Он тихо зашипел, невольно отшатнувшись, когда Хастур, в один шаг преодолев расстояние между ними, склонился над ним с нехорошо блестящими глазами.

— Плутос — неудачник, — довольно ухмыльнулся он, глядя ему прямо в глаза. — Ты знаешь, как поступают у нас с неудачниками, Кроули.

О да, знал. И сам, и… по рассказам Азирафаэля тоже. Бедняга Нанилебим [2] ему даже нравился — по крайней мере, он был безобидным. Хотя и туповатым.

— Неудачник? — чувствуя, как его колотит мерзкая ознобная дрожь, пробормотал он. — Я думал, это теперь твой титул. Бессменный.

Нет, ему не было смешно. Совсем. Но насмешки помогали хоть немного справляться с выкручивающим внутренности страхом. И не думать слишком много о теле, которого у него, кажется, и впрямь уже… почти не было. Ему было погано. Не столько даже больно (почти нет, на самом деле, по крайней мере, по сравнению с давешней прогулкой по церкви). Нет, это скорее можно было назвать «противным» чувством, чем мучительным. Камень, по идее, был только снаружи. А по ощущениям — и внутри тоже. И желудку это не нравилось. Как и всему остальному телу. Но Кроули сильно сомневался, что идея проблеваться перед лицом у наслаждающегося своей победой Хастура была достаточно хорошей, чтобы всё-таки исполнить её.

…Идея хамить, кажется, была ещё хуже. Он невольно взвыл, когда правое крыло вдруг прошило острой болью, и в панике заметался, судорожно хватая ртом воздух. Услышал полный ужаса вскрик Азирафаэля. И лишь потом ощутил, как хрустят кости под непонятно когда материализованным мечом Хастура.

— Ты можешь дерзить, Кроули… — с ненавистью проскрипел Хастур. — Пока ещё можешь. Я не люблю шутников, ты знаешь. Но мне даже нравится, что ты ещё барахтаешься. Что ты там говорил про неудачников?

Он сильнее навалился на меч, и Кроули с захлёстывающей сознание паникой почувствовал, как расходятся мышцы под раскалённым клинком. Боль хлестнула вверх по крылу, до самого плеча. Обжигающей волной ударила по позвоночнику. Он услышал свой исступлённый срывающийся вопль; услышал хруст собственных костей, ломающихся под давлением адского меча. И мир потонул в океане невыносимой агонии.

…Сколько прошло времени, прежде чем он смог отдышаться и вновь начал воспринимать что-либо, кроме пульсирующего огнём крыла, он не знал. С трудом выныривая из багрового омута, он ощутил, как саднит сорванное горло, почувствовал солёный вкус на языке и тянущее чувство в то ли вывихнутых, то ли просто перенапряжённых плечах. По крылу прокатывались волны обжигающей пульсации. Он услышал сдавленные, задыхающиеся всхлипы — и не сразу понял, что издаёт их он сам.

— Так вот, про неудачников, Кроули… — с садистским удовольствием прошептал Хастур, склоняя свою покрытую гниющими язвами рожу к самому его лицу. — Плутос не оправдал доверия Владык. Сорок минут на поиски бомбы, которой вообще не было! Так что теперь за него я. Я должен поблагодарить тебя, змеёныш, если бы не твоя глупая шутка со святой водой, мне бы это место ещё нескоро досталось…

Кроули слышал его, как сквозь плотный слой ваты. Боль мешала думать, не давала сосредоточиться ни на чём, кроме грызущего кости огня. Он смутно помнил, что должен искать выход. Должен… Чёрт, должен делать хоть что-то!

Хастур, ухмыльнувшись, качнул меч в ране, и Кроули, захлебнувшись криком, вновь забился в сковывающем его камне, непроизвольно пытаясь уйти от мучений. Как сквозь туман, услышал отчаянный, срывающийся голос Азирафаэля, умоляюще кричащий что-то; услышал — но не смог даже разобрать слов.

Боль заслоняла всё. Какой-то миг он ещё пытался думать, пытался цепляться за панические мысли, искать спасительный выход… Потом ушло и это. Тело конвульсивно содрогалось, он чувствовал волны мучительных судорог, проходящих по груди и гаснущих там, где плоть переходила в равнодушный камень пола. Судорожно, беспорядочно дёргалось покалеченное крыло, и каким-то краем сознания он даже понимал, что делает только хуже, что надо замереть, переждать, не нанизываться ещё глубже на неторопливо движущийся между суставов клинок… Понимал.

