– А!

– Да.

– Что же заставляет вас предполагать противное?

– Я не вижу конторы.

– Контора в другой части дома, – отвечал дон Грегорио, – я арматор.

– О! Очень хорошо.

– И если бы я не думал, – продолжал дон Грегорио, – что вам очень нужны эти деньги...

– Точно, очень нужны, – перебил шпион.

– Я попросил бы вас прийти завтра, потому что в такое позднее время касса моя всегда бывает закрыта.

Сказав это, дон Грегорио простился со шпионом, пожимая плечами. Дон Педро удалился, очевидно обманутый в своем ожидании.

– Этот человек гоняется за двумя зайцами, – сказал дон Грегорио, – это шпион Бустаменте.

– Знаю! – отвечал дон Тадео. – У меня есть доказательства его измены; но прежде он был нам нужен, теперь же он может нам повредить, и мы должны его уничтожить.

Дон Грегорио вынул из кармана только что полученный вексель и подал его дону Тадео, говоря:

– Посмотрите!

Вексель этот с первого взгляда казался совершенно таким же как и все другие; но в двух или трех местах на нем было несколько крошечных чернильных пятен, происшедших как будто оттого, что он был писан слишком упругим пером: некоторые из этих пятен были почти неприметны. Вероятно, они имели какое-либо значение для двух дворян; потому что как только дон Тадео бросил глаза на вексель, он тотчас схватил свой плащ и завернулся в него.

– Да защитит нас Бог! – сказал он. – Надо идти туда немедленно.

– Я тоже так думаю, – отвечал дон Грегорио, сжигая вексель.

Оба дворянина взяли каждый по длинному кинжалу и по два пистолета, которые спрятали под свою одежду; они оба знали свой край слишком хорошо для того, чтобы пренебречь этой предосторожностью. Надвинув на глаза поля шляп и закутавшись с ног до головы, как влюбленные или искатели приключений, они вышли на улицу.

Была одна из великолепных южноамериканских ночей; небо, темно-голубое, было усыпано бесчисленными звездами, посреди которых сияло созвездие Южного Креста; воздух был пропитан благоуханием и легкий ветерок с моря освежал атмосферу, нагретую в течение дня жгучими лучами солнца.

Два дворянина безмолвно и быстро шли мимо веселых групп, во все стороны расхаживавших по улицам. Американцы гуляют по ночам, чтобы насладиться прохладою. Дон Тадео и дон Грегорио не слышали ни звуков vihuela, ни напевов sambacuejas, ни свежего и серебристого смеха молодых девушек с черными глазками и розовыми губками, которые толкали их мимоходом, бросая им кокетливые взгляды. Они шли таким образом довольно долго, оборачиваясь время от времени, чтобы посмотреть, не преследуют ли их, и все более и более приближаясь к нижним кварталам города.

Наконец они остановились перед домом довольно бедной наружности, из которого доносились звуки национальной музыки. Дом этот был читана.

Чилийский чингана низшего разряда представляет вид чрезвычайно забавный, ускользающий от всякого описания.

Пусть читатель представит себе низкую залу с закопченными стенами, с глиняным полом, который сделался неровным от ног многочисленных посетителей. Посреди нее – дымящая лампа, называемая candil и позволяющая видеть только одни силуэты посетителей, на табуретах сидят четверо мужчин; двое из них бренчат на плохих гитарах с оборванными струнами, третий барабанит кулаками по изломанному столу; последний дудит в бамбуковую трубку, дюймов в десять длины, с несколькими небольшими отверстиями, издающую самый нестройный звук, какой только можно вообразить. Эти четыре музыканта, вероятно, не довольствуясь огромным шумом, который они производят, ревут во все горло. Все это делается с целью подбодрить танцовщиков, принимающих самые непристойные позы при громких рукоплесканиях зрителей, которые топают ногами от удовольствия и иногда, увлеченные этим концертом, подтягивают музыкантам.

Посреди этой кутерьмы, этих криков и топанья, ходят хозяин заведения и слуги с бутылками и стаканами для посетителей, которые, надо отдать им справедливость, чем более пьют, тем более хотят пить.

Два или три раза в вечер случается, что посетители, разгоряченные более других или подстрекаемые демоном ревности, затевают ссоры. Тогда обнажаются ножи, левая рука обвертывается плащом вместо щита; музыка умолкает, вокруг сражающихся образуется круг, и потом, когда один из противников падает, его выносят на улицу, а музыка и танцы возобновляются.

