– Как операция?

– По косвенным признакам продолжается успешно: те объекты, которые должен был назвать перебежчик на допросах, активно ищут их контролёры, перепроверяют данные нашего агента, а значит – поверили. Через свою агентуру активно интересуются магическими таблетками, закупили много небольшими партиями и пару раз большим оптом. Также неоднократно приезжали во Владимир, чтобы убедиться, что его семья туда перебралась и реальных контактов ни с кем не имеет и никакой помощи не получает. Мы выявили на нашей территории больше двухсот шпионов и предателей, в основном, конечно, исполнителей низшего звена.

– Двести. Ни хрена себе! – присвистнул император.

– Когда возьмём их, думаю, кое-где и на средний уровень руководства выйдем – сеть большая, должны быть ниточки вверх, главное – сработать чисто и быстро, чтобы концы обрубить не успели.

Москва. «Лефортовские казармы» – расположение Преображенского полка.

Перед въездом в «Лефортовские казармы» колонна автомобилей остановилась. Императору представились генералы, ожидавшие его прибытия, коротко доложили о текущих делах. Колонна растянулась, втянув в себя десяток машин, ожидавших императорский кортеж. Въехав через парадные ворота, и маневрируя по территории, машина императора, а вслед за ней и вся колонна остановились возле полковой церкви. Император, со встречавшим его командованием полка, зашёл в храм и по узкому живому коридору между стоящими офицерами прошёл до царского места, по невысоким ступенькам поднялся на возвышение. Рядом с ним, у подножия царского места, встали сын и внук.

Тут же из «святая святых» раздались слова молитвы, с верхнего яруса к службе подключился хор; посылая в разные стороны золотые блики, распахнулись царские врата, и появилась процессия служителей церкви во главе с патриархом.

Внук императора, Александр стоял между отцом и дедом, но сейчас дед был за перегородкой и на возвышении, а отец чуть впереди, и Саше приходилось немного привставать на цыпочках, чтобы больше видеть. Но роста всё равно не хватало и наблюдал за ходом службы он фрагментами. Так что больше следил за свечой, которую держал в руке за бумагу, прикрывавшую пальцы от стекающего воска и вслушивался в голоса хора, красиво и многоголосно сопровождавшего службу.

Хор, видимо, патриарх привёз с собой – настолько профессионально звучали голоса. Хотя, может и сами преображенцы поют, – полковой церковный хор тоже славился: – Побеждены законы природы в Тебе, Дева Чистая, в рождении сохраняется девство, и жизнь обручается со смертью: пребывая по рождении Девою и по смерти Живою, Ты спасаешь всегда, Богородица, наследие Твое.

– Душновато, – подумал цесаревич, – и жарковато… а временами знобит. Офицеров-то набилось…Его и в самом деле знобило и периодически даже слегка потряхивало. Потом озноб отступал, и его бросало в лёгкий жар, на лбу выступал пот, но цесаревич не мог его смахнуть или вытереть, так как находился в публичном месте. Пару раз, немного подавшись назад и прикрывшись отцом, он всё-таки протёр влажный лоб носовым платком. И ещё цесаревичу казалось, что сердце начинало частить, но прислушиваясь к себе, он не отмечал каких-то признаков болезни и списывал всё на резкие изменения температуры и духоту: после поездки в прохладной машине они стояли на палящем солнце, теперь вот зашли в закрытый храм, который, хотя и продувался кондиционерами, но их мощности явно не хватало для плотно набившейся офицерской массы.

Он поднял глаза на офицеров, стоявших по другую сторону от прохода, но немного опустил голову, чтобы не казалось, что он их рассматривает. Прямо напротив него полноватый полковник и такой же полноватый капитан с лицами, выдававшими фамильное сходство, внимательно следили за службой, аккуратно держа горящие свечи. Рядом и дальше, за их спинами, тоже теснились офицеры. Цесаревич обратил внимание на одного, у которого на щеке, от уха и до рта, был длинный неширокий шрам, красной рваной полосой выделявшийся на бледном лице.

