Так дела шли несколько лет. В то время, как начинается наша история, Черного Шакала уже не было в живых; он умер как храбрый воин с оружием в руках в битве на границе. Сын его, Антинагюэль в возрасте двадцати пяти лет был избран на его место апоульменом, а потом и токи всей области, что делало его одним из главных вождей в Арокании. Дон Антонио также умер вскоре после свадьбы Марии с доном Тадео де Леоном, убитый поведением своей дочери, распущенность которой наделала много шуму в высшем обществе Сантьяго.

Донна Мария редко виделась с Антинагюэлем; хотя дружба их оставалась не только так же сильна, как в их детстве, но дошла до такой степени фанатизма, что Антинагюэль считал приказанием малейшую прихоть молодой девушки.

Велико было удивление воинов племени Черных Змей, когда в один вечер в их селение приехала донна Мария верхом, в сопровождении только двоих слуг, и прямо направилась к жилищу токи. Когда молодой вождь увидал ее, лицо его, обыкновенно мрачное, просияло.

– Лесная роза! – вскричал он с радостью. – Сестра моя, стало быть, еще помнит о бедном индейце?

– Я приехала посетить моего брата, – сказала донна Мария, подставив Антинагюэлю свой лоб, который тот поцеловал, – сердце мое печально, горесть пожирает меня, я вспомнила о моем брате.

Вождь бросил на молодую женщину взгляд, исполненный беспокойства и огорчения.

– Да, – продолжала она, – когда страдаешь, тогда вспомнишь о своих друзьях.

– Сестра моя хорошо сделала, что подумала обо мне... что могу я сделать для нее?

– Брат мой может оказать мне большую услугу.

– Жизнь моя принадлежит моей сестре; она знает, что может располагать ею.

– Благодарю! Я была уверена, что могу положиться на моего брата.

– Везде и всегда.

Почтительно поклонившись донне Марии, Антинагюэль повел ее в свой дом, где мать все приготовила, чтобы достойно принять ту, которую она столько лет любила как дочь.

Антинагюэль – Тигр-Солнце – был мужчина лет тридцати пяти, высокого роста и величественного вида; все в его наружности показывало человека, привыкшего повелевать. Слава его как воина была огромна, и подчиненные питали к нему какое-то суеверное уважение. Таков был человек, к которому приехала в гости донна Мария.

Стол был накрыт. Мы употребляем это выражение потому, что вожди ароканские знают как нельзя лучше европейские обычаи; почти у каждого из них есть блюда, тарелки, ложки, вилки из массивного серебра, которые, сказать правду, употребляются ими только в важных случаях, когда они хотят показать свое богатство; в своем же кругу они доводят воздержанность до крайней степени и у себя дома едят попросту руками.

Донна Мария села за стол и сделала знак Антинагюэлю, который стоял возле нее, сесть напротив. Обед был безмолвен; оба собеседника наблюдали друг за другом.

Для индейского вождя было очевидно, что сестра его, – как он называл донну Марию, – несколько лет вовсе не вспоминавшая о нем, приехала к нему в селение по какой-нибудь важной причине; но он не понимал, какая причина могла принудить женщину, привыкшую к роскоши, предпринять продолжительное и опасное путешествие, чтобы беседовать с индейцем в жалком селении посреди пустыни.

Со своей стороны молодая женщина находилась в сильном беспокойстве: она старалась угадать, сохранила ли еще, несмотря на редкие встречи с Антинагюэлем, ту неограниченную власть, которую прежде имела над этой дикой натурой, которую цивилизация только смягчила, но не укротила; она боялась, чтобы продолжительная разлука не сказалась губительно на их дружбе.

Когда окончился обед, слуга принес матэ[2], этот душистый настой парагвайской травы, которая заменяет чилийцам чай и которую они пьют с таким наслаждением. Две серебряные чашки на филигранном подносе были поданы Марии и вождю; они зажгли маисовые сигары и принялись курить, всасывая трубочкой душистый напиток.

