– Сестра моя ошибается; напав на этого человека, я отомщу ему в то же время и за свою собственную...

– Пусть брат мой объяснится; я его не понимаю.

– Сейчас объяснюсь.

– Я слушаю.

В эту минуту вошла мать Антинагюэля и, подойдя к сыну, сказала печально:

– Напрасно сын мой вспоминает старое и бередит прежние раны.

– Женщина, удались! – возразил индеец. – Я воин, отец мой завещал мне мщение; я поклялся отомстить и исполню мою клятву.

Бедная индианка вышла со вздохом. Красавица, любопытство которой было возбуждено в высшей степени, с нетерпением ждала, чтобы вождь объяснился.

Дождь падал с шумом на листья деревьев; по временам порывы ночного ветра со свистом врывались в щели хижины и колебали пламя факела, освещавшего ее. Оба собеседника, погрузившись в размышления, невольно прислушивались к звукам бури и чувствовали, как ими овладевала тоска.

Антинагюэль наконец поднял голову и, выпустив сразу несколько клубов дыма, бросил свою сигару и начал тихим голосом:

– Хотя сестра моя почти дитя нашего народа, потому что ее воспитала моя мать, но она никогда не знала истории моего семейства. Эта история, которую я расскажу ей, вполне покажет, что я ненавижу дона Тадео, и если до сих пор я делал вид, будто забыл обо всем, так это потому, что дон Тадео был мужем моей сестры... Теперь же поведение его с моей сестрой избавляет меня от обещания, которое я дал себе самому, и возвращает мне свободу действия.

Донна Мария сделала знак согласия.

– Когда презренные испанцы, – продолжал вождь, – завоевали Чили и поработили его трусливых жителей, они вздумали завоевать также и Ароканию, пошли на окасов и ворвались в их владения. Сестра моя видит, что я начал рассказ издалека. Кадегуальский токи первый собрал на Карамнанской долине большой совет. Назначенный предводителем воинов всех четырех областей, он дал сражение бледнолицым; битва была ужасная, продолжавшаяся от восхода до заката солнца; много ароканских воинов отправились в блаженные долины рая; но Всемогущий не оставил окасов: они остались победителями, а испанцы бежали как трусливые зайцы от страшных ароканских копий. Много бледнолицых попало в наши руки. Между ними находился могущественный вождь, по имени дон Эстеван де Леон. Кадегуальский токи мог бы воспользоваться своим правом и убить его, но он не сделал этого, а напротив привел его в свое селение и обращался с ним, как с братом. Но когда испанцы умели быть признательными за благодеяние? Дон Эстеван, забыв священные обязанности гостеприимства, обольстил дочь того, кому был обязан жизнью, и убежал с нею. При этой недостойной и гнусной измене, горесть благородного токи была неизмерима: он поклялся тогда безжалостно воевать с бледнолицыми и сдержал клятву: все испанцы, захваченные им, несмотря на их лета и пол, были убиты. Это ужасное возмездие было справедливо, не правда ли?

– Да, – лаконически отвечала Красавица.

– В один день Кадегуаль, застигнутый своими лютыми врагами, попал, покрытый ранами, в их руки после геройского сопротивления, во время которого все его воины мужественно пали возле него. В свою очередь Кадегуаль находился во власти дона Эстевана. Испанский вождь узнал того, кто несколько лет тому назад спас его жизнь, и вот как милосердно поступил с ним. Отрезав обе руки и выколов глаза своему пленнику, он возвратил несчастному его дочь, которою уже успел пресытиться, и отпустил его. Молодая девушка, которую отец простил, отвела слепого домой. Дойдя до своего стана, Кадегуаль созвал всех своих родных, рассказал им все, что он вытерпел, показал свои кровавые раны и изувеченные руки и, заставив сыновей своих и всех родных дать клятву отомстить за него, уморил себя голодом.

– О! Это ужасно! – вскричала донна Мария, растроганная против воли.

