Пока греческие полисы продолжали пользоваться хоть каплей своего прежнего суверенитета, риторика играла важную роль в политической жизни города. В Афинах IV в. до н. э. решения, например, все еще принимались народными собраниями. Риторика занимала значительное место и в судах, поскольку собрание судей голосовало за осуждение или оправдание, основываясь на красноречии противоборствующих сторон. При всеобщем обособлении и профессионализации жизни в IV в. до н. э. произнесение и написание речей все больше становится сферой деятельности специально подготовленных ораторов, для которых красноречие и презентабельность в конце концов стали самоцелью. Безусловно, Исократ (436-338 до н. э.) и Демосфен (384-322 до н. э.) пытались заставить риторику служить высоким политическим и этическим целям. Но к III в. до н. э., когда политические вопросы решались более не в публичных дискуссиях, а на секретных советах царей и полководцев, с помощью красноречия и артистизма ораторы стремились скрыть отсутствие смысла в произносимых речах. Риторика стала искусством ради искусства, стиль — самоцелью, а слова вместо того, чтобы служить руководством к действию либо окнами, распахнутыми в истину, стали цениться сами по себе.

МОНУМЕНТАЛЬНОЕ ИСКУССТВО. В V в. до н. э. монументальное искусство Греции было почти полностью общественным. Архитекторы работали традиционными методами и довольствовались уточнением пропорций и усовершенствованием деталей отделки. И все же никто из посетивших афинский Акрополь, видевших Парфенон и восхищавшийся элегантными украшениями Эрехтейона, не может сказать, что все это были мелочи. Поразительная четкость строений сама по себе производит мощное впечатление на зрителя, и этого эффекта греческие архитекторы V в. до н. э. достигли с уникальным — или почти уникальным — мастерством.

Скульпторы, в отличие от архитекторов, легко отказались от подражания ранним моделям, развивая мастерство композиции и технику создания анатомически правильных фигур. Это мастерство, относящееся и к отдельной, свободно стоящей скульптуре, и к скульптурным группам на фронтонах и фризах, никогда позднее не было превзойдено. Хотя превратности времени уничтожили большинство оригинальных скульптур V-IV вв. до н. э., все же их осталось достаточно[429] для научной реконструкции истории искусства Греции. Как и в других сферах, Афины производили величайшие художественные ценности, но скульпторы других городов, в частности Аргоса и Сикиона, были для них достойными соперниками.

Фидий из Афин (ум. ок. 432 до н. э.) был признан последующими поколениями величайшим греческим скульптором. Такие его шедевры, как культовые изваяния Афины в Парфеноне и Зевса в Олимпии, для нас безвозвратно утеряны, поскольку золото и слоновая кость, которыми они были отделаны, обусловили их раннее уничтожение. Хотя литературные описания кое-что говорят о его работах; а сохранившиеся фрески Парфенона были вырезаны под руководством Фидия и, вероятно, по его рисункам. Статуи богов Фидия были традиционны в том смысле, что содержали все присущие им мифологические атрибуты и символы[430]. Но нам также известно, что величие и красота его культовых скульптур в Афинах и Олимпии добавляла кое-что к общепризнанной религии[431]. Божества изображались более спокойными, мощными и вселенскими существами, чем это было принято в традиционной мифологии. Таким образом, Фидий, подобно трагику Софоклу, был способен дать иное толкование традициям, причем в манере, способной удовлетворить искушенный и критически настроенный ум своих современников и произвести глубокое впечатление на человека грядущей эпохи, для которого антропоморфная религия ранней Греции стала не более чем привлекательным мифом.

Скульпторы IV в. до н. э. превратили изваяния богов в прекрасные, практически человеческие фигуры — изящные, иногда чувственные, но не имеющие ауры того божественного величия, которая всегда окружала культовые скульптуры Фидия. Гермес, созданный Праксителем (ок. 385-320 до н. э.) — одна из немногих оригинальных статуй работы великого скульптора, сохранившаяся совершенно нетронутой, — наглядно иллюстрирует изменение отношения скульптора к божественному, аналогично бестрепетному отношению Еврипида к обитателям Олимпа. В IV в. до н. э., конечно, скульптура уже стала осознающим себя искусством, стремящимся к виртуозности и драматическим эффектам. Хотя все их мастерство вряд ли компенсировало скульпторам потерю прежней роли общественных посредников между богами и людьми.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ. Великая эпоха классической Греции закончилась в 338 г. до н. э., когда битва при Херонее впервые явно показала подавляющее военное превосходство Македонии. С тех пор идеал суверенитета для каждого отдельного полиса, почитавшийся давно уже более в нарушении, чем в соблюдении, опустился до уровня ностальгического, хотя все еще мощного чувства тоски по прошлому. Автономия отдельного города-государства перестала быть реализуемым на практике правом выбора, возобновляясь лишь на короткие промежутки времени, либо когда изменяющиеся объединения великих держав разрешали временное возобновление партикуляризма полисов.

Такие изменения на политической сцене имели самые губительные последствия для многих сторон культурной жизни Греции. Никто как личность и гражданин не мог даже надеяться повлиять на запутанный и постоянно меняющийся баланс военно-политических сил в III-II вв. до н. э. В результате ощущение свободы и связанное с ней признание личной ответственности перед обществом были ослаблены и даже стерты. Как никогда, возникшая пропасть между образованными классами и большинством населения усиливала депрессивный психологический эффект потери политической независимости городов. Вся сложность и богатство греческой философии и литературы, которыми будут так восторгаться последующие поколения, стали полностью доступны лишь для тех, кто в свое удовольствие мог повышать собственное образование и имел возможность наслаждаться ими. Очевидно, определенная ирония присуща всем великим достижениям человечества, но та легкость, с которой греки в V-IV вв. до н. э. развили унаследованную в рудиментарной форме культуру предков, выразилась и в том, с какой поспешностью и быстротой распались социальные связи, стимулировавшие и поддерживавшие их творческий потенциал.

Этот социальный паразитизм не должен, однако, умалять ни нашего восхищения величием культурных достижений древних греков, ни безусловного преклонения перед ним. Небольшая горстка людей определила интеллектуальные, литературные и художественные формы поздней классической античности и глубоко повлияла на европейскую цивилизацию, которая в последующие века стала доминировать на всей планете. Это немало, но великолепие V-IV вв. до н. э. тяжелым бременем легло на последующие поколения. Столь совершенные культурные модели было трудно улучшить и уж совершенно невозможно было их забыть.