После нескольких минут молчания, которое начинало становиться затруднительным для обоих собеседников, донна Мария, видя, что Антинагюэль занял выжидательную позицию, наконец начала с улыбкой:

– Брат мой вероятно удивился моему внезапному приезду.

– Да, действительно, – отвечал индеец, – Лесная Роза приехала к нам неожиданно, но она всегда у нас дорогая гостья.

И он поклонился.

– Я вижу, – заметила донна Мария, – что брат мой любезен по-прежнему.

– Нет, я люблю мою сестру и рад ее видеть тем более, что так долго был лишен ее присутствия... вот и все.

– Я знаю ваше отношение ко мне; мы вместе провели наше детство; но это было уже давно; вы теперь один из великих вождей, один из самых знаменитых воинов вашей нации, а я по-прежнему осталась бедной женщиной.

– Лесная Роза моя сестра; ее малейшие желания всегда будут священны для меня.

– Благодарю, но оставим этот разговор и поговорим лучше о наших первых летах, так скоро прошедших, увы!

– Вчера не существует более, – сказал вождь.

– Это правда, – отвечала донна Мария со вздохом, – зачем говорить о том времени, которое уже не возвратится?

– Сестра моя возвращается в Чили?

– Нет, я выехала из Сантьяго и намерена несколько времени прожить в Вальдивии; я оставила моих друзей продолжать путь, а сама свернула с пути, чтобы навестить моего брата.

– Да, я знаю, что тот, кого бледнолицые называют генералом Бустаменте, едва излечившись от ужасной раны, отправился в путь месяц тому назад и теперь осматривает провинцию Вальдивию. Я сам намерен скоро побывать в этом городе.

– Там теперь много бледнолицых с юга.

– Между ними нет ли кого-нибудь известного мне?

– Не думаю; впрочем, да! Есть один – дон Тадео, мой муж.

Антинагюэль с удивлением поднял голову.

– Я думал, что он расстрелян? – сказал он.

– Он действительно был расстрелян.

– Каким же это образом он еще жив?

– Он чудом избежал смерти, хотя был опасно ранен.

Донна Мария старалась прочесть на бесстрастном лице индейца, какое впечатление произвело на него это известие.

– Пусть сестра моя слушает, – сказал он через минуту, – дон Тадео еще враг ей, не так ли?

– Более чем прежде.

– Хорошо.

– Мало того, что муж мой низким образом бросил меня и отнял у меня мое дитя, это невинное существо, которое служило мне единственным утешением и помогало мне переносить горести, которые он причинял мне, злодей нанес мне величайшее оскорбление, заведя публично связь с другой женщиной, которую повсюду таскает с собою... она и теперь с ним в Вальдивии.

– А! – сказал вождь с некоторым равнодушием.

Привыкнув к ароканским нравам, позволявшим каждому мужчине иметь столько жен, сколько он может прокормить, Антинагюэль находил поступок дона Тадео весьма естественным. Это не укрылось от донны Марии, и ироническая улыбка сжала ее губы. Она продолжала небрежным тоном, но пристально смотря на индейца:

– Кажется, эту женщину зовут донной Розарио де Мендоз... говорят, что это очаровательное создание...

Это имя, произнесенное донной Марией по-видимому совершенно равнодушно, произвело на Антинагюэля действие громового удара; он вскочил и с пылающим лицом, со сверкающими глазами вскричал:

– Розарио де Мендоз, говорите вы, сестра моя?

– Боже мой, я ее не знаю, – отвечала донна Мария, – я слышала только ее имя; кажется, что действительно так зовут эту женщину... но, – прибавила она, – какое участие принимает в ней брат мой?..

– Никакого, – перебил индеец и опять сел на свое место. – Зачем сестра моя не мстит человеку, который ее бросил?

– К чему? Притом на какое мщение могу я надеяться? Я женщина слабая и боязливая, без друзей, без поддержки, одна.

– А я, – вскричал вождь, – я-то что же?

– О! – сказала донна Мария с живостью. – Я не хочу, чтобы брат мой мстил за мою личную обиду.