«Снова»! Случайная оговорка заставила Ингилу насторожиться. Так и подмывало спросить Сокола про шрамы на спине, но язык не поворачивался на такую дерзость.

Ралидж догадался о ее сомнениях.

— Девочка, у меня была бурная жизнь. И я столько раз о ней рассказывал, что вся эта история уже в горле застряла... Лучше поешь, а заодно и меня покорми, а то руки связаны.

Циркачка взглянула в ту сторону, куда кивком указал Сокол, и по-детски потерла кулачками глаза.

На коричневом сукне аппетитной грудой лежали толстые ломти окорока, две лепешки, зеленел большой пучок лука, стоял кувшинчик — судя по аромату, не с водой.

— Это они нас так кормить собираются? — восхитилась девушка. — Надо же! Вот ведь гады, сволочи — а какие люди хорошие!

— Ну да, от них дождешься! — хмыкнул Ралидж. — Они и знать не знают... Тихо! Идут! А ну, прячем!..

Он всем телом качнулся в сторону, загораживая разложенную на сукне еду. Сообразительная циркачка поспешно подалась навстречу, прижалась к его плечу.

Вставший в дверном проеме верзила увидел трогательную картину: хрупкая девушка, сломленная горем, припала к своему беспомощному спутнику, словно в поисках защиты.

— И здесь нету... — озадаченно бросил Недомерок через плечо.

— Кончай языком тину баламутить! — нараспев отозвался снаружи светлобородый. — Ты же в сарай не заходил, так как бы оно туда попало? Договаривались вместе жрать, так что не крути и возвращай окорок! И плащ мой отдай!

— Кто крутит?! — возмутился долговязый и вышел из сарая (теперь пленники только слышали его голос). — Я твой плащ за сараем постелил, чтобы бабка не застукала... все нарезал красиво, разложил — как на королевской трапезе. Ненадолго и отлучился-то...

— Как на королевской трапезе? — насмешливо пропел его приятель. — Когда я последний раз был на королевской трапезе, твоей воровской морды там и близко не было. Отдавай, зараза, окорок! И вино!

— Да ты что, Красавчик, сдурел?.. А-а, сам небось окорок и спер! Да я ж из твоей бородатой тыквы кашу сделаю!

От оскорбления Красавчик перестал выпевать слова и начал заикаться:

— Я? Сп-пер? А п-по рылу за т-такие слова, хрен б-болотный?

Судя по доносящимся из-за стены звукам, высокие договаривающиеся стороны перешли от переговоров к решительным действиям. Ралидж с явным удовольствием вслушивался в драку, а Ингила пыталась понять, каким образом связанный и прикованный к стене человек ухитрился заполучить разложенную за стеной сарая еду, да еще вместе с плащом! Видела циркачка в своей жизни фокусы, но чтобы так!..

Внезапно в ссору ворвался голос, сочетавший в себе нежность и благозвучие камнепада:

— А кто из вас, мерзавцы, еловым суком деланные, мой окорок стащил? Порядочной женщине на миг отвернуться нельзя! Да чтоб вас заживо в муравейник закопали и костра не сложили!..

Похоже, бабку в ватаге ценили не в медяк. Красавчик и Недомерок разом прекратили драку и напролом дернули сквозь кусты — только треск пошел по лесу. Старуха ринулась вслед, на ходу громко объясняя, какие именно части тела она оторвет подлым ворам и что прицепит взамен оторванного.

— Вряд ли парни выиграют от такой замены, — сказала Ингила, с уважением внимая бабкиным руладам.

— Судя по скорости, они это понимают, — кивнул Ралидж. — Слушай, пока хозяева про нас забыли, покорми меня, а? — И заскулил голосом матерого нищего: — Рученьками-ноженьками не владе-ею!

Укладывая на лепешку широкий нежно-розовый ломоть, Ингила задумчиво промолвила:

— Не знаю, как попала сюда эта вкуснотища... но... пусть мои слова не обидят Сына Клана... в господине пропадает огромный талант!

