Он и говорит:

— Садись.

Телесик сел. Вот принес гусенок Телесика к батюшке и посадил его на завалинке, а сам полетел.

Вот сидит Телесик на завалинке. А баба напекла пирожков, вынимает из печки и говорит:

— Этот пирожок тебе, дед, а этот пирожок мне!

А Телесик со двора:

— А мне?

Вынимает она опять пирожки и:

— Это тебе пирожок, дедуся, а это мне!

А Телесик опять:

— А мне?

Они удивляются.

— Ты не знаешь, дед, кто это будто кричит: «А мне»?

— Нет, — говорит, — не знаю.

— Да, наверное, дед, мне послышалось.

И опять пирожки из печи вынимает:

— Это вот тебе пирожок, дедуся, а это мне!

А Телесик сидит на завалинке.

— А мне? — спрашивает.

Выглянул дед в окошко — а это Телесик! Выбежали они, схватили его, внесли в хату да так радуются. Накормила его мать, напоила, голову ему помыла и чистую рубашечку дала.

Вот и живут, хлеб жуют, постолом добро носят, коромыслом воду возят, и я там была, мед-вино пила, по бороде текло, а в рот не попало.

В стародавние времена все это было не так, как ныне, раньше всякие чудеса на свете творились, да и свет-то был не такой, как теперь. Нынче этого ничего нету… Расскажу я вам сказку про лесного царя Оха, какой он был.

Давным-давно, не на нашей памяти, а пожалуй, когда еще и отцов и дедов наших не было на свете, жил-был бедный мужик с женой, у них был всего один сын, да и тот не такой, как надо: уродился такой ленивец, что и не приведи господи! И за холодную воду не возьмется, все на печи сидит, только просо пересыпает. Ему уже, пожалуй, лет двадцать, а он все без штанов на печи живет — никогда не слазит: как подадут поесть, поест, а не дадут, то и так обходится.

Вот отец с матерью и горюют:

— Что нам с тобой, сынок, делать, что ты ни к чему негожий! У других дети своим отцам помогают, а ты только даром у нас хлеб переводишь!

А ему хоть бы что: сидит да просо пересыпает… У других-то пойдет ребенку пятый, шестой год, а он уж отцу-матери в помощь; а этот вот вырос такой детина, что аж под самый потолок, а все без штанов ходит, делать ничего не умеет.

Горевали-горевали отец с матерью, а потом мать и говорит:

— Что ж ты, старик, думаешь с ним делать? Вишь какой он уже вырос, а такой дурень — ничего делать не умеет. Отдал бы ты его хотя бы внаймы. Может, чужие люди его чему-либо дельному научат?

Пораздумали, и отдал его отец к портному в обученье. Вот побыл он там дня три, да и убежал; забрался на печку — опять просо пересыпает. Побил его отец хорошенько, выругал, отдал к сапожнику учиться. Так он и оттуда убежал. Отец опять его побил и отдал учиться кузнечному ремеслу. Но и там он долго не пробыл — убежал. Что делать отцу?

— Поведу, — говорит, — его, такого-сякого, в другое царство: уж куда ни отдам внаймы, то отдам, может, оттуда и не убежит. —

Взял и повел его.

Идут они и идут, долго ли, коротко ли, вошли в такой дремучий лес, что только небо да землю видать. Входят в лес, утомились немного; видят — стоит у дорожки обгорелый пенек, — старик и говорит:

— Притомился я, сяду отдохну маленько.

Только стал он на пенек садиться и вымолвил:

— Ох! Как же я утомился! — как вдруг из пенька, откуда ни возьмись, вылазит маленький дедок, сам весь сморщенный, а борода зеленая, аж по колена.

— Что тебе, — говорит, — человече, от меня надобно?

Удивился старик: откуда такое диво взялось? И говорит ему:

— Я разве тебя звал? Отвяжись!

— Как же не звал, — говорит дедок, — когда звал!

— Кто же ты такой? — спрашивает старик.

— Я — лесной царь Ох. Ты зачем меня звал?

— Да чур тебя, я и не думал тебя звать! — говорит старик.

— Нет, звал: ты ведь сказал: «Ох!»

— Да это я устал, — говорит старик, — вот и сказал так.

— Куда ты идешь? — спрашивает Ох.

— Куда глаза глядят! — отвечает старик. — Веду своего дурня внаймы отдавать, может, чужие люди его уму-разуму научат. А дома, куда его ни отдавал, он отовсюду убегал.

— Так отдай его мне, — говорит Ох, — я его выучу. Только с таким уговором: как год у меня пробудет, ты придешь за ним, и если его узнаешь, то бери, а не узнаешь — еще год у меня прослужит.

— Хорошо, — говорит старик.

Ударили по рукам, магарыч распили; пошел себе старик домой, а сынка Ох к себе повел.

Вот повел его Ох и ведет прямо на тот свет, под землю, привел к зеленой хатке, камышом крытой; и все в той хатке зеленое: и стены зеленые, и лавки зеленые, и жена Оха зеленая, и дети зеленые, — сказано, всё, всё. А работницами у Оха Мавки — такие изумрудные, как рута…

— Ну, садись, — говорит Ох своему наймиту, — да маленько поешь.

Подают ему Мавки еду, а еда вся зеленая. Он поел.

— Ну, — говорит Ох, — коли взялся у меня работать, то дровец наруби да в хату принеси.

Пошел работник. Уж рубил или нет, а лег на дровах и — уснул. Приходит Ох, а тот спит. Взял он его, а своим работникам велел наносить дров, его связанного на дрова положил и поджег их. И сгорел работник! Взял тогда Ох и развеял пепел его по ветру, но выпал один уголек из пепла. Окропил его Ох живою водой — вдруг ожил работник и стал малость умней и проворней. Опять велел ему дров нарубить. А тот опять уснул. Ох поджег дрова, спалил работника снова, пепел по ветру развеял, уголек живою водой окропил — ожил работник и стал такой красивый, что лучше нету! Вот сжег его Ох и в третий раз и опять окропил уголек живою водой — и сделался из ленивого парубка такой проворный да красивый казак, что ни вздумать, ни взгадать, только в сказке рассказать.

Пробыл парубок у Оха год. Миновал год, приходит отец за сыном. Пришел в лес к тому обгорелому пеньку, сел и говорит:

— Ох!

Ох и вылез из пенька, говорит:

— Здорово, человече!

— Здорово, Ох!

А что тебе, человече, надобно? — спрашивает.

— Пришел, — говорит, — за сыном.

— Ну пойдем, коль узнаешь — бери его с собой, а не узнаешь — еще год у меня прослужит.

Пошел старик за Охом. Приходят к его хате. Ох вынес мерку проса, высыпал — и сбежалось петухов видимо-невидимо.

— Ну, узнавай, — говорит Ох, — где твой сын?

Смотрит старик — все петухи одинаковые: один в один, не узнал.

— Ну, — говорит Ох, — ступай домой, раз не узнал. Твой сын еще год у меня прослужит.

Пошел старик домой.

Проходит и второй год. Идет опять старик к Оху. Подошел к пеньку:

— Ох! — говорит.

Ох и вылез к нему.

— Иди, — говорит, — узнавай! — И повел его в овчарню, а там — бараны и все один в одного. Смотрел-смотрел старик, но так и не узнал.

— Коли так, ступай домой: твой сын еще год у меня проживет.

Ушел старик пригорюнившись.

Проходит и третий год. Идет старик к Оху. Идет и идет, вдруг навстречу ему дед, весь белый, как кипень, и одежа на нем белая.

— Здорово, человече!

— Доброго здоровья, дед!

— Куда тебя бог несет?

— Иду, — говорит, — к Оху сына своего выручать.

— Как так?

— Да так, мол, и так, — говорит старик.

И рассказал белому деду, как отдал он Оху внаймы своего сына и с каким уговором.

— Э! — говорит дед. — Дело твое плохо! Долго он тебя будет водить.

— Да я, — говорит старик, — и сам уже вижу, что дело плохо, да не знаю, что мне теперь и делать. Может, вы, дедушка, знаете, как мне сына-то выручить?

— Знаю, — говорит дед.

— Так скажите мне, дедушка, миленький: я весь век за вас бога буду молить! Все-таки, какой бы там сын ни был, а родной мне, своя кровинка.

— Так слушай, — говорит дед. — Как придешь к Оху, он выпустит тебе голубей, — будет их зерном кормить. Ни одного из тех голубей не бери, а возьми только того, который есть не станет, а будет он сидеть под грушей да перышки чистить: это твой сын!

Поблагодарил старик деда и пошел.

Приходит к пеньку.

— Ох! — говорит.

Ох и вылез к нему и повел его в свое лесное царство. Вот высыпал Ох мерку пшеницы, созвал голубей. Слетелось их такое множество, что боже ты мой! И все один в одного.