Ялтинское соглашение навсегда оставит на знамени свободолюбивых демократий позорное пятно гибели храбрых воинов и наложит моральную ответственность на совесть Европы и Америки за непростительную ошибку, допущенную их государственными руководителями.
22 июня 1946 года. Лагерь Келлерберг, Австрия.
А. Сукало
2. Еще о 1-й казачьей дивизии
Ниже публикуются воспоминания бывшего командира 1-го Донского полка майора Б. В. Островского, в которых описываются события, предшествовавшие выдаче англичанами офицеров дивизии. В них есть повторения того, что уже было сказано в статье А. Сукало. Но, чтобы не нарушать цельность воспоминаний со многими подробностями дня 25 мая, о которых не упоминает Сукало, а также ввиду некоторых расхождений в описаниях этих видных участников событий, как, например, о моменте выступления Островского, повлекшего за собой распоряжение английского генерала о расстреле его, эти воспоминания печатаются почти полностью.
Расхождения в описании некоторых моментов объясняются крайним напряжением нервов всех тех, кому пришлось пережить день 28 мая 1945 года в лагере Вайтенсфельд.
<…> Накануне выдачи, то есть 27 мая 1945 года, я спустился с гор, с того места, где стоял 1-й полк, для посещения штаба дивизии, а также Сибирского и Калмыцкого полков, которые были даны под мое командование.
По прибытии в штаб дивизии я встретился с командиром ее полковником Вагнером, который сообщил мне, что начальник разведывательного отделения майор Трич совершенно точно указал и даже объехал места сбора частей за проволоку, после чего предстоит отправка всех без исключения в Советский Союз.
Полковник Вагнер спросил меня, что я думаю делать. Я просто не знал, что ему ответить. Вагнер посоветовал мне ехать в расположение Русского корпуса, который, как эмигрантский, не подлежал выдаче (это узнал тот же майор Трич). Он дал мне пропуск для поездки и снабдил большим количеством бензина для автомобиля. Сам же он распускает подчиненных и советует им уходить из Сирница (место стоянки штаба).
На мой вопрос, что предполагает делать лично он сам, Вагнер ответил, что его вестовой уже приготовил вьючного коня и они уходят в горы, следуя горными дорогами в направлении Германии. Он обнял меня и, не скрывая слез, попрощался. Вид этого могучего роста человека был ужасен. Его, своего бывшего командира, я знал хорошо: он никогда не терялся, был всегда спокоен, храбр и трезв; но теперь он был совершенно убит всем происходящим.
Впрочем, я и сам был не свой, растерянный в своих мыслях и в беспомощности.
Прощаясь с полковником Вагнером, я еще раз выслушал его совет ехать в Русский корпус, оставаться в его расположении и ни в коем случае не рисковать своей головой, а в полк сообщить о предстоящей выдаче СССР — предательстве — предоставив офицерам и казакам свободу действий. Я ему ответил, что поеду в Корпус для того, чтобы познакомиться с тамошней обстановкой, а также поставить в известность его командира о предстоящем предательстве, затем вернусь, так как не могу принять решение, не сообщив лично полку о том, что его ждет.
По прибытии в район расположения Корпуса, я был у его командира полковника Рогожина и сообщил ему о предстоящей выдаче казаков Казачьего корпуса. Полковник Рогожин был взволнован моим сообщением, так как накануне он получил приказ англичан приготовить списки казаков и представить таковые в их штаб. Как я понял полковника Рогожина, он с Вагнером был знаком, а майора Трича хорошо знал по службе его в Русском корпусе, где его любили и весьма ценили.
Возвращаясь от полковника Рогожина, я заехал в местечко, в котором находился немецкий состав нашего полка, выделенный из него англичанами. Туда я приехал поздно, часов в девять вечера, так как задержался в Русском корпусе не только с командиром его, но и со своим младшим братом — артиллерийским поручиком, служившим в одной из батарей Корпуса.
Я сообщил немцам то, что Вагнер просил сообщить им. Они собрались у майора Дивиенталя и тоже решили уходить.
По дороге я встретил автомобиль, перегруженный немецким составом штаба дивизии. Среди них было много знакомых, которые крикнули мне, что едут в Клагенфурт, а дальше кто куда.
В расположение 1-го Донского полка я прибыл после 10 часов вечера и сейчас же приказал собраться всем офицерам.
Перед гостиницей, в которой я жил, я увидел несколько танков и мой помощник Г. Д. (бывший войсковой старшина и помощник командира 12-го Калединского полка) сообщил, что перед вечером прибыло на танках и автомобилях соединение англичан, которые держали себя дружественно, ходили чуть ли не в обнимку с казаками, делали общие группы для фотографий, ездили верхом. В гостинице живут три офицера, от которых получен приказ полку завтра утром спуститься на шоссе для перемены стоянки.
Я объяснил ему, что это за «перемена стоянки» и спросил его мнение. Майор Дружакин (Жора) сказал мне прямо, что уходить надо, что это здравое решение, но честь офицера не позволяет так поступить, что надо спросить мнение всех офицеров и поступить в зависимости от него.
Я с ним вполне согласился. А тем временем все офицеры полка собрались в столовой гостиницы. Я познакомил их с создавшимся положением, ничего не скрывая. Это произвело ошеломляющее впечатление. Все сидели, опустив головы, потерянные, в полном молчании.
Я начал опрос мнений с младшего, который встал и твердо сказал, что считает себя обязанным оставаться с казаками. Такое же решение высказали все, включительно до самого старшего.
В принципе, я был против такого решения, но, еще полный чувства долга и солидарности, сказал, что присоединяюсь к мнению господ офицеров и приказал им, объявив казакам, что их ожидает, предоставить им свободу в смысле ухода из полка. Я также подтвердил, что такая свобода действий предоставляется и каждому офицеру.
Отпуская их, я приказал полковому адъютанту, сотнику М., хорунжему Т., отец которого, старый эмигрант, убит в боях под Беловаром, и майору Дружакину завтра утром ехать вперед со мной на машине, а полк вести командиру 3-й сотни сотнику М.
Несмотря на усталость и волнение, я заснул лишь под утро часа на два, а затем сошел вниз, в ресторан гостиницы, где в одной из комнат уже завтракали английские офицеры. Один из них был русский, с очень громкой аристократической фамилией князь… вот не помню, Голицын, Трубецкой или кто другой. Мне он сказал, что относительно выдачи ему ничего не известно, но что нас лишат свободы и посадят за проволоку — это весьма вероятно. Он выразил мне свое сочувствие и сказал:
— Если бы я не жил в Англии, где учился и воспитывался, я, конечно, был бы с Вами, я вполне понимаю и разделяю Ваши взгляды на большевиков, но я английский офицер со всеми его обязательствами.
Казаки в стороне, на лугу, где стояли коновязи, в последний раз седлали коней.
Сев в машину с указанными выше офицерами, я спустился с горы на шоссе и там увидел колонну 2-го полка и калмыков, а также и запасных частей, стоявших в ожидании своей очереди на ссылку и смерть. По горной дороге на перекрестках стояли английские пикеты и заставы, кое-где и танкетки, а на шоссе танки и пулеметы.
Въехав на место штаба «нового назначения», около лесопилки, нашел полковника королевской уэльской гвардии, который после представления ему прибывших со много офицеров предложил мне перейти в отведенный нам «участок», то есть сравнительно небольшой квадрат местности, обнесенный проволокой с пулеметными гнездами и стоящими на них рефлекторами. Внутри загородки виднелся барак, уборная и несколько палаток, поставленных в один ряд.
Полковник мне сказал, что казаков отделяют от офицеров, но что каждый из них может взять своего вестового. Он заявил, что о нашей дальнейшей судьбе ему ничего не известно.
Разговаривали мы с ним на смеси французского и немецкого языков, а помогал нам хорват-усташ, родившийся в Америке. На мой вопрос, обращенный к нему на хорватском языке (которым я владею в совершенстве, как бывший югославянский офицер): «Что будет с нами? и правда ли, что мы будем переданы большевикам?» он ответил: «Да, господин майор, так слышал и я, а наши люди будут выданы Тито».
