И их самих — отчётливо осознал ангел — их тоже больше не было. Минута, две минуты агонии — и наступит пустота.

И это — с безысходным ужасом понял вдруг Азирафаэль — было бы почти облегчением. Он надеялся, что это конец. Что угодно, только не бесконечное безысходное умирание в плену равнодушного камня.

…Наверное, так и будет. Он чувствовал, как начинает медленно затапливать сознание вязкое, холодное равнодушие. Он ещё пытался бороться, но ослабевшие руки уже разжались безвольно, не подчиняясь тонущему в пустоте разуму. Чувствовал, как рядом корчится Кроули, стараясь, должно быть, вытолкнуть их на поверхность этого каменного болота. И одновременно отчётливо ощущал, как тают силы и воля к жизни. Как уставшее сопротивляться сердце постепенно затихает, останавливается, как медленно утекает боль, оставляя после себя только тягостную, занозой ноющую тоску.

Сквозь подступающий туман небытия пробилось неохотное, смутное ощущение: разжимаются мёртвой хваткой держащие его руки… упруго упирается что-то в грудь…

Он с гибельным равнодушием осознал, что Кроули отпустил его. Ощутил, как чужие руки с силой, почти причиняющей боль, отталкивают его прочь, в пустоту…

…Вяло шевельнулась в тающем сознании мысль: «Быть может, Кроули сможет хотя бы сам…»

А потом что-то с силой ударило его по голове. По плечам. Сдавило, почти ломая кости, грудь, взрываясь неожиданно острой, спасительной болью.

И в лёгкие хлынул затхлый сырой воздух подземелья.

Азирафаэль судорожно вздохнул, закашлялся, захлёбываясь этим воздухом. Ощутил, как взвыл от ужаса и пробудившейся надежды оживший разум, и бездумно рванулся вперёд, вверх, отталкиваясь от той плотной массы, что теперь была только внизу.

И, с облегчением чувствуя под руками твёрдый, настоящий, обычный каменный пол, с беспомощным всхлипом потерял сознание.

---------------------------

[1] Шестой круг Ада стерегут фурии — Мегера, Алекто и Тисифона.

[2] Пятый круг Ада — это Стигийское болото, предназначенное для тех, кто совершал грехи уныния и гнева.

Азирафаэлю нечасто приходилось терять сознание. На самом деле, почти не приходилось. Он и спал-то всего несколько раз за всё своё существование, и значительная часть этих раз приходилась на последние сутки. Обычно, если всё оборачивалось достаточно скверно для его хрупкого физического тела, он просто открывал глаза и обнаруживал себя среди белого умиротворяющего сияния Небес. После чего, конечно, следовало утомительное объяснение причины, по которой он испортил казённую вещь, бесконечные отчёты, способные свести с ума кого угодно, кроме эфирного существа, которые по определению не способны утратить разум… А потом он получал новое тело и спускался вниз, возвращаясь к прерванным делам, к любимым устрицам, пирожным и книгам. Конечно, иногда был неприятный, довольно болезненный процесс расставания с жизнью — когда ему не везло достаточно сильно, чтобы не развоплотиться сразу, а Кроули, способного вытащить его из беды или исцелить полученные физической оболочкой раны, поблизости не было. Но в целом, это не слишком нарушало общую картину.

Так что возвращение в сознание было не слишком частым и привычным для Азирафаэля опытом. Пожалуй, это единственная причина, по которой он, вновь ощутив способность мыслить и чувствовать, целую минуту лежал, в растерянности прислушиваясь к прокатывающимся по телу волнам муторной слабости и пытаясь понять, что с ним происходит. На миг ему даже показалось, что полёт и их с Кроули неудачная попытка вырваться с Пятого Круга была лишь сном, кратким бредом, постигшим его после падения в адское пламя. Это были хорошие мысли. Приятные. Несколько мгновений он даже позволил себе понежиться в безмятежном осознании того, что кошмар закончился и Кроули, всё-таки, успел его спасти.

Потом липкий туман медленно рассеялся, и Азирафаэль, холодея, осознал, что не кончилось ещё ничего. Что, кажется, всё страшное только-только начинается.

Потому что их полёт всё-таки был. Мучительно ноющие, вздрагивающие от спазмов, затёкшие до самых плеч руки говорили об этом лучше всяких слов. А значит, и густеющий вокруг потолок был тоже. И мучительная ледяная агония. И тоскливое ощущение пустоты, когда Кроули отпустил его, отталкивая от себя. Всё это было.

