– Андрей Андреевич, – обернулся ко мне Плетнев, – я очень рад, что в Вашем лице вижу достойного молодого человека, и уверен, и в будущем Вы сможете удержать эту высокую планку и своими делами принесёте славу своему роду. Разрешите в память о нашем знакомстве преподнести Вам в дар небольшой подарок – я наслышан о Ваших успехах во владении саблей и буду рад, если Вы будете этот подарок использовать.

С этими словами он наклонился, достал из-за кресла длинную коробку, раскрыв её, достал шашку в ножнах и передал мне.

Я взял подарок в руки и немного выдвинул шашку из ножен, – лезвие блеснуло, отразив блики от люстры: настоящая кавалерийская шашка была пока для меня тяжеловата; дорогие ножны, отделанные серебром и украшенные золотой чеканкой и камнями, такая же рукоять.

– Сожалею, Евгений Васильевич, я не могу принять этот подарок. Я Вам изначально сказал, что воспринимаю произошедшее как недоразумение, и мне представляется, что ваши извинения, принесённые Геннадию Алексеевичу, полностью это недоразумение исчерпали, – я почтительно склонил голову, протягивая шашку хозяину.

– И, тем не менее, мой сын, Владислав, провинился. А в силу того, что он наследник рода, любой его, даже, казалось бы, незначительный проступок, может бросить тень на наш род. К тому же, наш род не беден и я считаю, что подарок как раз подходит для данной ситуации. Мне бы искренне хотелось, чтобы Вы его приняли.

Я немного растерялся. Дитерихс учил меня юридическим тонкостям старательно, и я уже знал: если на подарке настаивают, его надо принять. Если, конечно, он не является замаскированной взяткой с расчётом на дальнейшее содействие в чём-то. Если отказаться ещё раз, то Плетнев может посчитать, что его подарком, а значит и родом, пренебрегают. Я взглянул на Геннадия Алексеевича, он, видя это, немного прикрыл глаза. Так, понятно.

– Благодарю Вас, Евгений Васильевич. Для меня честь получить такой замечательный подарок от Вас. Уверяю Вас, он будет использоваться исключительно в благих целях, – я немного вытянул лезвие сабли и поцеловал его.

Вместе мы проводили Пле́тнева до выхода, поклонились, когда он садился в машину.

Проводив взглядом автомобиль, Геннадий Алексеевич повернулся ко мне: – Андрей, ты всё правильно сделал. Вовремя поднатаскал тебя Михаил Генрихович, ну и сам ты молодец, не растерялся.

Видя, что к нам уже подбегают Вася и Борис, Перлов повернулся к ним и вытянул руки: – Так, двигаем на ужин. Мама, наверное, уже заждалась. Обговорим потом.

– Ну, подержать-то можно, – останавливаясь, попросил Борис. Я протянул ему шашку. – У, тяжёлая, – одобрительно проговорил Борис, вытягивая шашку из ножен.

За ужином в этот раз мы не итоги дня подводили, а обсуждали прошедший визит Плетнева.

Владимир. Лицей.

Днём с территории лицея можно было выйти через боковую калитку, располагавшуюся за спортивным городком, и я часто ею пользовался – оттуда мне было ближе до дома.

Переодевшись после тренировки, а лёгкую ветровку я уже сменил на утеплённую куртку и без шапочки на улицу не выходил, я двинулся к сторожке, прикрывавшей калитку. В сумерках я не сразу заметил на одной из скамеек сидящего пацана, но внимание на него я обратил только тогда, когда услышал отчётливые всхлипы.

Я подошёл к пацану и спросил: – Ты в порядке?

Он поднял голову и зло произнёс: – Иди, куда шёл.

– А я как раз и шёл, чтобы присесть после тренировки и немного остыть в закутке, прежде чем выйду на улицу, на ветер.

Я сел на противоположный край скамейки. Парень демонстративно отвернулся, всхлипывать он перестал. Я его несколько раз видел – из дворянского класса, на год старше. Не длинные чёрные волосы всегда зачёсаны назад и аккуратно уложены, подбородок и скулы слегка выступают, полные губы немного приопущены. Он всегда был хмурый и сосредоточенный, мы с ним нигде не пересекались, повода для знакомства не было, так что я даже имени его не знал.

Помолчав минуты три, я спросил: – На дуэли проиграл?

В ответ молчание.

– Двойку схватил?

Тишина.

– Деньги или карточку потерял?

Парень приподнял голову и зло ответил: – Вам, купцам, лишь бы деньги.

– С девушкой поругался?

Он поднял голову, я увидел, что слёзы у него уже подсохли, и нешироко раскрывая рот, он заговорил: – Не будет у меня девушки. И будущего у меня не будет. Я сын предателя.

– Но ты же в дворянском классе?

– Это ничего не меняет. Мы во Владимир сбежали от позора – когда отец, – пацан тяжело сглотнул, – он в военной разведке служил, сбежал к немцам, на семью такой позор обрушился, что мама за бесценок продала московский дом и всё имущество и даже не к своему роду, в Ярославль, вернулась, а сюда, просто небольшой домик купила. Хотели куда подальше уехать, но у младшей сестрёнки лёгкие слабые, на Урал или в Сибирь ей нельзя. Но, думаю, и там бы не получилось спрятаться. Меня в лицее на дуэль даже никто не вызывает, чтобы честь свою не уронить. А за спиной шёпот постоянно… Как тебе – рядом с сыном предателя сидеть? Задница не пригорает? Убегай быстрее, а то – вдруг я заразный!

Он стиснул губы и прищурившись смотрел на меня.

Сотни мыслей проносились в голове – как его поддержать? Чем помочь? Что посоветовать? На фоне его проблем мои любые советы – так, сотрясание воздуха. И единственное, что мне резануло слух – «мама».

Так я и ответил: – Повезло тебе.

У него от удивления не только глаза сделались по пять копеек, но и челюсть отвисла.

– У тебя есть мама, которая тебя любит. И она своей жизнью жертвует, чтобы вас спасти и дать тебе воспитание и образование. А меня моя, когда мне ещё года не было, просто на улицу выбросила. Спасибо, всё-таки пожалели, и, видимо, отец, мою люльку около монастыря оставил, а было начало осени, ещё не холодно, и монашки меня нашли раньше, чем я умер от переохлаждения. И все годы в приюте я молился только об одном – чтобы она меня снова забрала. И я бы её любил такую, какая она есть и с детства стремился научиться всему полезному, чтобы ей помогать, когда она меня заберёт. И любой другой женщине бы помогал, но чтобы дом был и мама была. Как-то, мелкий ещё совсем был, прибежал после утрени в приют, подошёл к сестре Татьяне, что за приютскими присматривала, и говорю: – Там Марфуша, на паперти, милостыню просит. Может, она меня третьим возьмёт, к своим двоим детям? Где два – там и трое. Она же рядом живёт, я всё равно в храме прислуживать смогу. А так, я буду травы собирать и сушить, я в них хорошо разбираюсь, будем их продавать и проживём… Помню, сестра Татьяна аж слезами залилась и обняла меня. От неё и я заревел…Так мы с ней сидели и плакали.

– Ты же из перловских? Дворяне, выходцы из купцов?

– Я под опекой. С конца лета.

– Ааа. Ну а мы как раз в конце лета из Москвы сюда перебирались.

Мы ещё немного поговорили, а потом я предложил уходить – боковую калитку скоро должны были закрывать и обходить по кругу не хотелось. На моё предложение попить чаю где-нибудь поблизости он согласно кивнул. Свернув в ближайшее кафе, мы полчаса посидели за плюшками с чаем, разговаривая о разных пустяках и рассказывая какие-то эпизоды из своей жизни. А после выхода, расставаясь, крепко пожали руки друг другу. Идти нам было в разные стороны.

Владимир. Дом Перловых.

– Выше. Ещё выше. Ещё чуть-чуть. Вот так хорошо, повтори. Ещё раз повтори. Чуть ниже. Чуть выше. Вот так повтори, ещё раз, ещё раз. Вы все делаете успехи, это заметно. Итак, «хао-ку», в зависимости от тона может быть «круто», «горько» и «вопить». Переходим к следующему примеру… – наши занятия с учителем Ван Фэном проходили по стандартной схеме: немного истории, произношение, слова, каллиграфия, ключи. И так каждый день – полтора часа перед ужином. А после ужина, «за коробками», мы повторяли материал или просто слушали разговор на китайском Ван Фэна с Геннадием Алексеевичем и Оксаной Евгеньевной, и периодически присоединявшейся к ним Кати.