– Это еще ничего, – продолжал Антинагюэль с горькой улыбкой, – пусть сестра моя дослушает до конца. С того времени неумолимая судьба постоянно тяготела над двумя фамилиями и постоянно противопоставляла потомков токи Кадегуаля потомкам дона Эстевана. Три столетия уже длится эта жаркая, ожесточенная борьба между двумя фамилиями и окончится только уничтожением одной из них или, может быть, обеих. До сих пор преимущество почти всегда оставалось за Леонами; потомки токи Кадегуаля часто бывали побеждаемы, но не упали духом, готовые снова начать борьбу при первом сигнале. Ныне в фамилии дона Эстевана остался только один представитель дон Тадео, представитель выдающийся по своему мужеству, богатству и огромному влиянию, которым он пользуется над своими соотечественниками. Он лично никогда не вредил окасам; он, кажется, даже не знает закоренелой ненависти, существующей между его фамилией и фамилией токи; но потомки Кадегуаля помнят об этом; они тоже сильны, многочисленны и могущественны. Час мщения пробил, и они его не пропустят. Сестра моя, – прибавил Антинагюэль страшным голосом, – токи Кадегуаль был мой прадед... Благодарю вас за уведомление о том, что враг мой не только не умер, но что он еще находится так близко от меня!

– Мать ваша уже сказала вам: зачем пробуждать старую ненависть? Ныне мир царствует между чилийцами и окасами; пусть брат мой остерегается... Белые многочисленны, у них много опытных солдат.

– О! – возразил индеец со зловещей улыбкой. – Я уверен в успехе... у меня есть моя нимфа.

Индейцы высшего звания все твердо верят, что у каждого из них есть домашний гений, принужденный им повиноваться. Донна Мария притворилась, будто поверила словам Антинагюэля. Ей удалось направить охотника на дичь, до которой она так желала добраться сама, и теперь ей было мало нужды до того, какая причина заставляла индейца повиноваться ей. Красавица знала, что эта ненависть, которую Антинагюэль выставлял вперед, была только предлогом, а настоящая причина была запрятана в глубине его сердца. Хотя она и угадывала эту причину, но делала вид, будто ничего не понимает.

Долго еще разговаривала донна Мария с Антинагюэ-лем о посторонних вещах, а затем удалилась в комнату, приготовленную для нее. Было уже поздно, а Красавица хотела на рассвете ехать в Вальдивию. Она слишком хорошо знала товарища своего детства, и потому была вполне убеждена, что теперь, когда тигр пробудился, он не замедлит отыскать добычу, указанную ему.

В тот же самый день, в селении, находившемся в ста двадцати километрах от Ароко, посреди гор, на берегах Карампаньи, царствовало величайшее смятение. Женщины и воины, собравшись перед дверями одной хижины, на пороге которой лежал труп на парадной постели из ветвей, голосили по умершему. К крикам их примешивались оглушительные звуки барабанов, флейт и громкий лай собак.

Посреди толпы возле трупа стоял пожилой мужчина высокого роста, одетый в женское платье и делавший какие-то странные жесты, которые сопровождал диким воем. Человек этот, отличавшийся безобразной и свирепой наружностью, был колдун. Крики и кривлянья его имели целью защищать труп от злого духа, который хотел овладеть им.

По знаку колдуна музыка и стоны прекратились. Злой дух, побежденный заклинаниями, отказался бороться более и бросил труп, которым не мог овладеть. Тогда колдун обернулся к человеку с надменными чертами и повелительным взором, который стоял возле него, опираясь на длинное копье.

– Ульмен могущественного племени Большого Зайца, – сказал он мрачным голосом, – твой отец, доблестный ульмен, похищенный у нас, уже не опасается более влияния злого духа, которого я принудил удалиться. Он теперь охотится в блаженных долинах с праведными воинами; все обряды совершены и час возвратить тело покойника земле настал!

– Остановитесь, – с живостью отвечал вождь, – отец мой умер, но кто убил его? Воин не может умереть в несколько часов, без того, чтобы чье-нибудь тайное влияние не тяготело над ним и не иссушило источников жизни в его сердце. Отвечай мне, колдун, вдохновленный Пиллианом, скажи мне имя убийцы! Сердце мое печально; оно почувствует облегчение только тогда, когда отец мой будет отомщен.