— Ты хочешь сказать — воровской?

Ингила хотела горячо заверить, что имела в виду вовсе не это, а талант циркового фокусника... но тут сообразила, что голос у Сокола отнюдь не оскорбленный, а очень даже польщенный. Поэтому она воздержалась от уточнений и поднесла лепешку к губам господина.

Они по очереди откусывали хлеб и мясо и запивали вином, пока не почувствовали, что сыты до отвала.

Ралидж непонятно сказал в пространство:

— Что ж, Заплатка, спасибо за угощение...

— Я остатки в плащ заверну, — хозяйственно сказала Ингила, — и в темный угол запихну, чтоб не видно было...

— Побыстрее, — бросил, прислушиваясь, Ралидж. — Бабуся вернулась.

Подтянувшись, насколько позволили цепи, к дверному проему, пленники следили за сердито бормочущей старухой, укладывающей на поляне валежник, чтобы заново развести потухший костер.

— Она одна, — шепнул Орешек Ингиле. — Попробуй с ней заговорить.

— Зачем?

— Затем, дура, что у нее ключ на поясе.

— От наших цепей?

— Нет, от королевской сокровищницы... Да не молчи, говори что-нибудь!

— А почему я?

— Она еще на тех уродов злится. Женщине охотнее ответит.

— Милостивая госпожа-а! — печально воззвала Ингила. — А что теперь с нами бу-удет?

Старуха покосилась на дверной проем, откуда выглядывали головы пленников, и с ленивым презрением произнесла странные слова:

Ингила распахнула глаза, решив, что бабка свихнулась. А Орешек почти не удивился. Лишь приподнял бровь и отозвался так же лениво-равнодушно:

Фраза, на взгляд Ингилы, вполне безобидная, но старуха вскинулась, как от пощечины. Она швырнула наземь охапку валежника, подошла к сараю. Уперев руки в бока, грозно встала над пленниками и рявкнула в своей обычной манере, без витиеватых размеренных фраз:

— Это тебя, полудурка, туда «судьбы причуда завела однажды»! А я там играла, понятно? Про аршмирский театр когда-нибудь слышал, псина ты в ошейнике?

— Слышал, — дрогнувшим голосом ответил Орешек. — Лучший театр в Грайане. Тебя, коряга кривая, к сцене и близко не подпустили бы.

Старуха замахнулась на связанного пленника... но не ударила, опустила руку. Лицо словно озарилось мягким светом.

— Ну, я тогда моложе была... красивая такая... В «Принце-изгнаннике» играла. Моим партнером был сам Раушарни Огненный Голос!

— Вей-о! И кого ты там играла? Четырнадцатую прислужницу королевы Арфины?

— Дурак! Говорят тебе — молодая была, стройная, пышноволосая... Играла Прекрасную Луанни.

— Ой, не могу! Ой, ты и врать, бабуся!.. Какая б ты там молодая ни была, но Луанни — это ж такая роль!.. Жабу тебе болотную играть, а не Песню Флейты!

Почернев от гнева, старуха бросила руку на рукоять кистеня, торчащего из-за пояса:

— Ты, ублюдок чумной крысы! Ты что там вякаешь? Я твой поганый язык с корнем выдеру и ножом к стене приколю!

Ингила отпрянула, а Орешек, неустрашимый до наглости, просиял улыбкой навстречу разгневанной разбойнице:

— Великолепно! Монолог в духе нежной и кроткой Луанни! Какое интересное прочтение роли! Еще кистень выхвати и над головой помаши! Жаль, Раушарни не видит!

Бабка недобро сощурилась:

— Ах так? Тебе надо — в духе Луанни?.. Ладно, гаденыщ получай!

Она убрала руку с оружия, выпрямилась, взгляд уплыл куда-то поверх голов... И в воздухе затрепетал голос — нежный, глубокий, полный сердечной боли: