Пройдя миль пять или шесть, Антинагюэль велел остановиться. Воины, сопровождавшие его, почти все принадлежали к его племени и потому были преданы ему до фанатизма. Как только зажгли огни, Красавица подошла к вождю и сказала:

– Я сдержала мое обещание... Глаза токи сверкнули.

– Итак, молодая девушка?.. – спросил он глухим голосом.

– Спит, – отвечала куртизанка с отвратительной улыбкой, – теперь можешь делать с ней все, что хочешь.

– Хорошо, – прошептал злодей с радостью.

Он сделал несколько шагов к палатке, которая была построена наскоро и в которую его жертва была перенесена, но вдруг, остановившись, сказал:

– Нет... после. На сколько времени сестра моя усыпила молодую девушку? – прибавил он, обращаясь к своей сообщнице.

– Она проснется только на рассвете, – отвечала донна Мария.

Улыбка удовольствия осветила черты вождя.

– Хорошо, сестра моя искусна; я теперь вижу, что она умеет сдержать свои обещания. Я принужден удалиться на несколько часов с половиной моих воинов; воротившись, я посещу мою пленницу.

Эти последние слова были произнесены тоном, который не оставлял никакого сомнения насчет смысла, заключавшегося в них.

– Я хочу доказать моей сестре, – продолжал токи, – что я не неблагодарный и также умею верно держать свое слово.

Красавица задрожала, устремив на него вопросительный взгляд.

– О каком слове говорит брат мой? – спросила она. Антинагюэль улыбнулся.

– Сестра моя имеет врага, которого преследует давно и не может настигнуть.

– Дона Тадео!

– Да, враг ее также и мой враг...

– Ну?

– Он в моей власти!

– Дон Тадео пленник моего брата?

– Он здесь!

Глаза Красавицы сверкнули молнией, зрачки ее расширились как у гиены.

– Наконец-то! – закричала она с радостью. – Теперь я заплачу этому человеку за все мучения, которые он нанес мне!

– Да, я выдам его моей сестре; она свободна делать с ним все, что хочет.

– О! – вскричала куртизанка голосом, который оледенил ужасом самого Антинагюэля. – Я наложу на него только одну муку, но она будет ужасна.

– Берегись, женщина, – отвечал Антинагюэль, крепко сжимая ее руку своей железной рукой и глядя ей в лицо, – берегись, чтобы ненависть не сбила тебя с толку: жизнь этого человека принадлежит мне, я хочу сам вырвать ее у него.

– О! – отвечала донна Мария с насмешкой. – Не бойся ничего, токи ароканов, я возвращу тебе твою жертву здравой и невредимой; я намерена наложить на нее только нравственные мучения; я не мужчина... мое единственное оружие – язык!

– Да, но это оружие имеет два острия; часто оно убивает.

– Я тебе отдам его, говорю я. Где он?

– Там, – отвечал вождь, указывая на хижину, сплетенную из ветвей. – Но не забудь моих поручений.

– Не забуду, – ответила куртизанка с диким хохотом.

И она бросилась к хижине.

– Только женщины умеют ненавидеть, – прошептал Антинагюэль, следуя за ней глазами.

Человек двадцать воинов ожидали вождя у входа в лагерь. Он вскочил в седло и удалился с ними, бросив последний взгляд на Красавицу, которая в ту минуту исчезла в хижине. Хотя из гордости Антинагюэль не подавал вида, но угрозы дона Грегорио произвели на него сильное впечатление. Он действительно боялся, чтобы главнокомандующий чилийцев не предал смерти пленников, Последствия этого поступка конечно были бы страшны для токи и заставили бы его безвозвратно потерять влияние, которым он еще пользовался у своих соотечественников. Принужденный в первый раз в жизни уступить, он решился воротиться назад и вступить в переговоры с доном Грегорио, которого он знал слишком хорошо и потому был уверен, что суровый чилиец, не колеблясь, исполнит свою угрозу.

Одаренный большой хитростью, Антинагюэль тешил себя надеждой, что добьется от дона Грегорио отсрочки, которая позволит ему принести в жертву его пленника и безнаказанно. Но время уходило и нельзя было терять ни минуты; как только лагерь был раскинут, Антинагюэль поручил охранять его одному преданному ульмену и пустился во весь опор со своими воинами по направлению к броду Биобио, чтобы доехать до чилийских аванпостов ранее часа, назначенного доном Грегорио для своего страшного возмездия.

