Звук шагов молодого человека вывел ее из задумчивости: она обернула голову в ту сторону и посмотрела на Луи с неизъяснимой нежностью. Граф почтительно поклонился молодой девушке.

– Это я, – сказал он тихо.

– Я знала, что вы приехали, – отвечала донна Розарио. – О! Зачем вы вернулись?

– Не сердитесь, что я опять рядом; я хотел вам повиноваться, уехал, без надежды, увы, увидеть вас когда-нибудь; но судьба решила иначе.

Донна Розарио улыбнулась, опустив глаза.

– К несчастью, – продолжал граф, – вы осуждены несколько часов терпеть мое присутствие.

– Покоряюсь, – отвечала она, протянув ему руку. Молодой человек запечатлел пламенный поцелуй на ручке прелестной девушки.

– Итак, мы одни, – сказала она весело, отнимая свою руку.

– Боже мой, да, почти, – отвечал граф таким же тоном, – индейские вожди ушли к капелле, и это доставило нам свидание наедине.

– Наедине посреди десяти тысяч человек, – сказала донна Розарио, улыбаясь.

– Это лучше всего; каждый занимается своими делами, не думая о других, и мы можем говорить без опасения, что нам помешают.

– Да, – сказала донна Розарио задумчиво, – часто человек особенно одинок среди толпы.

– Разве сердце не обладает великой способностью уединяться, когда ему угодно, с самим собою?

– Разве иногда эта способность не делает нас несчастными?

– Может быть! – отвечал Луи со вздохом.

– Кстати, скажите мне, пожалуйста, —проговорила девушка, стараясь переменить разговор, который становился слишком серьезен, – как это случилось, что в то время, когда я видела вас в Париже, вы находились тогда, если я не ошибаюсь, в блестящем положении, а теперь я встречаю вас так далеко от вашей родины?..

– Увы! Моя история похожа на историю многих молодых людей и может уместиться в двух словах: слабохарактерность и неопытность.

– Да, это слишком справедливо; ваша история похожа на историю почти всех молодых людей и в Европе, и в Америке.

В эту минуту послышался сильный шум. Донна Розарио и граф разговаривали при входе в палатку; они стояли таким образом, что не могли видеть того, что происходило в долине.

– Что это? – спросила молодая девушка.

– Вероятно, до нас долетают отголоски торжества; угодно вам присутствовать при церемонии?

– К чему? Эти крики и этот шум меня пугают.

– Однако мне показалось, что вы просили дона Тадео...

– Это была моя прихоть, – отвечала донна Розарио, – зато она так же скоро прошла, как была задумана.

– Но намерением дона Тадео не было ли...

– Кто может знать намерения дона Тадео? – перебила донна Розарио с заглушаемым вздохом.

– Он кажется очень вас любит, – отважился заметить Луи.

– Иногда я сама так думаю. В другое же время мне кажется, что он с трудом может выносить мое присутствие; он отталкивает меня, мои ласки надоедают ему.

– Странное поведение, – заметил граф, – этот дворянин ваш родственник, конечно?

– Не знаю, – отвечала молодая девушка простодушно, – когда я вспоминаю мои детские годы, я вижу смутный образ молодой и прекрасной женщины, черные глаза которой беспрестанно улыбаются мне, а губы покрывают меня жаркими поцелуями; потом вдруг память отказывается мне служить, память совсем мне изменяет, и тогда, как ни стараюсь я проникнуть в прошлое, припоминаю только дона Тадео, заботящегося обо мне всегда и везде так, как отец заботится о дочери.

– Но, может быть, он в самом деле ваш отец? – заметил граф.

– О! Нет, нет, он мне не отец.

– Почему вы в этом уверены?

– Послушайте, как в сердцах всех молодых девушек, и в моем сердце потребность любить какое-нибудь существо, которое связывало бы меня с жизнью, сильно дает себя чувствовать... Однажды я вдруг заболела тяжкой болезнью, в продолжение которой дон Тадео целый месяц день и ночь не отходил от моего изголовья, ни на минуту не отдыхая. Когда я стала поправляться, дон Тадео, обрадовавшись, что я возвратилась к жизни, потому что он уже опасался потерять меня, улыбался мне с нежностью, целовал мои руки и лоб, словом, обнаруживал сильнейший восторг.

