– Позвольте, – с уверенностью сказал колдун, – что сделают мои братья, если я докажу, что мое обвинение справедливо.

– Чужестранец умрет, – холодно сказал Курумилла.

– Я согласен, – смело отвечал Валентин.

Поставленный таким образом в необходимость объясниться, француз выпрямился, нахмурил брови и сказал громким голосом:

– И я также великий колдун!

Индейцы посмотрели на него с уважением. Ученость европейцев доказана между ними и они уважают ее бесспорно...

– Не Трангуаль Ланек убил вождя, – продолжал француз с уверенностью, – а сам колдун.

Трепет удивления и боязни пробежал по собранию.

– Я? – вскричал колдун с удивлением.

– И ты сам это знаешь, – отвечал Валентин, бросив на него взор, который заставил его задрожать.

– Чужестранец, – сказал Трангуаль Ланек, – напрасно хлопочете вы за меня; мои братья считают меня виновным, а потому я, хотя и невинен, но должен умереть.

– Велико ваше самоотвержение, но нелепо, – отвечал ему Валентин.

– Этот человек виновен, – подтвердил колдун.

– Кончим, – продолжал Трангуаль Ланек, – убейте меня.

– Что говорят мои братья? – обратился Курумилла к народу, тревожно толпившемуся вокруг него.

– Пусть бледнолицый колдун докажет истину своих слов, – повторили воины в один голос.

Они любили Трангуаля Ланека и внутренне не желали его смерти. С другой стороны, к колдуну они питали глубокую ненависть, которую скрывали только из страха, внушаемого им.

– Очень хорошо, – продолжал Валентин, сойдя с лошади, – вот что я предлагаю.

Все замолчали. Парижанин обнажил саблю и замахал ею перед глазами толпы.

– Вы видите эту саблю, – сказал он с вызывающим видом, – я засуну ее в рот до эфеса; если Трангуаль Ланек виновен, я умру; если он невинен, как я утверждаю, Пиллиан поможет мне, и я вытащу саблю из моего тела, не получив ни малейшей раны.

– Брат мой говорит как мужественный воин, – сказал Курумилла, – мы готовы.

– Я этого не допущу, – вскричал Трангуаль Ланек, – разве брат мой хочет убить себя?

– Пиллиан – судья, – отвечал Валентин с улыбкой неизъяснимого выражения и с видом убеждения, прекрасно разыгранным.

Французы обменялись взглядом. Индейцы – взрослые дети, для которых всякое зрелище праздник. Необыкновенное предложение парижанина показалось им неопровержимым.

– Испытание! Испытание! – кричали они.

– Хорошо, – сказал Валентин, – пусть смотрят мои братья.

Он встал тогда в классическую позицию, принятую фокусниками, когда они на площадях показывают подобные штуки; потом сунул в рот саблю и через несколько секунд она исчезла до эфеса. Во время этого фокуса, который для индейцев был чудом, они смотрели на отважного француза с ужасом, не смея даже дышать; они никак не могли понять, чтобы человек мог совершить подобную операцию, не убивши себя немедленно. Валентин поворачивался во все стороны, чтобы каждый уверился в действительности этого факта, потом, не торопясь, вынул саблю изо рта такою же блестящею, как она была прежде. Крик восторга вырвался у всех. Чудо было очевидно.

– Позвольте, – сказал он, – я еще имею к вам одну просьбу.

Восстановилось молчание.

– Я вам доказал уже самым неопровержимым образом, что вождь не виновен, не правда ли?

– Да! Да! – закричали все. – Бледнолицый великий колдун; он любим Пиллианом.

– Очень хорошо! – сказал Валентин, с лукавой улыбкой глядя на колдуна. – Теперь этот человек должен в свою очередь доказать, что я его оклеветал и что не он убил апоульмена. Умерший вождь был знаменитый воин, он должен быть отомщен!

– Да! – повторили индейцы. – Он должен быть отомщен!

– Брат мой говорит хорошо, – заметил Курумилла, – пусть колдун сделает испытание.

Несчастный колдун понял, что он погиб; холодный пот оросил виски его, судорожный трепет пробежал по его телу.

– Этот человек обманщик, – пробормотал он едва внятным голосом, – он обманывает вас.

– Может быть! – возразил Валентин. – Но чтобы доказать это, сделай то же, что сделал я...

