Описав круг, рука зависла над Джилинером. Гибкие пальцы, извиваясь и корчась, потянулись к неподвижно застывшему чародею. Пахнуло промозглым холодом, потянуло запахом тины. Она не была живой, эта странная... вещь?.. тварь?.. Но она была готова вобрать в себя чужую жизнь. Маг знал это — и все же не дрогнул, когда ледяные пальцы скользнули вниз по лицу, задержались на горле.

— Не меня, — твердо сказал он. — Твоя добыча ждет тебя на погребальной пелене.

Пальцы сильнее стиснули горло, словно ожидая страха, мольбы, крика. Не дождавшись, нехотя разжались, отстранились, оставив на коже липкий след. Маг не позволил себе облегченно вздохнуть. Бестрепетно следил он за тем, как черный сгусток в форме пятерни завис над лежащим на черной пелене человеком.

Туча спустилась еще ниже, края ее выгнулись, в глубине засверкали искры.

Маг промолвил хрипло и повелительно:

— Возьми его память — и дай мышцам медвежью силу!

Черный сгусток разросся, навис над беспомощной жертвой. Над телом сомкнулись и разомкнулись призрачные медвежьи лапы.

— Возьми его умение радоваться жизни — и дай телу змеиную гибкость!

Гигантская черная змея вихрем завертелась по погребальной пелене, по простертому на ней человеку.

— Возьми... — продолжил было Ворон... но тут голос его дрогнул и сорвался, а черная туча вскипела и забурлила, как котел отравы над костром, потому что человек, обреченный в жертву темным силам, вдруг открыл глаза и попытался приподняться на локтях.

«Как?.. Почему?.. Раб говорил — он не допил вино с сонным зельем...»

Вот тут Джилинер узнал, что такое страх. Нельзя, ни за что нельзя было прервать обряд! Тот, кто пришел за человеческой душой, не уйдет без добычи. И чародей знал, кто станет этой добычей, если пленник вырвется из черных пальцев

— Возьми его умение любить, — провозгласил маг, пересиливая отчаяние, — и дай мастерство перевоплощения!

В глазах пленника недоумение сменилось ужасом, а ужас — яростью. Он не понимал, что происходит, но готов был сопротивляться. Это был гордый и мужественный человек. Сонное зелье выпило силу из его мускулов, свело немотой горло, но он твердо и гневно глядел вверх — туда, где сгусток мрака клубился, принимая очертания безобразно кривляющегося лица. Не сила, не страх, даже не желание жить, а воля и упрямство заставляли его упорно ползти к краю черной пелены. Он не отдавал свою душу, не отдавал себя!

Немая борьба нашла отклик в вышине, туча хищно снизилась. На землю обрушилась волна беззвучной злобы. Страшное обещание было в этом потоке ярости, лютая угроза.

Плечи чародея согнулись, словно под непосильной тяжестью: Ворон ощущал на себе противостояние двух чужих воль. Этот смертный бой проходил сквозь душу мага.

Обращенное ввысь лицо пленника озарилось дерзкой, бесстрашной ухмылкой: руки вновь начали слушаться его! Человек рывком подтянул тело к самому краю поленницы.

Медлить было нельзя, и Джилинер прокричал:

— Возьми его умение ненавидеть — и сделай его моим рабом!

Гром расколол небо. Молния, сорвавшись с низкой тучи, белым копьем ударила в сложенные дрова. Огонь взметнулся гулкой стеной, жар заполонил поляну, заставил пожухнуть листья. Раскаленным воздухом нельзя было дышать; этот царственный, властный костер не подпустил бы к себе ни одно живое существо...

Кроме Джилинера. Ворон не страдал от яростного жара — он сам был в тот миг огнем, ощущал себя частью костра.

На лес обрушился ливень — тугой, сильный, жадный. Это был ливень-захватчик, ливень-завоеватель. Но ни одна капля не упала на поляну, где вершилось злое колдовство.

Чародей сорвал с пальца кольцо и, размахнувшись, бросил в самое сердце рвущегося к небесам раскаленного потока. Затем опустился на землю, не отрывая взгляда от просвечивающей сквозь пламя черной стены поленьев, и приготовился ждать...

На небе медленно гасли звезды — их больше не прятала страшная туча. Луна ушла за верхушки деревьев. Предрассветный ветерок, набравшись смелости, шевелил листву. Страхи ночи умирали вместе с ночью, и какая-то дневная птичка с куцей памятью уже пробовала горлышко.

Ее первые трели вывели Джилинера из задумчивости. Он поднялся на ноги — колени затекли, на одежде пепел! — и протянул руку к прогоревшему дотла кострищу.

Остывающая зола зашевелилась. Маленький золотой ободок плавно поднялся в воздух, пересек поляну и лег в подставленную ладонь хозяина. Джилинер заботливо проверил, не пострадало ли кольцо от огня, не сплавилась ли вычеканенная на нем цифра «4». Затем надел кольцо на палец и негромко приказал:

— Подойди ко мне!

Над кострищем сгустился воздух, стал плотным, зарябил. Зола взвилась маленьким смерчем. Когда она развеялась, посреди кострища стоял обнаженный человек. Тяжело переступая босыми ногами, он приблизился к чародею и равнодушно взглянул ему в лицо пустыми темными глазами. Маг одобрительно оглядел широко развернутые плечи, крепкую шею, мощные грудные мышцы.

— Прими облик... — Джилинер на миг задумался, — того раба, что дал тебе кувшин с вином.

Словно невидимые руки ваятеля прошлись по мягкой глине — так изменилось стоящее перед Джилинером существо. Выпирающие ключицы, обтянувшая ребра кожа, идиотская ухмылка, нелепо торчащий вихор... Вот только зябкого рабского страха не было в изменивших цвет глазах. Они остались пустыми, невыразительными.

— Скажи, что ты счастлив служить своему господину.

— Я счастлив служить своему господину... — послышался сбивчивый, вздрагивающий лепет.

— Моим голосом! — приказал Джилинер.

— Я счастлив служить своему господину, — твердо и уверенно прозвучал ответ.

Но сочетание собственного голоса с заморенным, хилым телом и придурковатой физиономией показалось чародею таким неприятным, что он велел Четвертому принять прежнее обличье и огляделся.

— Видишь этот пень? Вырви его из земли!

Земля вздыбилась, как волны в шторм, когда гигантские корни распороли слой травы и слежавшихся листьев.

— Хорошо! — с чувством сказал Джилинер. — Доставил ты мне хлопот, но, кажется, дело того стоило...

Он снял с пальца золотой ободок с цифрой «4» и продел в него тонкую золотую цепочку, на которую были нанизаны три кольца. Затем узкой тропкой направился прочь с поляны, небрежно бросив через плечо:

— Иди за мной!

Он не видел, что вслед ему полыхнул лютый, ненавидящий взгляд. Всего на мгновение.

— Как ты думаешь, что это? Разбойники грабят торговый обоз?

— Что ты, дорогой! Разве не слышишь рычания? Это волки гонят оленя!

— Ну, судя по визгу, олень уже затравлен, идет драка за добычу... А вот я разберусь с этими хищниками!

Скрипнула дверь. Хранитель Найлигрима шагнул в комнату. Его жена остановилась на пороге, залюбовавшись свирепым мельканием пухлых ручек и ножек среди скомканного коричневого сукна и бурого меха.

Орешек точным движением запустил руки в визжащий ком поднял за шиворот двух «хищников». Близнецы разом перестали вопить и висели в отцовских руках, полные молчаливого протеста и горькой обиды.

— И кого ж это я ращу? Разбойников?.. — начал было Хранитель воспитательную речь... но оборвал ее, внимательно осмотрел свою добычу и восхищенно воскликнул: — Ну никогда не научусь различать, кто из вас кто!

Карапузы молчали, всем своим видом показывая, что этой тайны у них не вырвать.

Арлина засмеялась, шагнула к мужу и безошибочно взяла у него из рук крепенькое кареглазое существо.

— Арайна, девочка моя, как тебе не стыдно! Ладно, еще братик проказничает, он мальчишка... Но ты же барышня, Дочь Клана, разве можно быть такой драчуньей?

— А как ты определила, что это она? — поинтересовался Орешек, поудобнее усаживая сынишку у себя на руках. Зеленые глаза Арлины светились мягко, ласково:

— Ой, что ты, они же такие разные! Раларни глядит исподлобья, надулся... спусти их сейчас на пол — опять в драку полезет, прямо при нас. А у малышки глазки ясные, невинные... прямо пай-девочка, мамина радость! Можно подумать, не она сбежала вчера от няни и была изловлена на кухне... в корзину с яблоками залезть успела...