…И продолжал корчиться, против собственной воли дёргая к себе горящее огнём крыло, не в силах справиться с невыносимой болью. Камень держал прочно. Он не мог вытащить крыльев. Не чувствовал рук. Смутно ощутил, как резануло новое, тупое и не слишком заметное на фоне захлёстывающей его агонии жжение в крайних маховых. Освободиться он не мог; а вот повредить случайно пару перьев, кажется, удалось.

…Мысли постепенно становились более осмысленными. Более чёткими. Кроули не сразу осознал, что меча больше нет в ране, а сам Хастур, нагнувшись, жадно следит за его судорогами, буквально пожирая его взглядом.

— Чёртов… псссихопат… — задыхаясь, прошипел он, с трудом успокаивая заходящееся сердце и пытаясь хоть немного отстраниться от дёргающего огнём крыла. Он сам не знал, зачем продолжает хамить. Где-то на самой границе сознания робко бормотал что-то умное тихий голос, напоминавший, что пока Хастур занят им, он не тронет Азирафаэля. Что ангел, быть может, сможет что-то придумать…

Кроули через силу поднял голову, пытаясь сморгнуть багровую пелену с глаз. Сглотнул кровь. И наконец смог сфокусировать расплывающееся зрение.

Вот чёрт.

…Азирафаэль был не бледен. Ангелы, как раньше думал Кроули, такой цвет лица в принципе не способны изобразить. Ему приходилось видеть похожий у свежих покойников — изжелта-синий, почти серый, мертвенный оттенок кожи, от которой вся кровь вытекла наружу сквозь несовместимые с жизнью раны.

Он прерывисто вздохнул и без сил уронил голову. Нет, надо собраться. Азирафаэль сам умирает. Куда он дел остатки воды, чёртов идиот? Уже выпил? Или потерял где-то?

Он со стоном прижался щекой к холодному камню, кусая губы, чтобы не взвыть вновь от ощущения раскалённых зубов, грызущих крыло — целиком, по всей длине. Плечи всё ещё слабо вздрагивали — он помнил, конечно же, помнил, что не может высвободить руки… Трудно высвободить то, что застряло в чёртовом камне по локоть… И, возможно, уже вовсе растворилось в нём. Но боли было всё равно. Она требовала от тела своей дани. А он не мог ей сопротивляться.

С трудом повернув голову, он с содроганием взглянул на довольно ухмыляющегося Хастура. Всхлипнул, с трудом подавив мучительный порыв отползти прочь, хоть немного дальше от своего палача. Тот поощрительно кивнул.

— Это только начало, Кроули, — почти ласково пообещал он. — Мне сказали доставить тебя живым… И ты будешь живым, обещаю. Но никто не говорил, что я должен привести тебя с крыльями. Так что отдышись, не спеши. Я хочу слышать, как ты вопишь. Можешь уже начинать умолять.

— Что… — задыхаясь и чувствуя, как мутится в голове от слепого нерассуждающего ужаса, прохрипел Кроули, — Чего ты хочешшшь?

— Я? — Хастур жестоко ухмыльнулся. — Я хочу, чтобы ты сдох как можно более мучительным способом.

В этом Кроули и не сомневался. Хастур никогда не любил его. А после того, что он сделал с его напарником…

— Я… так понимаю… есссли я просссто извинюсссь, тебя не уссстроит?.. — запинаясь и презирая самого себя за невольно срывающийся на всхлипы голос, прошептал он.

— Правильно понимаешь. Но я могу… — он оглянулся на Азирафаэля, и в его глазах мелькнуло жестокое удовлетворение, от которого Кроули передёрнулся и на пару секунд забыл, как дышать. — Я могу дать тебе отдохнуть, Кроули. Ты же устал? Сильно устал? Хочешь, чтобы я не делал тебе больно? Мы можем немного поиграть с твоим пернатым приятелем… пока ты отдыхаешь.

— Нет! — в ужасе выдохнул он, раньше, чем успел осмыслить сказанное.

Хастур презрительно хохотнул. А Азирафаэль только бессильно дёрнулся, с отчаянием глядя на него. Кажется, он пытался поймать его взгляд. Кроули не собирался позволять этого. Ему было страшно. Очень страшно, и показывать это ангелу он не планировал.

— Кроули… — беспомощно пробормотал Азирафаэль, так и не сумев встретиться с ним глазами. — Кроули, д… дорогой мой… пожалуйста, не надо! Тебе нужно отдохнуть. Я… не волнуйся за меня, не думаю, что мне уже может что-то с… серьёзно повредить…