. Но вот кто это провернул и как?