– Если отец мой невинен, – сказал Курумилла, обращаясь к колдуну и подавая ему саблю, – Пиллиан защитит его так же, как защитил моего брата.

– Да, конечно... Пиллиан защищает всех невинных, вы видели этому доказательство, – сказал парижанин, в котором дух парижского уличного мальчишки одержал верх.

Колдун бросил вокруг себя отчаянный взор. Глаза всех выражали нетерпение и любопытство. Несчастный понял, что ему невозможно было ожидать помощи ни от кого и решился в одну секунду. Он хотел умереть как жил, обманывая толпу до последнего вздоха.

– Я ничего не боюсь, – сказал он твердым голосом, – это железо будет для меня безвредно. Вы хотите, чтобы я сделал испытание; хорошо, я буду повиноваться; но берегитесь, Пиллиан раздражен вашим поведением со мною; унижение, которое вы налагаете на меня, будет отомщено страшными бедствиями, которые постигнут вас.

При этих словах своего предсказателя, индейцы задрожали; они колебались; много лет уже привыкли они верить его предсказаниям и теперь со страхом осмеливались обвинять его в обмане. Валентин угадал, что происходило в сердце индейцев.

– Славно сыграно, – прошептал он, подмигнув в ответ на торжествующую улыбку колдуна, – теперь моя очередь. Пусть братья мои успокоятся, – сказал он громким и твердым голосом, – никакое несчастье не угрожает им; этот человек говорит таким образом, потому что боится умереть; он знает, что он виновен и что Пиллиан не защитит его.

Колдун бросил на молодого человека взгляд полный ненависти, схватил саблю и движением, быстрым как мысль, засунул ее в горло. Поток черной крови хлынул из его рта; он широко раскрыл глаза, судорожно замахал руками, сделал два шага вперед и упал ничком. Индейцы подбежали к нему: он уже был мертв.

– Пусть бросят лживую собаку коршунам, – сказал Курумилла, с презрением оттолкнув ногой труп колдуна.

– Мы братья на жизнь и на смерть, – вскричал Трангуаль Ланек, обнимая Валентина.

– Ну! – улыбаясь сказал молодой человек своему другу. – Я недурно выпутался. Ты видишь, что в некоторых обстоятельствах недурно знать все ремесла, даже ремесло фокусника может пригодиться при случае.

– Не клевещи на твое сердце, – возразил с жаром Луи, пожимая ему руку, – ты спас жизнь человеку.

– Да, но зато убил другого.

– Тот был виновен!

Мало-помалу волнение, причиненное смертью колдуна, утихло, и порядок восстановился. Курумилла и Трангуаль Ланек, изгнав всякое чувство ненависти, братски поцеловались при неистовых криках воинов, которые любили обоих вождей.

– Теперь отец мой отмщен, и мы может предать тело его земле, – заметил Курумилла. – Бледнолицые будут присутствовать при похоронах? – прибавил он, обращаясь к французам, и поклонился им.

– Будем, – отвечал Луи.

– Мое жилище велико, – продолжал вождь, – и мои братья сделают мне честь, согласившись пожить у меня, пока останутся в нашем селении.

Луи хотел было отвечать, но Трангуаль Ланек перебил его, сказав:

– Мои братья бледнолицые уже удостоили принять мое бедное гостеприимство.

Молодые люди молча поклонились.

– Хорошо! – сказал ульмен. – Что до этого за дело? Какое бы жилище не выбрали чужестранцы, я все-таки буду считать их моими гостями.

– Благодарю, вождь, – отвечал Валентин, – поверьте, что мы очень признательны вам за ваше доброжелательство.

Ульмен простился с французами и возвратился к телу отца. Обряд тотчас начался. Ароканы народ, не лишенный верований, хотя некоторые путешественники думали иначе; даже можно сказать, что вера их сильна и опирается на основания, исполненные некоторого величия. Они признают два начала: добро и зло. Первое называется Пиллианом и есть божество творящее, второе – Гекубу, божество разрушающее. Гекубу находится в постоянной борьбе с Пиллианом; он старается нарушить гармонию мира и уничтожить все существующее. Из этого легко понять, что основой верований варварских народов Старого и Нового Света служит Манихейство. Не будучи способны понять причин добра и зла, они обожествили их.