Было восемь часов вечера. Антинагюэлю надо было сделать только шесть миль; он надеялся приехать прежде назначенного времени и даже возвратиться ночью к своим. Он уехал, с радостью думая о том, что его ожидает в лагере после его экспедиции.

Мы сказали, что Красавица вошла в хижину, служившую убежищем дону Тадео. Король Мрака сидел на груде сухих листьев в углу этой хижины, прислонившись спиной к дереву, скрестив руки на груди и потупив голову. Погруженный в горькие мысли, он не приметил присутствия Красавицы, которая, остановившись неподвижно в двух шагах от него, рассматривала его с выражением ярости и удовлетворенной ненависти.

Несколько дней он уже был пленником Антинагюэля; но токи, озабоченный трудностями своего критического положения, и не помышлял об удовлетворении своей ненависти. Однако дон Тадео слишком хорошо знал характер индейцев, чтобы видеть в этом что-нибудь другое кроме отсрочки, которая должна была сделать еще более ужасной ожидавшую его муку.

Хотя он чрезвычайно беспокоился о своей дочери, но не смел, боясь сделать неосторожность, осведомиться о ней или хотя только произнести ее имя перед вождем. Принужденный старательно заключать в глубине сердца раздиравшую его горечь, этот человек, великий, твердый и энергический, чувствовал, что мужество его истощилось, воля разбита и что отныне он остается без сил, не имея возможности поддерживать эту лютую борьбу, эту ежесекундную мучительную агонию. Он горячо желал окончить свое существование, исполненное постоянных страданий. Если бы мысль о дочери не наполняла всей души его, конечно он убил бы себя, чтобы прекратить свои страдания; но образ невинного и кроткого создания, которое составляло его единственную радость, защищал его против него самого и прогонял мысль о самоубийстве.

– Ну? – сказал мрачный голос. – О чем ты думаешь, дон Тадео?

Король Мрака вздрогнул при этом знакомом голосе, поднял голову и, устремив глаза на Красавицу, отвечал горьким тоном:

– А! Это вы? А я удивлялся, что не вижу вас.

– Да, не правда ли? – возразила Красавица с насмешкой. – Ты меня ждал; ну, я здесь, мы опять очутились лицом к лицу.

– Тебя привлекает запах крови, как гиену; ты бежишь схватить свою долю в пиршестве, которое приготовляет тебе твой достойный сообщник.

– Я? Полно, дон Тадео, ты страшно ошибаешься насчет моего характера; разве я не жена твоя, которая некогда обожала тебя! О! Нет!.. Я прихожу как покорная и нежная супруга утешать тебя в последние минуты, чтобы смерть была для тебя приятнее.

Дон Тадео с отвращением пожал плечами.

– Ты должен быть мне признателен за то, что я делаю, – продолжала донна Мария.

Дон Тадео взглянул на нее с выражением крайнего сострадания.

– Послушайте, – сказал он, – ваши оскорбления никогда не сравнятся с моим презрением: вы недостойны моего гнева. В эту самую минуту, когда вы так неосторожно насмехаетесь надо мной, я мог бы раздавить вас как гнусное пресмыкающееся; но я презираю мстить вам; рука моя осквернилась бы, дотронувшись до вас; таких врагов, как вы, не наказывают. Делайте, действуйте, говорите, оскорбляйте меня, изобретайте самые гнусные клеветы, какие только может вам внушить ваш адский гений, я не буду вам отвечать! Я сосредоточил все в себе самом, и ваши оскорбления – пустой звук.

И он повернулся спиной к своей неприятельнице. Красавица захохотала.

– О! – вскричала она. – Я сумею принудить вас выслушать меня, мой милый муженек; все вы, мужчины, одинаковы; вы присваиваете себе права и все добродетели! Мы существа презренные, бездушные, осужденные быть вашими нижайшими рабами и выносить с улыбкой на губах оскорбления, которыми вам вздумается осыпать нас; да, я была для вас недостойной женщиной, неверной женой, а вы всегда оставались образцовым мужем, не правда ли? Никогда под супружеской кровлей не подавали вы повода к подозрениям и к клевете? Я одна была виновата во всем; вы правы! Это я украла у вас ребенка, не так ли?