«О! – сказала я ему, когда в голове моей вдруг промелькнула внезапная мысль. – О! Вы мой отец! Один отец может показывать такую преданность к своему ребенку». И бросившись к нему на шею, я спрятала голову на груди его и залилась слезами. Дон Тадео встал; лицо его покрылось смертельной бледностью, черты страшно исказились; он грубо оттолкнул меня и начал ходить большими шагами по комнате.

«Ваш отец, я? – вскричал он отрывистым голосом. – Донна Розарио, вы с ума сошли! Бедное дитя, не повторяйте никогда этих слов; ваш отец умер, мать также умерла, давно, очень давно; я не отец ваш, слышите ли? Не повторяйте никогда этого слова! Я только ваш друг. Да, отец ваш, умирая, поручил вас мне, вот почему я вас воспитываю... я даже вам не родня!» Волнение дона Тадео было чрезвычайно; он говорил еще многое другое, чего я не припомню, потом вышел... Увы! С этого дня я уже ни разу не смела спрашивать его о моих родных.

Наступило молчание. Молодые люди размышляли. Простой и трогательный рассказ донны Розарио сильно взволновал графа. Наконец он заговорил трепещущим голосом:

– Позвольте мне любить вас, донна Розарио. Молодая девушка вздохнула.

– К чему нас приведет эта любовь, дон Луи? – отвечала она с горечью. – К смерти, может быть!

– О! – вскричал Луи с жаром. – Смерть была бы для меня дорогой гостьей, если бы я мог умереть за вас...

В эту минуту несколько человек ворвались в палатку с громкими криками. Движением, быстрым как мысль, граф бросился перед молодой девушкой, с пистолетом в каждой руке. Но точно будто небо хотело исполнить желание, только что им произнесенное: прежде чем Луи имел время оборониться, он упал на землю, пораженный несколькими ударами кинжала. Падая, он заметил как сквозь сон, что два человека схватили донну Розарио и убежали вместе с ней.

Тогда с неслыханными усилиями Луи приподнялся на колено, а потом успел наконец встать на ноги. Он заметил похитителей, бежавших к лошадям, которых недалеко от палатки держал за поводья индеец. Граф прицелился в бежавших злодеев, закричав слабым голосом:

– Убийцы! Убийцы!

И выстрелил. Один из похитителей упал с яростным проклятием. Истощенный сверхъестественным усилием, граф зашатался как пьяный; кровь зашумела в его ушах, зрение помутилось и он без чувств упал на землю.

Три всадника прискакали в Вальдивию с такой быстротой, что едва прошло полтора часа, как они уже проехали пространство, отделявшее их от города. Они встретили на дороге дона Панчо Бустаменте, который отправлялся на церемонию с отрядом копьеносцев и с многочисленным штабом. Мрачные Сердца проехали, не обратив на себя внимания встретившихся с ними. Дон Тадео бросил иронический взгляд на своего врага.

– Посмотрите, – сказал он с насмешливой улыбкой дону Грегорио, – Бустаменте воображает уже себя протектором; какую величественную позу он принимает!

– Э! – возразил дон Грегорио, смеясь. – Он однако ж должен знать, что между чашей и губами довольно места для несчастья.

Десять часов пробило в ту минуту, когда два чилийца и француз въезжали в Вальдивию. Город был почти пуст; все, кого неотложные дела не удерживали дома, отправились в долину, где возобновлялся договор между чилийцами и ароканами. Эта церемония очень интересовала жителей провинции; она была для них гарантией будущего спокойствия, то есть доставляла им возможность безопасно вести торговлю с индейцами. Более чем все другие провинции Чили, Вальдивия опасается своих страшных соседей, будучи совершенно отделена от республики и предоставлена своим собственным силам: малейшее недовольство индейцев уничтожает ее торговлю.

Впрочем, если жители по большей части ушли из города, зато многочисленный гарнизон, – какого никогда еще не бывало в мирное время, – состоящий из полутора тысяч человек, в последние два дня, а особенно в прошлую ночь, был усилен двумя кавалерийскими полками и артиллерийским батальоном.