– Вы это знаете наверно?

– Да, слава Богу!

– В самом деле, – вскричала Красавица с радостью, – ферма Палома должна быть недалеко.

– И вы думаете, что если мы успеем доехать до этой фермы...

– Мы будем спасены, – перебил дон Тадео, – у меня там пятьсот преданных работников, с которыми я не побоюсь нападения целой индейской армии.

– О! – сказала Красавица. – Не будем же терять ни минуты; дон Тадео, напишите слово вашему управляющему; скажите ему, в каком отчаянном положении вы находитесь и прикажите ему поспешить к вам на помощь со всеми людьми, скольких он может собрать.

– Небо внушило вам эту мысль, сеньора! – вскричал дон Тадео с радостью.

– О! – отвечала Красавица с выражением, которое невозможно передать. – Я тоже хочу спасти мою дочь!

Донна Розарио устремила на нее взгляд, влажный от слез, тихо приблизилась к ней и сказала голосом, исполненным нежности:

– Благодарю, матушка!

Дочь простила ее!.. Бедная женщина упала на колени и, сложив руки, возблагодарила небо за такое великое счастье. Между тем дон Тадео написал наскоро несколько слов на бумаге, которую подал ему граф.

– Вот что я пишу, – сказал он.

– Мы не имеем времени читать этой записки; ее надо отправить сейчас же, – с живостью отвечал граф, – я берусь отнести ее; укажите мне только, по какой дороге должен я идти на ферму.

– Я знаю дорогу, – флегматически сказал Курумилла.

– Вы, вождь?

– Да.

– Очень хорошо; в таком случае поезжайте со мной; если один из нас останется на дороге, другой сменит его.

– Я знаю дорогу, по которой мы приедем через два часа.

– Поедемте же. Береги ее! – сказал Луи, пожимая руку своему другу.

– Постарайся скорее вернуться с помощью, – прошептал тот, отвечая на его пожатие.

– Я доеду или буду убит, – вскричал молодой человек с жаром.

И, вонзив шпоры в бока своих лошадей, Луи и Курумилла быстро исчезли в облаках пыли. Валентин провожал своего молочного брата взглядом до тех пор, пока тот не скрылся из вида, потом повернулся к Трангуалю Ланеку.

– Пора и нам отправиться в путь! – сказал он.

– Все готово, – отвечал вождь.

– Теперь, – продолжал Валентин, обращаясь к дону Тадео, – наша участь в руках Бога, мы сделали все, что могут сделать люди для того, чтобы избежать рабства или смерти... от Его одной воли зависит наше спасение.

– Валентин, Валентин! – вскричал дон Тадео с чувством. – Вы столько же умны, сколько преданны; Господь не оставит нас.

– Да услышит Он вашу молитву! – сказал грустно молодой человек.

– Мужайся, дочь моя! – сказала Красавица с выражением бесконечной нежности.

– О! Я не боюсь ничего теперь, – отвечала молодая девушка с улыбкой счастья, – разве со мною нет отца моего и... моей матери! – прибавила она с намерением.

Красавица подняла глаза к небу с признательностью. Через десять минут путники выехали из леса и крупной рысью поехали по той же самой дороге, по которой граф и Курумилла скакали во весь опор впереди них.

Отправляясь в путь, Валентин заботился только о том, как бы избавиться от угрожавшей опасности и вовсе не думал, в состоянии ли будут лошади везти их. Бедные животные, утомленные до крайней степени двухдневной поездкой и ураганом, едва двигались; только посредством шпор можно было заставить их сделать несколько шагов и то они беспрестанно спотыкались.

Наконец после часа безуспешных усилий дон Тадео, лошадь которого, благородное чистокровное животное, исполненное огня и силы, дважды упала, первый заметил Валентину, что невозможно ехать далее.

– Знаю, – отвечал молодой человек, вздыхая, – у бедных животных разбиты ноги, но что делать? Пожертвуем ими, если нужно: дело идет о жизни или о смерти; остановиться – значит погибнуть.

– Поедем же, что бы ни случилось! – отвечал с покорностью дон Тадео.