И… И что-то ещё. Что-то, чего Азирафаэль пока не мог уловить, но что заставляло мучительно сжиматься сердце от острого, удушающего страха.

Он медленно открыл глаза.

Лучше бы и не открывал. Он уже знал, что увидит. Кроули рядом не было. Он лежал (или, вернее будет сказать, сидел, скорчившись и уткнувшись лицом в колени) в низком, тускло освещённом широком коридоре — глухом и гулком, без единой двери и, тем более, без окон.

Один.

Азирафаэль услышал короткий, прерывистый вздох, полный ужаса. И лишь миг спустя, с короткой вспышкой паники, осознал, что издал его он сам. Он всё ещё не верил. Всё ещё надеялся на…

На что-то.

— Кроули! — отчаянно, сдавленно крикнул он, смутно понимая, что лучше было бы сохранять тишину, но не в силах справиться с захлёстывающей сознание волной ужаса. — Кроули, ради бога! Где ты?! Кроули?!.

Он задохнулся, всхлипнул, почти сверхъестественным усилием заставив себя замолчать. И понял, что его трясёт. Крупной, болезненной, ознобной дрожью. Нет. Кроули не ушёл бы. Он бы не бросил его одного. Должно быть, Кроули просто отошёл, пока он был без сознания, скоро он вернётся, надо просто не шуметь… Просто дождаться… Просто…

Он содрогнулся, обхватывая ледяными руками плечи и пытаясь справиться с вползающим в тело, в душу холодом. Скорчился, подтягивая к себе колени…

И, оцепенев, застыл, не решаясь даже вздохнуть.

Вот и всё.

Вот и ответ.

— Кроули… — безнадёжно, беззвучно прошептал Азирафаэль, зажмуриваясь и чувствуя, как из-под век начинают струиться беспомощные слёзы.

Он должен был догадаться сразу.

Должен был понять, что означает этот холод. Это тягостное ощущение скованности, сжатости.

Должен был.

…Понимал.

Просто не думал, что сумел научиться у людей этому — не замечать того, во что не хочешь верить.

Он медленно согнулся, без сил утыкаясь лбом в застрявшие до колен в застывшем камне ноги, и тихо, безнадёжно застонал.

Вот. И. Всё.

Азирафаэль чувствовал, что задыхается. Слепой, нерассуждающий страх сдавливал грудь, словно равнодушный камень не до колен — до самого горла заковал его в свой холодный панцирь. Мешал дышать. Вырывался короткими, судорожными всхлипами из спазмированного горла, мешаясь с отчаянными бессвязными мольбами. Наверное, ему должно было быть стыдно. Ангелам не положено бояться. Особенно — так.

…ангелам и умирать не положено. Они, по идее, этого вообще не умеют. У него всегда всё получалось не так, как положено…

Азирафаэль сдавленно застонал — и понял, что начинает медленно скатываться в истерику. Тяжёлую, бессмысленную и позорную.

И, прерывисто вздохнув, стиснул зубы, заставляя себя задержать дыхание.

Губу прошило болью, плеснуло горячим; ангел запоздало понял, что прокусил её, и какой-то частью сознания даже порадовался этому. Он не хотел умирать, позорно рыдая и захлёбываясь в бесполезных мольбах к Небесам, которым нет и не будет дела до его жажды жить.

Он вдруг понял, что хочет… хочет уйти с честью. У людей получалось. Они тоже боялись. Некоторые даже не верили, что будет что-то после смерти. Азирафаэля всегда восхищало их мужество, их спокойная гордость перед лицом гибели. То, как они находили в себе силы думать о ком-то, кроме себя, о чём-то, что было для них важно…

Азирафаэль беспомощно всхлипнул. Он не знал, что это настолько страшно.

И не понимал, где взять спокойствие, чтобы дождаться теперь уже неизбежной гибели достойно.

…Было холодно. Чудовищно, невыносимо холодно. В Аду должно быть жарко — казалось бы. А он мёрз. Просто коченел от липкого, слизняком вползающего под кожу холода. Совсем как тогда, внутри границы. Холод и огонь, страх и одиночество. Лучше бы он не боролся. Лучше бы просто сдался тогда, когда уже не было сил бояться. Когда осталась только усталость и надежда на то, что в одиночку Кроули сумеет всё-таки вырваться из этой ловушки.