«Имперским» триатлон назвали потому, что соревнования установлены императором и им же поддерживаются; победа в имперском триатлоне даёт разные льготы, в том числе значительно расширяет возможности по выбору института или университета для получения образования, поэтому в них каждый год участвует много выпускников школ, для которых соревнования дают шанс продвинуться в жизни.

Я согласно покивал головой и отъехал в сторону, обдумывая, что надо бы подготовиться и поучаствовать в таких соревнованиях – я как раз этими тремя видами занимался и мне было интересно что с луком, что с саблей, что на коне. А за стрельбу вон, даже грамоту получил.

Дядя Толя между тем обсуждали со Степаном его будущее – Степан через год заканчивал школу и пока не мог окончательно определиться с выбором – чем заниматься после выпуска.

По дороге я вспомнил про девочек приюта, приехавших на фестиваль и наряженных в кокошники и жемчужные ожерелья, и, поравнявшись с дядей Толей, сказал: – А девочки – красивые.

Он непонимающе посмотрел на меня, и я ещё раз повторил: – А девочки – красивые.

Дядя Толя рассмеялся: – Ну, всё, пропал пацан…

Я опять не понял, о чём он говорит: почему я пропал и что в этом смешного? Как я «пропал», если я рядом? Иногда про какого-нибудь пьяницу говорили, что он «пропал», но ведь в этом случае имелось, что он пропал как человек. Переспрашивать не стал – почти каждый день слыша непонятные фразы от взрослых, я постепенно привык к ним, как и к странностям в их поведении и уже смирился с тем, что понять их порой сложнее, чем полуторагодовалого Антошку в приюте – тот постоянно что-то лопотал, злясь оттого, что его не понимают и возмущенно раскидывал при этом руки, оттопыривая пальцы.

В монастырь мы вернулись ещё до заката.

***

⃰ отсылка к мультфильму «Бобик в гостях у Барбоса», 1977 г.

Владимир. Монастырь.

После возвращения с фестиваля моя жизнь снова изменилась – теперь утро начиналось с обязательной пробежки и физкультуры – дядя Толя и дядя Виктор составили мне график занятий для подготовки к имперскому триатлону, и мы вместе расписали упражнения на каждый день. Если раньше я занимался физкультурой ежедневно, а стрельбой из лука, фехтованием и джигитовкой – часто, но в свободном режиме, то теперь каждый день, включая выходные, под них отводилось время, а раз в две недели мне предстояло выполнять «контрольные проверки», чтобы можно было зафиксировать мои показатели, поправить график и определить, насколько можно и стоит ли увеличивать нагрузку. Для каждого из видов спорта нужен был собственный комплекс занятий, и каждому виду спорта пришлось выделять отдельное время.

– График-то красивый, сказал дядя Толя, – главное, чтобы ты не устал через пару недель или пару месяцев и не стал отлынивать от тренировок. Так-то ты несколько лет собрался готовиться.

Дядя Витя согласно кивнул.

Я хотел пообещать им, что буду тренироваться каждый день и не заброшу занятия, но не знал, как нужно клясться перед взрослыми: сказать «честью клянусь», как принято у дворян я не мог – я же не дворянин; пообещать «зуб даю» – это по-пацански, но для обещания взрослым вряд ли подходит. Поэтому просто молча шмыгнул носом.

***

Обычно во второй половине дня Татьяна ходила за травами. Часто я увязывался за нею, так как в отличие от других мальчиков приюта, быстро стал разбираться в растениях и помогал ей их собирать, а не только носил пакеты. Больше недели я готовился к фестивалю и было не до трав, а потом три дня отсутствовал, поэтому после возвращения с реконструкции старался выходы за травами не пропускать. Пособирав у Нерли смородинового листа и цветков для чая, через сосняк и заброшенные яблоневые посадки мы по мосту через Клязьму перешли на большое поле, по краю которого росло много нужных растений. Мы собирали травы, перевязывали их в пучки и складывали в большие пакеты.

Краем зрения, не обычного, а того, которым я видел людей вдалеке как небольшие светящиеся точки, я заметил за пригорком три фигуры – одну большую и две маленькие. Я уже примерно мог соотнести размер точки и оттенок свечения с размером живого существа и его породой. Не люди, не лошадь с жеребятами, не корова с телятами: оттенок света от точек был похож на собачий, но одна «собака» была слишком уж большой. Недалеко от этого места я видел недавние отпечатки на земле медвежьих лап, и подумал, что это могут быть медведи. Легонько дёрнув Татьяну за рукав, я тихо сказал: – Посмотри туда, там, похоже, медведица с двумя медвежатами гуляет.

Татьяна посмотрела в нужную сторону и ответила, что ничего не видит.

– Ты не глазами смотри, а так: я демонстративно прикрыл глаза и повернул голову в нужную сторону…

Татьяна закрыла глаза, помолчала немного и ответила: – Ничего не вижу. Ты не устал часом?

– Нет. Но, думаю, уходить нужно. Можно у реки ещё пособирать.

Татьяна согласилась, но к реке мы уходить не стали, а сразу направились в монастырь, благо, пакеты были почти полные.

***

Вечером, после службы, отец Игнатий позвал меня с собой и стал расспрашивать о медведях.

– Мы траву собирали для лекарств и настоев, и когда я посмотрел в ту сторону, за бугорок, но не глазами, а так – я вновь, как и днём, когда показал Татьяне как я «смотрю», прикрыл глаза – и увидел, что там «живое» – одно большое и два маленьких. А неподалеку от этого места были медвежьи следы, я их и раньше видел. Я и подумал, что это медведица с детьми – по цвету на собак были похожи…

– А как ты видишь?

– Ну, как глазами, но без них. Издалека люди как будто жёлто-зеленые точки. А когда близко – как фигуры, только ещё в розовых прожилках и красных пятнах. Но когда близко, такое зрение не нужно – и так хорошо видно, а когда далеко или в зданиях, то очень удобно – обычными глазами там не видно.

– А ты людей различаешь?

– Только тех, кого хорошо знаю.

– А на какое расстояние видно?

– Наверх – весь монастырь видно и даже дальше, вниз пустырь примерно до реки и дальше немного.

– А где сейчас матушка игуменья?

Я перешёл на зеленое зрение и сосредоточился: – Так через комнату, в Вашей светёлке. Там ещё дядя Толя и дядя Витя и сестра Татьяна. Кучкой, за столом сидят, наверное.

Отец Игнатий встал, приоткрыл дверь в коридор и негромко крикнул: – Матушка игуменья! И все остальные! Заходите.

В небольшой комнате сразу стало тесно. Дальше мы разговаривали уже все вместе. Хотя, какой это был разговор – я не мог понять, чего они от меня хотят, а они не могли понять мои простые объяснения. Из разговора и вопросов я узнал, что отец Игнатий отправлял дядю Толю на ту поляну, где мы с Татьяной собирали травы, и он в стороне, за пригорком и кустами, где я указывал, обнаружил свежие следы медведицы и медвежат. После очередного повтора вопроса о том, как я вижу, – я ответил: – Так же, как и вы, когда глаза закрываете. Чтобы продемонстрировать, я снова, уже в какой раз за вечер, закрыл глаза и покрутил головой, немного разведя руки…

А вот последовавшие за этим слова отца Игнатия меня потрясли: – Когда мы, каждый из нас, все люди вообще, закрывают глаза, просто становится темно. Мы впервые сталкиваемся с таким видом зрения и пытаемся понять это. Мы так не видим. Никто так не видит. Кроме тебя.

Я застыл: – Как никто? Вообще? Это же так удобно.

– Когда ты этому научился?

– Я не учился. Оно само. Недавно. Несколько дней… Я подумал, что так у всех – я расту, когда-то не умел ходить и говорить, потом научился. Как и на лошади ездить. А сейчас и саблю держу и из лука стреляю, и дядя Витя даёт мне уже молотком помогать при ковке. Я вообще уже большой. И вот теперь и смотреть так могу…

Отец Игнатий подошел ко мне, присел перед стулом, на котором я сидел и положил свои руки мне на плечи: – Нигде до этого я не встречался ни с чем похожим. И никто не встречался. И я хочу, все мы хотим, понять, почему Господь дал тебе этот дар? Или Крест? Господь ничего не делает просто так. И если он на кого-то обратил внимание, то это – умысел Божий.