Перед одним из таких заведений остановились вождь Мрачных Сердец и его друг. Завернувшись в плащи, так чтобы совершенно закрыть свои лица, они, не колеблясь, вошли в чингану и пробрались посреди пирующих в глубину залы.

Погреб был не заперт на замок; они тихо отворили дверь и, пройдя ступеней десять по лестнице, очутились в нем, где прислужник, наклонявшийся над бочонками, которые, казалось, он приводил в порядок, сказал им, не оставляя своей работы:

– Чего вы хотите: aguardiente de pisco, мескаля или хихи?

– Ни того ни другого, – отвечал дон Тадео, – дайте нам вина французского.

Прислужник выпрямился, будто его дернули за пружину. Дон Тадео и дон Грегорио надели маски.

– Белого или красного? – спросил прислужник.

– Красного как кровь, – сказал дон Тадео.

– Которого года?

– 5 апреля 1817 года, – отвечал дон Тадео.

– Так пожалуйте сюда, господа, – отвечал прислужник, почтительно кланяясь, – вино, которое вы благоволите спрашивать у меня, чрезвычайно драгоценно; его запирают в особый погреб.

– Чтобы выпить в праздник святого Мартина, – отвечал дон Тадео.

Прислужник, по-видимому ожидавший только этого последнего ответа на свои вопросы, улыбнулся и слегка тронул едва заметную пружинку в стене. Камень медленно повернулся без малейшего шума; дон Тадео и друг его вошли, и камень снова занял свое место.

Между тем в чингане крики, пение и музыка достигли крайней степени; веселье пьющих не знало границ.

Если бы вместо того, чтобы рассказывать происшествия истинные, мы писали роман, то, разумеется, пропустили бы некоторые сцены. По этой причине мы не стали бы рассказывать и той сцены, которую хотим описать теперь. Впрочем мы делаем это единственно для того, чтобы показать, как велико влияние первых привычек жалкой жизни на натуры, даже высоко организованные, и как трудно впоследствии освободиться от этих привычек.

Говоря о Валентине, мы должны к чести его рассказать, что его шутливость была скорее притворною, нежели истинной, и что целью его было вызвыть улыбку на губах своего молочного брата и таким образом рассеять горесть, которая терзала несчастного молодого человека.

После этого необходимого предисловия, мы будем продолжать наш рассказ и, оставив на время дона Тадео и его друга, попросим читателя последовать за нами в селение племени Большого Зайца.

Настал день, с нетерпением ожидаемый всеми индейцами и в особенности индианками, так как последние должны были в этот день научиться приготовлять новое блюдо для своих мужей. С рассвета мужчины, женщины и дети собрались на большой сельской площади, составив многочисленные группы, в которых рассуждали о достоинстве неизвестного блюда, секрет которого они должны были узнать.

Луи, которого опыт, предпринимаемый его другом, мало интересовал, хотел остаться дома; но Валентин настоял на том, чтобы и он присутствовал при его торжестве, и молодой человек наконец согласился.

Парижанин стоял уже на своем месте, на свободном пространстве, посреди площади; он лукаво поглядывал на индейцев, смотревших на него с тревожным и недоверчивым выражением, которое попеременно обнаруживалось на их лицах. Стол, разведенный огонь, на котором грелась железная кастрюля наполненная водой, кухонный нож, деревянная ложка, петрушка, кусок свиного сала, соль, перец и корзинка со свежими яйцами были приготовлены по распоряжению Валентина Трангуалем Ланеком. Ждали только апо-ульмена, чтобы начать опыт. Для него была приготовлена особая эстрада, как раз напротив Валентина. Наконец апо-ульмен явился и уселся на своем месте. Взяв из рук слуги зажженную трубку, он шепнул что-то Курумилле, который почтительно стоял возле него. Курумилла поклонился, сошел с эстрады и пошел сказать парижанину, что он может приняться за дело. Валентин, отдав низкий поклон апо-ульмену, старательно сложил свой плащ у ног, грациозно засучив рукава до локтя, слегка наклонился вперед, оперся правой рукой о стол и, приняв тон купца, расхваливающего свой товар зевакам, начал свою речь: