Вот баба нарядила свою дочку и повела к пану:

— Здравствуй, бабуся!

— Здравствуйте.

— А не сможешь ли ты или твоя дочка сорвать мне яблочко?

— Отчего ж, паночку, можно. Дочка, сорви-ка пану яблочко!

Но только протянула дочка руку, а яблонька вверх — шугу!

Она так и покраснела и бегом в хату. Подошла потом баба. Да куда уж там — только стала она подходить, а яблонька и махнула уж вверх!

— Что за чудо! Может, у тебя, дед, есть еще кто в хате? — спрашивает пан, — так пускай выйдет.

— Да есть, еще, пан, дивчина.

А баба не утерпела:

— Да что ты там толкуешь? Да это, паночку, у нас неряха такая, что и глянуть противно.

— Ничего, пускай выйдет! Позовите ее.

Пошел дед ее звать. Накинула она сермяжку — латка на латке — да и вышла.

— А что, девушка, не сможешь ли сорвать мне яблочко?

— Хорошо, — говорит, — пане, сейчас.

Только стала она подходить, а яблонька так к ней и пригнулась, а птички ее так и прикрыли, поют заливаются. Сорвала она яблочко, подала его пану.

— Раз так, — говорит пан, — ты будешь моей! Я объявил: кто из девушек сорвет мне яблоко, ту и возьму в жены.

Взял он ее за руку и усадил возле себя в карету. Поехали они, и яблонька за ними двинулась.

Вот приехали они домой, и ввел пан дедову дочку в свои хоромы.

— А теперь, — говорит, — будь хозяйкой в моем доме.

И вмиг откуда и взялись служанки, принесли ей богатую одежду, одели, а на другой день пан с ней обвенчался. А яблонька стала как раз у окна, перед и горницей; а пташки поют, щебечут, хорошо и весело жить молодым!

Так прожили они год, уже и ребеночек есть, радуются они.

Вот и говорит раз баба деду:

— Как-то живет теперь твоя дочка? А давай, дед, поедем ее навестить.

Собрались и поехали. Баба взяла и свою дочку, а чтоб дед не заметил, положила ее на возу и епанчой укрыла.

Приехали туда. Хозяин с хозяйкою так им рады, И стала баба такая, что прямо не узнать: к дочке, к панночке, такая добрая да ласковая, возле ребеночка все суетится, по хозяйству пошла, всюду разглядывает.

Я, говорит, — поживу у тебя, дочка, может, чем тебе и пригожусь.

А ее дочка все на возу лежит, и никто не знает, что она здесь. Пани о ней расспрашивает, жива ли, здорова ли, не выдали ли замуж.

— Нет, — говорит, — она дома по хозяйству осталась.

Гостят они там вот уж неделю и вторую, а баба все не показывает свою дочку. Вот поехал раз пан на охоту и задержался. Все домашние уже спать улеглись. Взяла тогда баба свою дочку, повела ее в покои, нарядила ее в панскую одежду и в панскую постель уложила, а с пани сделала так, что та уплыла щукою в море.

Приехал пан, сразу пошел в горницу к пани, рассказывает ей, где бывал, почему задержался, а та все стонет:

— Я, — говорит, — больная.

А ребенок на другой день все плачет и плачет без матери.

— Чего он плачет? — спрашивает пан.

А один слуга видел все, что тут делалось, взял ребенка на руки и говорит пану:

— Понесу я его прогуляться.

Вот принес он его к берегу и кличет:

— Сестрица моя, Оленица! Выплынь, выплынь к берегу, дитё твое умирает.

Выплыла она на берег, взяла ребеночка, накормила, поглядела и назад слуге отдала, а сама — в воду. Вот так и ходил слуга к ней, может, с неделю, пока пан не заметил.

— Куда это ты все носишь ребенка?

— Да куда ж, пан, носить, как не в сад или на речку, чтоб не плакало.

— Ой, нет, врешь! Признавайся, а не то плохо тебе будет.

А слуга так-таки и не признался. Вот вынес он раз ребенка к речке, а пан проследил за ним издали и спрятался за лозами. Стал слуга кликать пани, она и выплыла. Только она взяла ребенка, а пан из-за куста. А она — бух в воду!..

Велел пан принести тогда сеть. Закинули сеть, поймали ее. Принесли домой, внесли в горницу. Велел пан нарезать розог, и давай ее сечь. Уж она, бедняжка, и в лягушку, и в гадюку, и в кукушку обращалась, а он все ее сечет, а потом взяла и обернулась под конец женой. Начала тут плакать и рассказывать:

— Как тебе, — говорит, — не совестно так надо мной издеваться! Да разве ж это я по своей воле — это мачеха так со мной сделала.

Велел тогда дан вывести из конюшни самых быстрых, необъезженных жеребцов и привязать бабу вместе с дочкой к конским хвостам. Привязали их и пустили в чистое поле.

А пан с пани стали жить-поживать ладно и весело.

ДЕД И РАК

Были себе дед да баба, и жили они у моря, а детей у них не было. Наловит, бывало, дед рыбы, баба сжарит, поедят, да еще и останется. Вот они и жалуются.

— Вот, — говорят, — если бы были у нас детки, что осталось, то они и поели бы.

И пошли они к какой-то бабке, и сделала она им так, что нашлось у них двое деток. А как детки нашлись, перестала рыба хорошо ловиться; что дед ни поймает, баба нажарит, детей накормит, сами поедят, что останется, да и сидят голодные. Давай они опять жаловаться.

— То, — говорят, — как не было детей, было что и поесть, а теперь сидим голодные.

Бог и забрал детей. А как забрал, то и вовсе перестала рыба ловиться.

— Вот, господи, — жалуются, — как были дети, то хоть возле них мы кормились, а как не стало детей, и рыбы не стало.

Вышел дед раз к морю, начал рыбачить, да и поймал рака. Принес домой.

— Разведи, — говорит, — огонь, хоть рака зажарим.

А рак и говорит:

— Эй, дед, не жарь меня, а ступай ты к морю да окуни по локоть руки на том месте, где ты меня поймал.

Пошел дед и вытащил целый мешок денег. Накупил сразу, что ему было надобно, и как начал жить, то скоро деньги и прожил. Вот как прожился, опять за рака.

— Разведи, баба, огонь, будем рака жарить.

А тот рак у него все время был где-то в чулане запрятан. Рак и просится:

— Не жарь меня, дед, а ступай на то место, где меня поймал, да стань по колени в воду.

Пошел дед, сунул ноги в воду и вытащил большой мешок, денег. И как начал дед на те деньги богатеть, как начал, вот уж и лавками на торгу обзавелся. Вот однажды рак ему и говорит:

— Ступай, дед, сватай за меня царевну.

— Как же я буду за тебя сватать, ежели ты рак?

— Да ступай, — говорит, — сватай!

И пошел дед к царю.

— Выдавайте, — говорит, — вашу царевну за моего рака замуж!

— За какого такого рака?

— Да так-таки за простого рака.

— Как же за него, — говорят, — отдавать, если он рак? Ну, ладно, скажи своему раку, что как будут у него такие слуги, как у меня, и такой дворец, как у меня, да еще от его дворца к моему будет мост — одна доска серебряная, а другая золотая, один столб золотой, другой серебряный, один гвоздь серебряный, другой золотой, а по тому мосту когда будет ехать, чтоб сады цвели, а когда возвращаться будет, чтоб уже и плоды поспели.

Приходит дед, да и хвалится раку.

— Что ж, — говорит, — это можно.

Вот поднялся утром дед, так и напугался. Кровать у него и дворец еще получше царского. Садится он в карету и рака с собой кладет; едут по мосту — а по бокам такие сады цветут!..

Что ж тут делать? Надо царевне замуж за рака идти. Обвенчались они, а он днем за печкой живет, а ночью из него такой молодец делается!

Вот и подглядела царевна, где он свою скорлупу прячет, взяла ее и сожгла.

Проснулся он утром и к скорлупе — ох, беда, — а ее нету.

— Ну, — говорит, — если ты не хотела меня ждать, пока сроки исполнятся, — то не скоро теперь увидишь. Да вот возьми разве железные черевички, как порвутся они, то, может, и я вернусь.

Сказал и пошел себе.

Вот живет она и живет, уже о нем и забыла, вдруг видит — рвутся уже черевички, а тут и он возвращается.

И стали жить они после того счастливо.

ТЕЛЕСИК

Жили себе дед да баба, детей у них не было. Горюет дед, горюет баба:

— Кто же за нами на старости лет присмотрит, коль детей у нас нету?

Вот баба и просит деда: