— Простите, но это действительно замечательно. И очень вам подходит, — покачал головой Титов, разглядывая собеседницу и продолжая улыбаться.

— Что именно? — растерялась та.

— Всё. И имя ваше марсианское, то есть космическое, и тридцать первое июня, и характер ваш, и флейта — тоже. Вы исключительно не похожи на всех прочих людей, но при этом изумительно гармоничны. — Натан вновь покачал головой, рассматривая девушку невиданным ею прежде тёплым, бархатно-мягким взглядом всё еще смеющихся и оттого словно бы лучистых глаз, под которым Брамс до крайности смутилась.

На несколько секунд повисла тишина, показавшаяся Аэлите ужасно неловкой и неправильной. Девушка поёрзала, словно стул под ней разогрелся и начал припекать. Она лихорадочно пыталась отыскать новую тему для беседы, но ничего путного не придумала и предложила:

— Может, уже пойдём? Чтобы время не тратить.

— Действительно, пора, что-то мы заговорились, — согласился поручик, расплачиваясь по счёту.

К счастью для обоих сыскарей, конфликта из этого не случилось. Аэлита к денежным вопросам относилась настолько легко, насколько подобное вообще возможно. В этом смысле её можно было назвать совершенно счастливой: Брамс принадлежала к числу людей, запросы которых значительно уступали размерам жалования, и потому могла позволить себе не задумываться о деньгах вовсе. С той же лёгкостью она, замешкайся Титов, заплатила бы и сама, и ещё удивилась бы, начни он протестовать.

Диспансер оказался очень чистеньким и аккуратным зданием о двух этажах, выкрашенным в нарядный розовый цвет и отделанным белой лепниной, да и внутри всё соответствовало: чисто, уютно. В воздухе витал специфический больничный дух, который слегка оттенялся еще не до конца выветрившимся запахом нового, свежепостроенного дома — дерево, паркетный лак, краска.

И кабинет, в котором гостей из полиции принял профессор психиатрии с неожиданной фамилией Лопух (Титову начало уже казаться, что город С*** буквально наводнён профессорами всех мастей, составляющими добрую половину местного населения), тоже был весьма опрятным и уютным: светло-жёлтые стены, высокий потолок, большие окна и широкий письменный стол; стулья, обитые аляповатой, жёлтой же тканью в крупных алых маках, именно здесь почему-то смотрелись не вульгарно, а исключительно трогательно. У одной из стен стояла кушетка, угол рядом с ней отгораживала ширма, а в кадке у окна росла пальма или какое-то другое развесистое южное растение — ни Брамс, ни Титов в них не разбирались.

Этот профессор, будто в насмешку над мыслями поручика, не походил на всех предыдущих и являл собой совершенно иной тип: был Иннокентий Илларионович Лопух низеньким, плотным и очень круглым. Круглыми были его туловище, и лицо, и лысина на макушке, похожая на тонзуру, и сильные очки с толстыми стёклами. Он даже говорил «кругло», отчётливо окая.

— Здравствуйте-здравствуйте, — поднялся психиатр навстречу посетителям. — Добро пожаловать, проходите! С чем пожаловали, драгоценные мои друзья?

Брамс на всякий случай отступила чуть назад, пропуская вперёд поручика: очень её настораживал этот доктор своей кипучей энергией

— Нам необходима консультация, — осторожно начал Титов, приближаясь к стульям для посетителей.

— Простите, но семейные проблемы — это не ко мне, — разом поскучнев, развёл руками Лопух. — И вообще у меня сейчас неприёмное время, только по острым вопросам!

— Мы из полиции, — нахмурился поручик.

— Тем более! — махнул обеими круглыми, пухлыми ладонями профессор. — Идите, молодые люди, идите. Вы ещё достаточно молодые, чтобы разобраться без врачебной помощи. Тут главное…

— Так, довольно, — резко оборвал его Титов. Вроде и голоса не повышал, но профессор осёкся и пару раз растерянно хлопнул глазами. — Следователи Титов и Брамс, уголовный сыск города С***. Мы расследуем преступление и хотели бы узнать ваше профессиональное мнение о личности злодея.

— Не новобрачные? — подозрительно уточнил профессор.

За плечом поручика булькнула от возмущения Брамс, только теперь сообразившая наконец, почему их пытались столь странным образом выставить из кабинета. Однако от высказываний, к счастью, удержалась, ограничившись только вот этим захлёбывающимся вздохом.

— Нет, — отрубил Натан, гадая, чем так не угодили Лопуху супружеские пары.

— Жалко, — противореча собственному недавнему поведению, с совершенно искренней печалью вздохнул профессор. — Ну, садитесь, рассказывайте, что там у вас за преступник.

Повествование много времени не заняло, хотя поручик и старался учесть мельчайшие подробности. Лопух не задавал уточняющих вопросов и вообще никак не выказывал собственного отношения к словам посетителя, лишь молча слушал, хлопая глазами за толстыми стёклами очков. Под конец такой «разговор» начал раздражать Титова, однако мужчина сдержался и постарался не выказать недовольства. В конце концов, это они сюда явились за советом, да ещё в неурочный час, а подобные частные консультации в обязанности психиатра не входят. Но странно, как профессор с такой манерой ведения беседы умудряется общаться с душевнобольными?

Или как раз с ними проблем не возникает?

— И что же я должен вам сообщить по этому поводу? — с рассеянной улыбкой поинтересовался Лопух, когда Титов кончил рассказ.

— Маньяк это или нет, — неопределённо пожал плечами следователь.

— Дорогой вы мой человек, психиатрия не знает термина «маньяк», это лексикон исключительно бульварных газетёнок!

— Серийный убийца, психопат, какая разница? — поморщился Натан. — Вы же поняли, что я имею в виду.

— Понял, но, боюсь, ничем не смогу вам помочь. Видите ли, психиатрия главным образом изучает личность человека. Да, в совокупности с результатами его деятельности, но никак не результаты без личности. Психопат он или нет, шизофреник или просто эмоционально тупой индивид — всё это я могу сказать, лишь взглянув на него и поговорив с ним. Вы, дорогой друг, пользуетесь в своей служебной деятельности индукционными методами — познавая элементы, разрозненные детали, собираете их воедино, в образ ситуации, в конкретные её предпосылки. Мы же в работе осуществляем обратное, дедуктируем: наблюдая личность во всей её полноте, зная законы формирования и образования этой личности, фигурально выражаясь, разбираем её на составляющие, выделяя сломанные или просто отличные от известного образца части, устанавливаем причины подобного дефекта. Может быть, когда-нибудь психиатрия накопит столько знаний, чтобы индуктивно, по поступкам и неким свойствам личности, в достаточной степени точно воссоздавать её портрет, но увы, наша наука пока настолько юна, что многие даже выдающиеся умы считают её шаманством, — развёл руками профессор. — Вот когда поймаете злодея, тогда обращайтесь, выясним, в своём ли он был уме, творя все эти мерзости, или ему приказали некие голоса свыше.

— Спасибо за разъяснение, — коротко ответил на это Титов, поднимаясь с места. — Простите, что потратили ваше время.

Брамс, сидевшая всё это время надувшись словно мышь на крупу, с готовностью подскочила со стула, своим видом демонстрируя желание поскорее отсюда уйти.

— Ничего, ничего. А вы точно не новобрачные, нет?

— Нет. А почему должны? — не выдержал всё-таки Титов.

— Ну как же? Живая вода, мёртвая вода, прекрасное сочетание! — охотно отозвался Лопух.

Прощался с ним поручик в твёрдой уверенности, что профессор еще более безумен, чем его пациенты. Или это вовсе какой-нибудь особо шустрый больной, который раздобыл где-то халат?

Последняя мысль показалась настолько здравой и правдоподобной, что Титов даже уточнил у сидевшей при входе регистраторши:

— Скажите, а профессор Лопух — это такой невысокий, круглый, в очках?

— Ну да. Так вы же из его кабинета только что вышли! — опешила та.

Поручик на всякий случай не стал отвечать на это замечание, пожелал женщине всего доброго и вышел вслед за спешно выскочившей на улицу Брамс. На ходу запоздало озадачившись: а как вообще этот странный профессор опознал их природу?