Разглядывая офицеров, Александр отвлёкся от службы, но увидев, как офицеры немного встрепенулись и начали негромко читать 90-й псалом, присоединился к общей молитве: – Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небеснаго водворится...

Служба заканчивалась, и Саша порадовался, что скоро окажется на улице и вдохнёт свежего воздуха: духота нарастала, у него немного кружилась голова и горчило под ложечкой, узкий воротник мундира стискивал шею, руки подрагивали, и он начинал побаиваться, что может упасть в обморок. А такое в его положении недопустимо.

Владимир. Монастырь.

В воскресенье, как и планировалось, после тренировки и завтрака вместе с дядей Геной, тётей Оксаной и всем младшим поколением Перловых мы отправились в монастырь, вольготно разместившись в микроавтобусе.

Машина, почти не снижая скорости, закладывала повороты на утренних полупустых улицах, и, выскочив на такое же пустое шоссе, быстро покатилась в сторону монастыря.

За те несколько дней, что меня не было, в монастыре ничего не изменилось. Да и измениться не могло – церковь никуда не спешит, она живёт в другом временном измерении и свою жизнь измеряет веками.

Вначале тётя Оксана повела нас на благословение к игуменье, а потом мы все вместе отправились в собор на службу Успения Пресвятой Богородицы.

Необычно было стоять в толпе прихожан: я привык или быть на балконе, где подпевал хору, или помогать при службе. Быть так, во вне, оказалось непривычно. Особый запах храма наполнял уютом и спокойствием, пламя свечи приплясывало от потоков воздуха, рядом стояли Перловы, как и я, внимательно слушающие службу, и я подумал, что события на Троицу, когда я чуть не умер, запустили лавину событий, в итоге которых я оказался в семье… – Не родных, но уже и не чужих, – подумал я.

Где-то рядом были сестра Татьяна, игуменья, монахини и насельницы монастыря, приютские дети, дядя Толя и дядя Витя. Даже не переходя на «зеленое зрение», я знал, что они рядом, и они никогда не станут для меня чужими. Как и сотни прихожан, наполнивших храм и вместе со мной возносившими сейчас общую молитву. Раньше такого единения с прихожанами я не чувствовал – помогая в службе, я больше был сосредоточен на том, чтобы не допустить ошибок и обращать внимание на присутствующих было особенно некогда. Иногда я смотрел на службу с верху – между балясинами клироса, если меня ставили подпевать хору, но и там больше интересовался работой помощников в службе, а не разглядыванием прихожан.

Сейчас же я наблюдал за литургией по-другому: я смотрел на этих сгорбленных старушек, с морщинистыми лицами, наполненными искренней верой, беззвучно шептавшими молитвы; на уверенных в себе, холёных дворян и купчих; на рабочих с ближайшего завода, казалось, стеснявшихся своей хоть и праздничной, но не богатой одежды; на нескольких полицейских, кучкой стоявших напротив иконы Георгия Победоносца; на детишек, которых уже притомила служба и они начинали вертеться, одёргиваемые родителями.

– Вот он, православный мир, люди суздальского ополья, про которых рассказывал дядя Толя, – подумал я. Я подхватил песнопение, стараясь подгадать под тихие тонкие голоса старушек, старательно певших рядом: – И жизнь обручается со смертью… и по смерти Живою, Ты спасаешь всегда, Богородица, наследие Твое.

Во время службы я чувствовал небольшую усталость и общую слабость, которая временами быстро усиливалась, и накатывала головной болью и першением в горле, но подключив свои способности, поправлял самочувствие. Это помогало, но не на долго, и как только самочувствие снова ухудшалось, приходилось включать дар и настраивать организм.

Служба закончилась, людской поток понёс меня к выходу, я не сопротивлялся, а плыл в этой людской реке, притихшей и сосредоточенной после общей молитвы.

Москва. Расположение Преображенского полка.

Выйдя с молебна, император поискал глазами командира полка, и генерал Раевский тут же оказался рядом: – Павел Николаевич, я в дороге почитал программу полкового праздника. Ты, похоже, всё, что можно, запихал в один день, скрестил, так сказать, ужа и ежа и ещё и белку скотчем примотал.