Если и была еще какая надежда у горцев на лучшее будущее, то она рассеялась после того, как лагерь узнал, что офицеры выданы большевикам. Вот тогда я вновь вспомнил слова князя, пророчество которого сбылось с поразительной точностью. Дальнейшие события развивались в полной согласованности с тем, что происходило в Казачьем Стане (в Лиенце), так как, видимо, для англичан не существовали отдельно казаки, русские, горцы, а была одна общая масса людей, одновременную выдачу которых требовали из Кремля от своего «верного» и старательного союзника.

… Как офицеров, так и беженскую массу постигла та же участь, что и казаков, лишь только с той разницей, что жертвы английского предательства Казачьего Стана исчислялись десятками тысяч, в то время как в горском лагере их было тысяч пять. Многие ли спаслись из горцев? Из офицерского состава, не считая грузин, о которых говорилось выше, остались в числе уцелевших: полковник Кучук Улагай, штабс-ротмистр С. Т. и пишущий эти строки.

Что же касается горской беженской массы, то из общего числа, примерно пять тысяч человек, скрылись в лесах до двухсот, а все остальные были выданы предателями большевикам.

В лесах убегавших преследовали, оттуда доносились отдельные выстрелы — то была охота «джентльменов» на людей безоружных и беспомощных. Раненых увозили в госпиталь, а убитых оставляли в лесу.

Я и мой верный спутник снова в Италии, но на этот раз на юге, где в жаркий августовский день пожали друг другу руки, быть может, навсегда…

Осетинского конного полка ротмистр Г. Туаев

Письмо ротмистра Туаева

Разрешите мне, как одному из офицеров, для которых лиенцкая трагедия является событием исторического значения, ответить на письмо, подписанное английским офицером Освалдом Штейном, которое было напечатано в газете «Таймс» от 14 мая 1952 года (письмо О. Штейна напечатано в первой части «Великого Предательства»).

В этом письме автор, отвечая герцогине Атольской, имел в виду английского читателя указанной газеты. Ту же цель преследую и я, так как русскому читателю давно известны подробности этого чудовищного злодеяния.

Вот мой ответ господину Штейну, ответ офицера, пережившего эту трагедию и уцелевшего. Как офицер, воспитанный в славных традициях Великой Российской Армии, я, тем не менее, впервые не поверил слову офицера и эта «нетактичность» спасла меня от «конференции».

Убедил ли О. Штейн герцогиню Атольскую в том, что она действительно ошибается, это мне неизвестно, но лично меня он убедил в том, что сам он не только ошибается, но, более того, — несет полную ответственность за те действия, которые принято называть предательством.

В британской зоне Австрии, господин Штейн, единственные принудительно не репатриированные, к числу которых принадлежу и я, были те, кто, вовремя раскусив план гнусного предательства, нашли возможности воздержаться от поездки на «конференцию» или же, скрывшись в горах, перебраться в американскую зону.

Этот английский офицер уверяет герцогиню Атольскую, что бывшие советские граждане могли оставаться в английской зоне, если бы пожелали.

Интересно знать, где, когда и кто спрашивал этих несчастных, избиваемых прикладами людей?

До погрузки в эшелоны или после, когда жертвы уже находились в окровавленных лапах сталинских молодцов?

<…> А к какой категории принудительно репатриированных, перечисленных буквами «а», «б» и «в» отнес этот офицер нас, для которых советская власть всегда являлась бандой международных преступников, и это отношение наше было хорошо известно правительству Его Величества?

Может быть, этот список не ограничивается указанными буквами, а продолжается до последней буквы алфавита?

Эти три буквы для бывших советских граждан, а какие буквы наши, согласно которым нас, никогда не бывших советскими гражданами, приглашали на «конференцию» и многих, очень многих, загоняя штыками в эшелоны, отправляли на «родину»?

Освальд Штейн знает обо всем этом, но, может быть, настанет день, когда должно будет открыть тайну этой «азбуки»…

Предательство есть величайшее преступление.

Ротмистр Туаев

Первыми жертвами были: казак станицы Уманской полковник Павел Сергеевич Галушкин и казак станицы Ахметовской подъесаул Петр Васильевич Головинский.

Оба они были предвестниками грядущей трагедии.

Не сомневаясь в предстоящей выдаче советам, оба они покончили самоубийством еще до начала ее. Имена их достойны быть отмеченными, так как смертью своею они предупредили казаков о приближающихся трагических днях.

Полковник Галушкин был старый эмигрант, проживавший во Франции. Принимая участие в казачьем движении, ко времени отхода Казачьего Стана из Италии в район Лиенца, он состоял в одной из станиц, не занимая в ней никакой должности.

Оказавшись вместе с остальными, близ Лиенца, он вместе с несколькими казачьими семействами временно обосновался под мостом через сухое русло, невдалеке от селения Делзах.

Попав в район, занятый в Австрии англичанами, он им никак не верил и пророчески предсказывал неизбежность выдачи. Своим сожителям под мостом он все время твердил о предстоящей выдаче и говорил, что надо что-то предпринимать, чтобы не оказаться в руках Советов.

На третий день, по прибытии своем в долину Дравы, на рассвете, он взял карабин одного есаула (выданного впоследствии большевикам) и застрелился выстрелом в рот.

О смерти подъесаула Головинского, бывшего в то время адъютантом 1-го Конного полка, близкий ему человек говорит так:

«В тревожные дни перед выдачей в Лиенце, он понял, к чему клонилась «политика» англичан и не верил в их доброе отношение к казакам. Он предупреждал казаков своего полка, чтобы они отходили в горы и там отсиживались.

Когда англичанами было приказано сдать оружие, он своего револьвера не сдал и предупредил казаков, что подходит «последний час».

Когда последовало распоряжение о поездке офицеров «на конференцию», он на нее не поехал. Об этом шаге англичан он говорил как об искусно расставленной ловушке, о предательстве англичан и, призвав казаков в последний раз расходиться в горы, застрелился. И этот его выстрел был последним предупреждением для казаков Конного полка.

Когда к его лагерю прибыли английские машины для того, чтобы вывезти их на погрузку в вагоны, лагерь оказался пустым. Следуя совету покойного, казаки разошлись заблаговременно по соседним горам и лесам.

Тела обоих этих офицеров покоились первоначально на кладбище селения Дользах, в лесу, а затем перенесены на братское кладбище в Лиенце. Сколько казаков и членов их семейств погибло при выдачах, едва ли удастся когда-либо установить точно.

Гибли они 1 июня на площади Пеггеца; гибли в этот и последующие дни от пуль преследовавших их по горам и лесам английских солдат; умирали от ран; кончали жизнь самоубийством.

<…> Точное число погибших так и не установлено и установлено быть не может. Это станет понятным, если учесть тогдашнюю обстановку и настроение переживших трагедию:

1. В эти дни были вывезены для передачи большевикам тысячи людей, учет их не велся, а если и велся англичанами, то данные эти нам до сего времени не удалось получить. Когда наступило некоторое успокоение, стали выяснять, кого нет. Но установить, кто был выдан, кто погиб, кому удалось избежать выдачи и уйти в горы, было невозможно.

2. Оставшиеся невыданными после всего пережитого были морально подавлены. Над ними еще долго висела угроза быть выданными одиночным порядком. Постоянные налеты и наезды советской репатриационной комиссии, база которой находилась в Клагенфурте и которая «охотилась» за бывшими подсоветскими людьми, держали в крайнем напряжении последних. Все это заставляло людей избегать показываться на глаза англичанам, а кто решил уйти из района Лиенца, делал это спешным порядком, в большинстве случаев по ночам.