Владимир. Монастырь.

Анатолий, как и обычно в это время, находился в конюшне. Жуткий вой Красавки заставил вздрогнуть не только его, – даже лошади захрапели и задёргались. – Это не медведь ли забрёл часом? – подумал Толя, но тут же себя одёрнул: – Днём, да через Клязьму, какой медведь попрётся?

Схватив тяжёлую гвардейскую саблю, с которой он обычно занимался джигитовкой, выскочил из конюшни. В несколько прыжков преодолев расстояние до Красавки, он уже на середине пути опознал в лежащем на траве пацанёнке Андрея. Подскочив к ребёнку, он с треском разорвал рубашку на нём и прижал ухо к груди. Сердце не билось. Пульс на шее не прощупывался.

Взглянув в умные глаза собаки, он короткими фразами бросил: – Красавка. Из кузницы. Виктора. Позови,– а сам начал делать искусственное дыхание.

Виктор по выходным горн не зажигал – игуменья не благословляла на работу в выходные, поэтому он находился в небольшой пристройке, где хранилось оружие, предназначенное для выездов на реконструкции и любовно приводил его в порядок – это же не работа, это отдых. Он вздрогнул, когда услышал, как что-то грохнуло в дверь. Ещё один удар по двери и сильный лай собаки. Выглянув, он увидел Красавку, которая сразу же рванула в сторону, и Виктор бросился за ней. Когда он подбегал к лежащему на земле Андрюшке и нажимающему на его грудную клетку Толе, тот, услышав шаги, на секунду приподнялся и сказал: – Звони срочно Игнатию, отпущение грехов…

Анатолий не договорил, точнее, Виктор, не дослушав, бросился вновь к кузнице за смартфоном. Позвонив на бегу отцу Игнатию, он успел сделать ещё звонок сестре Татьяне.

Упав на колени перед Андреем, он сменил Анатолия, и стал осторожно, чтобы не повредить тонкие рёбра ребёнка, делать искусственное дыхание. Буквально через три минуты рядом уже были и отец Игнатий, и Татьяна. Отец Игнатий присел около головы ребёнка и негромко забормотал слова молитвы, а Татьяна, упав на колени, села рядом, и, взяв в свои руки тонкую, холодную и бледную ладонь ребёнка, тихо плакала. Ещё через минуту подошла и встала неподалёку игуменья, несколько монашек и прихожанок. Отдельной стайкой молчаливо стояли дети из приюта. Собравшиеся или молчали, или негромко шептали молитвы.

***

Я умер. Я чувствовал своё тело, но не мог пошевелить ни рукой, ни ногой. Яркий свет бил в глаза, это было неудобно, но прикрыть глаза я тоже не мог. Я слышал жуткий протяжный вой Красавки и понимал, что она сейчас оплакивает мою смерть. Чувство благодарности шевельнулось в душе, захотелось, как я делал каждый день, провести ладонью по её гладкой шерсти. Но пальцы меня не слушались, я лишь чувствовал, как они остывают. Обида на то, что я не успел сделать и узнать так много интересного, сменилась спокойствием – значит, такова воля Его и таков мой Крест.

Ещё через минуту мои уши услышали топот, треск разрываемой рубашки и несколько толчков в грудь. На губы надавили чем-то влажным, и в рот под давлением хлынул воздух – непривычно тёплый и непривычно под напором. Зачем это? Всё кончилось… но встать и объяснить дяде Толе и дяде Виктору, что ничего делать не надо, что так и должно быть, что надо смириться и принять то, что уже произошло, я не мог и поэтому отстранённо, с недоумением воспринимал их действия.

Снова толчки в грудь, поток воздуха в рот. Неясный шум, лай Красавки, поскуливание щенков. Вскоре к этому фону присоединился голос, читающий «Отче наш», в котором я узнал отца Игнатия. Узнал с трудом – я привык к его размеренному и безэмоциональному речитативу, которым он вёл службы в храмах, а сейчас его голос сипел и срывался: – И остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должником нашим… Сквозь шум пробивался и плач Татьяны и её шёпот: – Господи, помоги! Не забирай его, Господи! Спаси и сохрани!

Я вспомнил, как недавно читал притчу об умирающем, около одра которого собрались его родственники и друзья. Я тогда ещё подумал, что счастлив человек, которого в последний путь провожают те, кого он любит. Я умирал на руках тех, кто был мне дорог. Эти люди всегда дарили мне счастье. Я попробовал улыбнуться, вспомнив эти счастливые моменты, но не смог – ни один мускул не был мне подвластен. Запах мирры и ладана витал в воздухе: так всегда пахло от отца Игнатия и в храмах, и этот тонкий запах успокаивал меня… Всё большее умиротворение охватывало меня. Какое ёмкое слово – подумал я – уМИРОтворение. Творение мира. Спросить бы у отца Игнатия, связано ли как-нибудь слово «миро» с «умиротворением», но ни спросить, ни увидеть я не мог. Яркий свет забивал зрение и глаза ничего не видели, но неожиданно я увидел мир вокруг себя не глазами, точнее, «увидел» светящиеся пятна, и себя в центре – таким же светящимся светло-зелёным пятном. Отец Игнатий, дяди Толя и Витя, Татьяна, подальше игуменья Юлиана, монашки, приютские дети… Тех, кого я хорошо знал, я угадывал и в виде «пятен», а кого не знал – те так и оставались незнакомыми светло-зелёными точками.

– Я, наверное, совсем умер и уже вижу души, – подумал я. – Интересно, почему они светло-зелёные? Хотелось коснуться этих светло-зелёных полупрозрачных теней, окутывающих людей, чтобы понять, из чего они сделаны. Но даже этот интерес был каким-то подавленным: жизнь медленно вытекала из меня.

Сквозь постепенно усиливающуюся полудрёму я услышал: – Стой! Пульс! Точно! Точно бьётся!

– Кто «стой»? Зачем или за что пульс «бьётся»? – подумал я. И вдруг полудрёма стал отступать, звуки и запахи хлынули потоком и яркий свет вновь ударил в глаза.

***

Виктор в очередной раз вдохнул в рот Андрея воздух и собрался надавить на грудь, как вдруг Анатолий, державший пальцы на шее Андрея негромко и неуверенно произнёс: – Стой. Пульс появился… Он замер на несколько секунд и тихо повторил: – Точно, точно бьётся.

Скоро стало заметно, что грудь Андрея немного приподнимается, постепенно его дыхание восстановилось. Врачи, выскочившие из машины скорой помощи, аккуратно уложили ребёнка на носилки, задвинули их в машину, и, блеснув огнями, скорая умчалась в больницу.

Кремль.

Обед в Кремле проходил в приподнятой обстановке. Романовы, собравшиеся в семейном кругу, обсуждали прошедшую церемонию.

– Александр, ты уровнем своей силы сумел впечатлить не только всех собравшихся, но и нас с отцом. А мы на своём веку немало повидали. Все мы гордимся, что ты смог не только сохранить, но и приумножить родовую силу – обратился император к внуку; – Сегодня полковой праздник в Измайловском полку, вечером мы едем к ним на торжества, поедешь вместе со мной и с папой. Запланировано большое награждение офицеров и солдат полка, вручишь несколько наград. Пора тебе приобщаться к публичности и начинать участвовать в церемониальных мероприятиях. И у преображенцев надо будет побывать, – на тебе мундир их полка и им будет приятно видеть наследника в своей форме; в Преображенском полку в августе будут отмечать очередную годовщину вручения им георгиевского полкового знамени, уровень мероприятия – достойный для визита. И некоторые княжеские роды надо посетить, когда повод подходящий будет – тех же Голицыных. Они немало делают для империи и всегда демонстрируют лояльность трону. У них недавно средний сын в зоне пограничного конфликта погиб, и выразить соболезнование лично, – это совсем другой уровень внимания по сравнению с телеграммой. К тому же, посмотри, насколько они грамотно подарки от крымчан организовали – сами подарили тебе шикарный виноградник, Юсуповы рядом построят винокуренный завод, Гереи передали тебе находящуюся рядом часть берега с пляжем и яхту, Мекензиевы прирезали земли, чтобы вся долина и прилегающая гряда холмов принадлежали тебе, Потёмкины построят там особняк и пристань, а Крейзер сделает дороги, тропинки и лестницы. Так что теперь у тебя есть собственное место для отдыха в Крыму. Ты Веру и Надежду с собой будешь брать?

Александр довольно кивнул, посмотрев в сторону сестёр.