– Притом, – продолжал молодой человек, – теперь каждая выигранная минута дорога для нас; Луи может на рассвете воротиться с помощью, которой мы ожидаем; если бы наши лошади отдохнули, мы приехали бы в эту же ночь на ферму; но при их настоящем положении нечего об этом и думать; все-таки чем более мы будем продвигаться вперед, тем более будем иметь возможности избегнуть преследования и встречи с нашим врагом. Но извините, дон Тадео, индейский вождь делает мне знак; вероятно, он хочет сообщить мне нечто важное.

Молодой человек оставил дона Тадео и приблизился к ульмену.

– Что вы имеете сказать мне, вождь? – вскричал он.

– Брат мой намерен еще долго ехать?

– Боже мой, вождь, вы делаете мне именно тот же самый вопрос, как и дон Тадео, вопрос, на который я не знаю как отвечать.

– Что думает Великий Вождь?

– Он мне сказал то, что я знаю так же хорошо как и он, то есть, что наши лошади не в силах ехать далее.

– Что же сделает мой брат с золотистыми волосами?

– Почем я знаю? Пусть Трангуаль Ланек посоветует мне; это воин знаменитый в своем племени, он, вероятно, найдет способ выпутаться.

– Кажется, мне пришла хорошая мысль.

– Говорите, вождь, ваши идеи всегда превосходны; а в эту минуту я убежден, они будут лучше нежели когда-нибудь.

Индеец скромно потупил глаза; улыбка удовольствия осветила на секунду его умное лицо.

– Пусть брат мой слушает, – сказал он, – может быть, Антинагюэль уже гонится по нашим следам; а если еще нет, то не замедлит погнаться; если он настигнет нас во время пути, мы будем убиты: что могут сделать в открытой местности трое человек против шестидесяти? Но неподалеку отсюда есть место, где мы легко можем защищаться. Несколько месяцев тому назад десять воинов из моего племени и я сопротивлялись в этом месте целых две недели сотне бледнолицых, которые наконец принуждены были отступить; брат мой понимает меня?

– Как нельзя лучше, вождь, как нельзя лучше; проводите же нас к этому месту, и если Господь позволит нам добраться до него, клянусь вам, что воины Антинагюэля найдут с кем говорить, когда осмелятся явиться к нам.

Трангуаль Ланек немедленно поехал впереди своих спутников, своротив несколько в сторону.

В глубине Южной Америки не существует того, что мы называем обыкновенно дорогами, но встречается бесчисленное множество проложенных хищными зверями тропинок, которые пересекают одна другую по всем направлениям и после бесчисленных извилин непременно кончаются у ручьев или рек, потому что уже несколько столетий по этим тропинкам дикие животные ходят на водопой. Одни индейцы могут находить дорогу в этих непроходимых лабиринтах.

После нескольких минут езды путешественники вдруг очутились, сами не зная каким образом на берегу очаровательной речки, посреди которой возвышалась, как одинокий часовой, высокая гранитная скала.

Валентин вскрикнул от восторга при виде этой неожиданной крепости. Лошади как будто поняли, что наконец добрались до надежного места, весело вошли а воду, несмотря на усталость, и поплыли к скале. Эта гранитная скала, издали казавшаяся неприступной, была внутри пуста; по небольшому склону легко было взобраться на ее вершину, которая составляла платформу в десять квадратных метров в окружности.

Лошадей спрятали в углу грота, где они легли в истощении, и Валентин загородил вход в крепость всем, что попалось ему под руку, так что можно было эффективно защищаться, оставаясь под прикрытием. Устроившись, путники развели огонь и ждали что будет. Цезарь лег на платформе как бдительный часовой, чтобы не допустить неприятеля неожиданно напасть на гарнизон.

Несколько раз молодой француз, который не мог заснуть от беспокойства, между тем как его товарищи, изнемогая от усталости, предавались отдыху, всходил на платформу поласкать свою собаку и удостовериться, все ли спокойно. Ничего не возмущало мрачной и таинственной ночной тишины; только время от времени обрисовывались издали, при серебристых лучах луны, неопределенные формы какого-нибудь животного, тихо подходившего утолить жажду к реке, или слышался жалобный и отрывистый вой мексиканских волков, к которому примешивалось пение какой-нибудь птички, спрятавшейся под листьями.